Человек обитаемый

Гарри

Гарри отодвинул засов, блокирующий двустворчатую дверь амбара. Пес появился из ниоткуда и радостно бросился навстречу. Гарри погладил его, затем вошел в амбар и убрал с прохода несколько охапок сена. Одна из перевязок не выдержала, и сухая блестящая трава рассыпалась по деревянному настилу, оставив в воздухе характерный аромат. Пес вбежал вслед за Гарри и принялся крутиться вокруг запыленного трактора. Сквозь разбитый шифер крыши просачивались капли, разбиваясь о настил. Ветер прорывался сквозь стропила, о чем-то болтал с кровлей и улетал прочь. Гарри распахнул двери настежь, отправился за машиной и припарковал ее в амбаре. Так аккумулятор прослужит дольше и не придется соскребать лед со стекол.

Пес выбежал в уже закрывающиеся двери и последовал за Гарри. Тот обошел амбар кругом в поисках новых следов на снегу. Ничего. Дома он также не заметил признаков вторжения. Экземпляр «Черного рассвета» и записка по-прежнему лежали на столе. Гарри показалось, что листок слегка передвинули. В голове всплыло воспоминание о пропавшем жилете из овчины.

— Неужели это так весело — пытаться меня запугать?! — спросил он, уставившись в потолок.

Гарри размышлял, сидя у печки и прислушиваясь, как огонь пожирает древесину, а раскаленные угли мужественно стучатся о стенки из нержавеющей стали. Некоторое время спустя он взялся за «Воспоминания крестьянина двадцатого века». Эта книга оказалась не просто библией, а настоящим учебником по выживанию. Автор явно был неравнодушен к оккультизму: он посвящал длинные абзацы силе духов, описывал дар и силы целителей. Несколько раз мелькало слово «колдовство», а также рассказы о суевериях, иногда оборачивающихся откровенными мерзостями. Гарри настолько погрузился в чтение, что забыл пообедать. Голод напомнил о себе в три часа дня. Только тогда писатель спустился в подвал за замороженным мясом, купленным ранее в магазинчике.

Покончив с едой и помыв посуду, Гарри взглянул на часы. Пять вечера. Уже совсем темно. Он вспомнил о Софии. Несмотря на малый опыте женщинами, писатель чувствовал, что девушка отдаляется, стоит только немного поинтересоваться деревней, а особенно — жителями Лё-Белье. Узнать чуть лучше саму девушку Гарри еще не пытался. И понятия не имел, понравится ли ей это. Одно точно: она одновременно интригует и беспокоит его. Хотелось бы познакомиться поближе и при этом не сойти за соблазнителя. Гарри еще не готов к новым отношениям. Последняя, единственная, особенная женщина иногда приходила к нему по ночам. К утру оставалось лишь смутное воспоминание о ней. Черты лица стирались.

Эпифания. Родители дали ей это имя, чтобы освятить долгожданное рождение, случившееся, когда они уже ни на что не надеялись. Она вломилась в жизнь Гарри во время путешествия на поезде. Они сидели одни в купе. Как завязалась беседа? Гарри уже не помнил. Достаточно было лишь жеста, чтобы его взволновать, не говоря уже об очевидной красоте, о манере прикасаться ладонью к своему лицу. Выйдя из вагона, они выпили кофе и договорились пропустить по стаканчику тем же вечером. Они целовались на улице, когда он провожал ее домой. Гарри по-прежнему дорожил воспоминанием о том поцелуе, о первой встрече губ с губами, о ее еще незнакомом вкусе, оставшемся во рту. Она пригласила его подняться, они занялись любовью.

Рутина установилась слишком быстро. Каждый раз, когда они виделись, Гарри пытался воскресить самоотдачу, которая проснулась в нем с первым прикосновением губ Эпифании. И в итоге отчаялся найти ту первозданную магию.

За шесть месяцев отношений он ничего не обещал. Ему не в чем было ее упрекнуть. Он не сохранил ни одной фотографии, а единственным сувениром осталась ракушка, найденная на берегу океана. Он с любовью вспоминал, как Эпифания нагнулась подобрать ракушку, а затем обернулась и подарила ему находку. Предмет был привязан к жесту, в котором, казалось, Гарри вновь обрел частичку той магии. Жест безупречен, но ракушка пуста. Он хранил ее, пытаясь вызвать образ на песке, стертый бризом. Мысли об Эпифании не причиняли боли. Может, он относился к мужчинам, невосприимчивым к любви.

Когда они занимались сексом в последний раз, Гарри старался доставить ей удовольствие, словно врач, старательно выписывающий рецепт. Он забылся, ушел слишком далеко от собственных ощущений. Она расплакалась, а он не стал спрашивать о причине. Когда Эпифания уснула, Гарри наблюдал, как во сне содрогалось ее тело. Женщина-рыба, что осталась лежать в луже после отлива, ожидая, что вода вот-вот поднимется, надеясь, что все еще возможно. Гарри уже долгое время плавал в открытом море, не отрывая взгляда от следов высохших слез на ее щеках.

Он встал и посмотрел на струящийся по стеклам дождь, на этих потревоженных ветром змеек. Время от времени рев сирены врывался в комнату, и ее резкий крик пригвождался к стене вместе со всеми остальными звуками. Выстроившиеся в ряд уличные фонари озаряли спальню хрупким светом, опускающимся на кожу девушки, словно пламенная агония. Гарри совсем не хотелось тушить раскаленные угли.

Дождь утих. Гарри вышел из квартиры, аккуратно придерживая дверь. Рассвет продирался сквозь крыши, стекал по фасадам, чтобы добраться до улицы. Прохладный воздух ласкал лицо. Подвижный, вечный в своем развитии город дышал зловонием.

Казалось, его единственной задачей было оттолкнуть небо как можно выше. От улицы к улочке, от улочки к переулку, от переулка к улочке, от улочки к улице, Гарри бежал по городу, словно бродячий пес, и единственной компанией ему была кучка неспящих бездомных, прикончивших очередную бутылку. Гарри всегда осознавал собственную уязвимость в сердце города, но в то же время она представлялась ему единственным благом во всем мире.

Он отправился в кафе на вокзале и заказал кофе, наблюдая за слоняющимися под металлическим каркасом путешественниками. Затем толпа растворилась в его взгляде, и писатель достал блокнот, с которым никогда не расставался. Образ возник ровно в тот момент, когда лучи солнца проникли на перрон, заплясали по железным конструкциям и подарили ему первую фразу «Черного рассвета». Эпифания никогда не узнает о случившемся чуде.

Вернувшись домой, Гарри обнаружил записку, оставленную на столе, на самом видном месте: «Мои глаза устали высматривать твое обещание».