Человек обитаемый

Гарри

Гарри только-только припарковался на главной деревенской площади, как вдруг зазвонил телефон.

— Алло, Гарри, как дела?

— Привет, Тома. Нормально.

— Уже освоился?

— Условия спартанские, но мне подходят.

— Тем лучше. Один журналист хотел взять у тебя интервью, но я сказал, что ты вне зоны доступа.

— И правильно сделал.

— Я не за этим тебе звоню. Я хотел сообщить, что американское издательство заинтересовано в правах на «Черный рассвет».

— Замечательно, мы уже давно ждем этот перевод.

— Надо только обсудить одну деталь.

— Слушаю.

На том конце провода Тома глубоко вздохнул.

— Они хотят, чтобы ты убрал сцену с зоофилией.

— Они так хотят.

— Да, они боятся, что она шокирует некоторых читателей, как это уже случилось с французами.

— В таком случае их не очень много. И что ты ответил американцам?

— Что должен обсудить с тобой.

— Думаю, не нужно напоминать, насколько я люблю американскую литературу и мечтаю, чтобы моя книга вышла в этой стране.

— Не нужно.

— Что бы ты сделал на моем месте?

— Это не моя книга.

— Полагаю, вопрос еще и в деньгах.

— Отчасти.

— Сколько?

— Двести тысяч долларов.

— Ты серьезно?

— С такими суммами не шутят… Тогда отвечу им, что ты согласен.

— Ты знаешь, что я думаю о цензуре.

— Знаю, но речь о трех страницах из четырехсот.

— Предложи им заменить слово «телка» на «корову», если проблема в возрасте согласия.

— Ладно, обдумай хорошенько, у нас есть еще время, чтобы принять решение.

— Как пожелаешь.

— Мне надо бежать, встреча. Перезвоню через пару дней. Пока!

— Пока!

Повесив трубку, Гарри подумал, что Тома не поинтересовался, как продвигается новый роман. Писатель зажег сигарету в машине с запотевшими стеклами и вышел. Врач с корзинкой в руке, в неизменной твидовой кепке и длинном пальто с заплатками на локтях пересекал площадь. Сквозь слои пестрого шерстяного шарфа виднелась белая рубашка и черный галстук, завязанный приличным двойным узлом. Гарри поздоровался, врач ответил кивком. Каждый раз, когда писатель спускается в деревню, он встречается с Эдуардом, но тот не проявляет ни малейшей инициативы и просто кивает, чтобы скрыть очевидное пренебрежение. Он очень любезен с Софией и наверняка держит на расстоянии чужака, способного испортить моменты дружеского общения, уже давно превратившиеся в ритуал. Гарри не смог удержаться и начал выдумывать одинокую жизнь старика, решив не красть сегодня утром те самые моменты, — он дождется, когда врач выйдет из магазина, и только после этого пойдет пить кофе.

Гарри потушил окурок о землю и сунул его в карман пальто. Вокруг памятника погибшим возвышалась решетка с позолоченным узором, увенчанным лилиями. На расчищенном от снега газоне выглядывали прожекторы, ожидая своего часа — наступления темноты. «От благодарного Отечества нашим детям, погибшим за Францию», — гласила оледеневшая мраморная доска. Даже здесь и сейчас мучеников запирают за кованой решеткой, полагая, что тем самым воздают почести героям, перечислив в стройном списке их имена и похоронив трупы. Конечно, Гарри не жил в военное время. Он не смог бы ответить, почему памятники погибшим вызывают в нем гнев и возмущение.

Гарри обогнул мэрию слева и направился к церкви. В нише над свежеокрашенной в красный цвет дверью склонилась Дева Мария, протянув ладони вперед, словно собирала прихожан или сожалела о чем-то, что упало на землю, — может, о ключе от замка, поскольку церковь оказалась заперта и требовалось обратиться в епархию, чтобы узнать дату и место службы. Гарри взглянул на колокольню с ажурными окнами. Сквозь цинковый узор он увидел огромный колокол, чей звон распугал скудную стаю галок — черные угольки выпорхнули со сквозняком. Писатель обошел церковь, не найдя ни единого изъяна в крепости божьей. Вниз по улице мужчина тащил мусорные баки — по одному в каждой руке. Заметив Гарри, он остановился. Его лицо наполовину скрывала серая балаклава. Мужчина выстроил баки вдоль тротуара и поспешил удалиться в противоположном направлении. Несмотря на близость церкви, Гарри не уловил благоухания святости.

Он свернул в переулок, который должен был привести обратно к площади. В одной из витрин, загороженной фанерой, висела надпись «Помещение сдается или продается» и номер телефона. Пара колодок из светлой древесины лежала на столике, покрытом рваной крафтовой бумагой, словно сомкнутые клешни некоего чудовищного краба. В глубине помещения Гарри увидел верстак и инструменты, висящие на стене рядом с пустыми полками. Затем за потемневшим стеклом всплыл ясный образ лохматого мужчины с исхудавшим, резко очерченным лицом. Гарри рассматривал одеревеневшую обвисшую кожу. Наверное, такова цена за место у кормушки в этих краях.

Вернувшись на площадь, Гарри увидел, как Эдуард вышел из магазина, склонив голову. Поравнявшись с ним, он пожелал хорошего дня и услышал в ответ неразборчивое бормотание: тот даже не взглянул на писателя, а просто тяжело зашагал в сторону своего дома. Тогда Гарри попытался рассмотреть, за которым из окон скрывается кухня, и представил, как врач перерезает горло какому-нибудь овощу, думая, конечно, о нем.

Гарри зажег последнюю оставшуюся в пачке сигарету и постучал в дверь, сообщив Софии о своем приходе. Через пару минут она вышла с кофе и поставила чашку на стол. Гарри почувствовал цитрусовые нотки, смешанные с другими ароматами, которые он тщетно пытался расшифровать, — сладкий запах витал в воздухе. В этот раз София не торопилась.

— Добрый день! Спасибо за кофе.

— Здравствуйте.

— Я столкнулся с Эдуардом. Как всегда, одет с иголочки.

— Вы познакомились?

— Кажется, я не очень ему нравлюсь.

— Не стоит на него сердиться, у него свои привычки…

— Мое присутствие его беспокоит, понимаю.

На соседний стол прилетел воробушек, щебеча и прыгая с места на место. Гарри кивнул в сторону пташки, тут же упорхнувшей несолоно хлебавши.

— Может, он нанял птицу, чтобы за мной следить, — предположил он с улыбкой.

— Такое возможно, — ответила девушка без тени иронии.

— В этих краях точно творится что-то странное.

— Вы даже не представляете насколько.

Из мэрии вышел мужчина. София взглянула на него, прервала беседу и заторопилась в магазин. Мужчина прошел через площадь и решительным шагом направился в бакалею. На нем была вощеная куртка, вельветовые брюки, заправленные в отороченные мехом сапоги, и кепка с наушниками. Он поравнялся с террасой и весело протянул широкую ладонь. Гарри машинально пожал ему руку.

— Добрый день, меня зовут Симон Арто, я мэр этой деревни.

— Гарри Пердьен.

Мэр подтащил свободный стул, стряхнул снег рукавом и сел напротив единственного клиента.

— Хотел лично поприветствовать вас.

Мужчине на вид было лет шестьдесят, он выглядел высоким и крепким для своего возраста. Он украдкой посмотрел на витрину и тут же вернулся к новоиспеченному гражданину, серьезно уставившись на него, словно предваряя важный разговор.

— Жиль сообщил, что вы приходили ознакомиться с кадастровым планом. Если у вас есть какие-то вопросы, не стесняйтесь, я к вашим услугам.

— Да нет, у меня нет никаких вопросов.

— Я выкупил земли вокруг вашего дома.

— Я не собирался заниматься земледелием.

— Я так и думал.

— С чего вдруг?

— Сегодня в интернете можно найти все… Вы приехали к нам за вдохновением?

— Главным образом отдохнуть.

Мэр приподнял козырек кепки, словно задаваясь вопросом: что для людей вроде Гарри значит слово «отдых»? Он сложил ладони на столе и покрутил большими пальцами, будто запускал какой-то механизм.

— Если вам понадобится информация о регионе для следующей книги или что-нибудь еще, я готов помочь.

— Отлично. Полагаю, вы знали прежних собственников фермы, которую я купил.

— Прива. Конечно, я их знал… Честные люди. Отец умер уже давно. Сын продал недвижимость после смерти матери. Как и многие, он живет далеко отсюда.

— А кому принадлежит ферма напротив?

Мэр выдержал паузу.

— Никому, — ответил он.

— Как так — никому?

— Да вот так, они всегда отказывались общаться с остальными жителями. Странная семейка… Говорят, они умели исцелять, находить воду, что-то в этом роде.

— Почему «умели»?

— Никогда не встречал кого-то, кто бы мог подтвердить это. Мать, пока была жива, ходила время от времени за покупками, не произносила ни слова. После ее смерти сын унаследовал ферму, а потом в один прекрасный день он тоже перестал появляться в деревне.

— Как бы то ни было, сосед очень скрытный. Я никогда его не встречал, но иногда оттуда доносятся странные звуки.

Большие пальцы резко перестали крутиться.

— Какие звуки?

— Даже не знаю, как сказать, все время какой-то шум, словно по чему-то стучат палкой.

— Словно стучат палкой, — повторил мэр, уставившись в пустоту. — Скорее всего, это вам почудилось.

— Но я слышал несколько раз.

— Тогда вам почудилось несколько раз. Позвольте дать совет: держитесь подальше от этого места, поговаривают, что они понаставили множество ловушек вокруг фермы. Мне бы не хотелось, чтобы с вами случилось несчастье.

— А вас как мэра это не беспокоит?

— Я не могу ничего сделать с теми, кто хочет оставаться на периферии. Помимо всего прочего, говорят, будто их сила не ограничивается способностью исцелять и находить воду. Они могут проклясть.

— И вы верите в подобные суеверия?

Мэр уставился на Гарри. Казалось, искры из его глаз вот-вот подожгут брови.

— Вы удивитесь, какие вещи тут иногда происходят.

— Слушаю.

Мэр склонился над столом, прижав кулаки друг к другу.

— Никто никогда не видел мать с мужчиной. В один прекрасный день она забеременела, словно по колдовству. Ребенок получился чертовски красивым, с возрастом стал похож на Алена Делона из фильма «На ярком солнце», понимаете?

— Вот это да, новый мессия родился в Лё-Белье.

— Не смейтесь, уверяю вас, ни один мужчина не захотел бы эту женщину.

— Но ведь нашелся кто-то, кому она пришлась по вкусу.

— Я считаю, что только демон мог зачать с ней ребенка.

— Демон, ни больше ни меньше.

— Бросьте, месье писатель, это за пределами вашего понимания.

— Ну так объясните…

— Вы собираетесь писать об этом в вашей новой книге?

— Какой книге?

— Ну, над которой работаете сейчас, как я полагаю.

— Понятия не имею.

— Лучше держаться от этой темы подальше.

— Почему?

Мэр встал, опершись руками о стол.

— Лучше не надо, вот и все. Я желаю вам добра, вы знаете.

— Спасибо, я даже не сомневаюсь, — с иронией ответил Гарри.

Мэр пронзил его взглядом в последний раз, пожал плечами и удалился. Он прошел вдоль магазина, заглянул внутрь и плюнул на тротуар. Гарри удивился, что София не предложила ему кофе. Ему показалось, будто мэр вовсе не действовал ради блага писателя, как утверждал, а пытался просто-напросто запугать. «Парень, который может проклясть», — крутилось у него в голове вместе с картинками из старых репортажей о салемских ведьмах.

Церковный колокол зазвонил, вырвав Гарри из этих размышлений. Последовало еще девять ударов. Он вошел в магазин купить сигарет. У Софии остались только табак и папиросная бумага. Почему бы и нет. Гарри никогда не пробовал. София достала все необходимое, избегая его взгляда. Смутившись, она повернулась лицом к двери, засомневалась, но в итоге сдалась, будто не могла не задать вопрос, на который ждала ответ, отличный оттого, который знала заранее.

— С вами общался мэр.

— Он хотел познакомиться. — Гарри расплатился.

София подтолкнула в его сторону покупки и спросила:

— Это все, что он хотел?

— Более-менее. Еще он мне рассказал о старых суевериях, но я в них не верю.

— И все-таки опасайтесь его. Обычно он ничего не делает без задней мысли.

— Спасибо, запомню. Кстати, я хотел спросить: этот запах в магазине…

— Может, мука… Раньше тут была булочная.

Где-то за полками раздался звонок телефона. София извинилась и сказала, что должна ответить. Гарри проследил за ней взглядом, а затем услышал скрип двери и шепот.

Оказавшись в машине, он прокрутил в голове слова мэра и Софии. Все очень подозрительно, если только это не спектакль, чтобы держать на расстоянии чужака, пришельца. Может, это неведомая ему игра, в которой участвует каждый. Гарри подумал: все в деревне сговорились, чтобы посмеяться над ним, довести до ручки. Глупости. Только паранойи ему не хватало.

В поле слева от дороги над сугробами возвышались столбики ограды без проволоки, словно ружья солдат, погребенных при отступлении. Гарри представлял трупы, по-прежнему одетые в форму, прекрасно сохранившиеся, с пустыми глазницами, широко открытыми ртами и чертами, искаженными ужасом в ожидании чугуна и героической надписи на крошащемся мраморе — в память об их жертве. Он опасался за них, как и за все человечество, опасался, что память может оказаться лишь грязью, заледеневшей под сугробами на время, до весны.