Человек обитаемый

Калеб

Через открытое на кухне окно слышался лай, но какой-то другой собаки. Кузнечики стрекотали в поле, на деревьях щебетали птицы.

Она медленно шла по комнате, мягко оглаживая пальцем вещи из дерева, глины, фаянса или металла, и от этого прикосновения они превращались в нечто большее, чем неодушевленные предметы, она словно лакировала их поверхность, фиксируя идущую от них тоску об ушедшем времени — источник будущих рассказов.

Калебу следовало прогнать ее, пока не поздно. Но он этого не сделал. Он старался как мог не замечать очевидное. У него слишком много вопросов, которые он не посмеет задать. Он не двигался и по-прежнему стоял, прислонившись спиной к закрытой двери. Каждое движение девушки пригвождало его еще сильнее к этой двери, которую не следовало открывать и уж тем более закрывать.

Она ничего не говорила, а просто улыбалась вещам, к которым прикасалась, избегая взгляда Калеба. Тот смотрел на нее, сквозь нее, отводил глаза, но в итоге выучил все черты наизусть.

Он не знал, но какой дорожке она добралась сюда. Он не знал, как они оказались в комнате, на кровати с натянутой простыней, расшитой инициалами, причем не его, а матери. Он не знал, кто нарисовал это нагое тело, к которому он прикасался голой кожей. Он больше ничего не знал. Но все понял, и она тоже.

С мгновение Калеб думал, что это просто сон, но быстро вернулся к реальности, рассматривая освященную телами постель. Он вспомнил тишину, надолго повисшую после совершенного ими таинства, тишину, наполненную откровением и болью познания. Когда два тела откликаются друг другу, выходя за пределы телесного, — как можно делать вид, что Небеса — лишь пустота? Калеб все помнил, а особенно слова, которых они не произносили, и дверь, которую он не закрыл.

«Я ведь тебя предупреждала, простофиля. Теперь слишком поздно, теперь ты в долгу перед самим собой. Судя по лицу, ты не готов отказаться от нее. Пожалуйста, порадуй меня и выстирай белье, может, хоть это немного удлинит цепь, которую она надела тебе на шею».