Человек обитаемый

Гарри

Гарри еще никогда не видел в Лё-Белье такого чистого неба. Эта чистота будто приглашала подняться и познакомиться с мужчиной со снимка. Возможно, таинственный целитель, упомянутый мэром, и есть то самое чудовище. Гарри не верил в магию, но помнил и свой последний визит к соседу, и ужас при виде черепа. Он не был готов повторить эксперимент сегодня, к тому же ружье потерялось. Не стоит торопить события.

Пес не вернулся. Гарри поддерживал огонь, ожидая его прихода. Все время он проводил у окна, выкуривая одну сигарету за другой и наблюдая за домом напротив. Он смотрел на окно с фотографии, но на стекле не появлялось и намека на отражение. Ни очертания, ни движения. Конечно, Гарри был слишком далеко, чтобы различать детали. В долине стояла мертвая тишина. Все затихло, но Гарри чувствовал в этом покое, в давящем безмолвии предвестие трагических событий.

Он вспомнил о снимках, сделанных Софией, что висели на стенах подсобки. Только пейзажи, ни одного человека, кроме как на перевернутой фотографии с буквой «3» на обороте. Гарри задумался, могла ли девушка сама подписать снимок, хотела ли, чтобы он нашел его, подстроила ли это. Хотя наверняка он все выдумал. Эти края не только приходят во снах, они еще и могут довести до паранойи, если не очнуться вовремя. Сегодня вечером Гарри поговорите Софией, и ее объяснение окажется простым и понятным. Он многого ждал от этой встречи. Собирался расспросить о мужчине за стеклом и рассказать о чудовище и стуке. Надеялся подобрать нужные слова, чтобы она поверила. Жалобы виолончели растягивали вечерние часы. Гарри открыл тетрадь на чистом развороте. У него не было намерения писать, просто хотелось посмотреть, как угасает день на белых страницах. Он наблюдал, как свет и бумага вторят друг другу, а затем взглянул на дедовские часы, не различая позиции стрелок. Гарри вспомнил Аустерлица, героя одноименного романа В. Г. Зебальда, который утверждал, будто никогда не имел часов, поскольку находил эту вещь смешной и до основания лживой. С чего вдруг мы сверяем дневное и ночное время по одному и тому же кругу? Писателю захотелось ответить, что это и вправду абсурд, что днем и ночью мы разные и по-разному воспринимаем время. И уж тем более предметы и людей, которые нам встречаются. Ночь, которая стирает преграды для взаимопонимания, теперь надвигалась, пожирая по пути долину и фронтонную стену, разворачиваясь на раскрытых страницах тетради.

Пора.

Пес по-прежнему не откликался.

Гарри приехал на площадь раньше назначенного времени и теперь сидел в машине с включенным мотором, чтобы не замерзнуть. Сквозь закрытые ставни проступали квадратики света, только не в окнах Эдуарда — накануне он оставил ставни распахнутыми. Над дверью мэрии мерцал лишь неоновый указатель запасного выхода — по крайней мере, мэр не засиживается на работе допоздна.

Гарри позвонил родителям, расспросил о новостях. Отец постепенно приходил в себя. В его голосе слышалась усталость. На этот раз волков не упо-минали. Наступило время ужина.

— Ты же знаешь маму и ее щепетильность по части приемов пищи. Целую, сынок. Завтра созвонимся и поговорим подольше.

Гарри повесил трубку и положил телефон на пассажирское сиденье.

Колокол еще не ударил восемь раз. Гарри рассматривал памятник погибшим, освещенный с четырех сторон. Он методично прочел список имен и фамилий, как когда-то ребенком, на каникулах с родителями, он изучал автомобильные номерные знаки по пути в лето, наполненное скукой и меланхолией.

Гарри заглушил мотор.

Телефон зазвонил в тот момент, когда он добрался до трех Морелей в списке, выгравированном на памятнике. Гарри взглянул на экран, и еще одно имя встало в похоронный ряд. Эпифания. Девушка, тщетно ждавшая его обещание. В последний раз они разговаривали очень давно. Гарри уже не помнил, когда именно. В эту минуту ему совершенно не хотелось завалить беседу. Он дождался, пока телефон погаснет, а имя исчезнет со стеклянного монолита. Экран потемнел и снова загорелся. Сообщение на автоответчике. Гарри вернулся к памятнику, к страданиям этих юношей, лежавших в грязи, к фамилиям на камне. Он пытался представить, каким могло быть их последнее послание близким. Последние слова, невольно остающиеся в памяти.

«Мои глаза устали высматривать твое обещание»;

Когда Гарри слушал Эпифанию, ему казалось, будто ее голос не принадлежит телу, которое он увидел, будто интонации открывали нечто древнее, одновременно нежное и варварское, этакое смешение песнопений, криков и приглушенного смеха на кончике языка. Голос как будто не принадлежал ей, но гнездился внутри, вырывался из живота через горло и рот — ничего общего с банальным трением воздуха, с голосовыми связками. Эта субстанция разливалась вокруг, словно пары бензина, и Гарри думал, что только он один способен их поджечь. Он так и не подобрал слов, чтобы описать это ощущение, из страха погибнуть вместе с ним, как только найдет подходящее название.

Гарри пытался понять, почему эта женщина волновала его больше остальных, но старался не брать в расчет очевидную красоту и вожделение, которое она пробуждала в нем. Сначала он обходил ее стороной, но позже прижался всем телом. Ее голос рассказывал о ней лучше, чем все произнесенные слова, лишившиеся смысла и обратившиеся в звуки, в музыку. Мелодия усиливала образ, словно он рассматривал ее в микроскоп. Эта женщина стала слишком большой, слишком тяжелой, а он, в свою очередь, взвалил на ее плечи вину, но в чем она заключалась, он и сам не знал. Он заткнул уши и отвел глаза от микроскопа. Она не поняла. Не вынесла тишины и в итоге оставила ту самую за писку на столе в гостиной, перед тем как уйти навсегда: «Мои глаза устали высматривать твое обещание».

Иногда Эпифания ему снилась, потерянная в безлюдной пустыне, подобно этим солдатам с памятника. Ночами, освещенными вспышками ярких снарядов, не успевающими даже коснуться неба его страхов, он холодно наблюдал за ней из-за рядов колючей проволоки, которую сам протянул. Голос сохранился где-то в телефоне. Слова ждали, пока их высвободят.

С мгновение Гарри колебался, слушать ли сообщение, еще раз посмотрел на коллективное надгробие. Он добрался до Леонса Прада и окинул взглядом весь обелиск.

«Привет, Гарри! Надеюсь, у тебя все хорошо. Прошло столько времени, наверное, мой звонок удивит тебя… Я хотела сообщить тебе лично, но так уж вышло… Несколько месяцев назад я встретила мужчину. Не хотела, чтобы ты узнал от кого-то со стороны… Я жду от него ребенка. Вот. Желаю тебе счастья и мира, насколько это возможно. От всей души. Целую».

Он переслушал сообщение, удалил его и выключил телефон. Взгляд снова уперся в памятник погибшим. Гарри продолжил читать фамилии, не в силах стереть одно-единственное имя, которого в списке не было, — имя, скользящее по шершавому камню до решетки, на которую пописал пес. Гарри подумал, что реальность ни в чем не уступает вымышленным воспоминаниям, тем, которые возвращаются к нам часто, безжалостно и без прикрас. Они не добавляют ничего ни человеку, ни вещам — лишь гуляют в голове того, кто помнит. Никто не в силах помешать этой хрупкой минуте, одновременно счастливой и несчастной, превратиться в воспоминание.

Морозный воздух уже проник в салон. Гарри дрожал. Раздался первый удар колокола. Он дождался восьмого и вышел из машины в сопровождении эха. Усилившийся холод вывел Гарри из оцепенения, расчистил оледеневшее пространство, что отделяло его от двери Софии. Девушка открыла до того, как он постучал.

— Я вас поджидала, — сказала она.

— Поджидали?

— Чтобы вы не стояли на морозе.

Она прошла вперед, по лестнице наверх, и привела его в уютную гостиную с зажженными свечами. Ни одной включенной лампочки. Перед тем как снять куртку, Гарри достал из кармана книгу. София взяла одежду и унесла. Она исчезла в соседней комнате, но на мгновение ее тень задержалась на паркете, сопровождаемая приглушенными шагами. Гарри слышал голос Софии в отдалении. Вернувшись, она предложила ему сесть на диван, а сама заняла кресло.

— Вы со мной разговаривали? — спросил он.

— Нет, а что?

— Мне показалось.

На журнальном столике стояла тарелка с тостами, два бокала и откупоренная бутылка красного вина. Гарри привык видеть Софию в джинсах и толстых свитерах. Сегодня на ней было черное шерстяное платье, подчеркивавшее фигуру в отблесках свечей. Она распустила волосы, и они рассыпались по плечам. Два металлических отражения играли на темных прядях у ушей. София накрасила губы и нанесла синие тени на веки. Гарри никогда не смотрел на нее так пристально. Она заметила внимательный взгляд, машинально сжала мочку уха пальцами и вновь обрела дар речи, только когда нащупала круглую сережку.

— Я заметила, что вы покупаете исключительно красное вино, — сказала София, взяв в руки бутылку.

Она наполнила бокалы наполовину и протянула один Гарри. Они подняли тост за Эдуарда и выпили.

— Отличное вино, — заметил Гарри.

Казалось, у Софии не было мнения на этот счет. Она покрутила бокал и сделала еще один глоток. След от помады на стеклянном ободке походил на уснувшую гусеницу.

— Неплохое, — согласилась она через какое-то время.

Гарри подождал, пока она поставит бокал на стол.

— Я не нашел цветочного магазина, — произнес он, протягивая Софии книгу.

— Спасибо!

— Вы ни в коем случае не обязаны это читать. Она посмотрела на белую обложку. Гарри убрал руку и замер, когда она собралась открыть книгу. — Я оставил небольшое посвящение, лучше вам прочесть его, когда я уйду.

— Хорошо.

София отложила «Черный рассвет» на подоконник, затем подлила вина в бокалы.

— Впервые буду читать роман писателя, которого знаю лично.

— Надеюсь, вы забудете обо мне, когда возьметесь за книгу.

Она улыбнулась и свободной рукой убрала прядку за ухо.

— О чем в ней говорится?

Гарри выпил вина. Этот вопрос всегда ставит его в тупик. Он уже давно отказался от классического краткого изложения, не представляющего никакого интереса, и переходил к самой сути:

— Об одиноком мужчине, который не умеет общаться с окружающими.

София ждала продолжения. Поняв, что его не будет, она сказала:

— И все.

— Это уже много.

— А ваш следующий роман?

— Пока что я не пишу.

С мгновение она колебалась, рассматривая обложку.

— Вы переехали сюда, чтобы спрятаться от собственного романа.

Она точно вымерила интонацию, чтобы согнать иллюзию вопроса. Гарри всматривался в свечу на журнальном столике. Кончик пламени дергался, словно коловорот, бурящий темноту.

— Все мы от чего-то бежим, вам так не кажет ся? — ответил он через какое-то время.

София грустно улыбнулась собственному отражению в бокале.

— То, от чего мы бежим, всегда найдет способ преградить нам путь, — сказала она.

Гарри был полностью согласен. Он подумал, что настал подходящий момент и другого случая уже не подвернется.

— Я узнал место со снимка на вашем столе.

— Не сомневаюсь, — ответила она, глядя на Гарри.

— Вы хотели, чтобы я его увидел?

— Возможно.

Гарри уловил волнение в голосе Софии. Она встала, вышла из комнаты, через несколько секунд вернулась со снимком и села в кресло. Провела указательным пальцем по расплывчатому силуэту за окном и пристально посмотрела Гарри в глаза.

— Готова поспорить, что мэр вам о нем не рассказывал.

— Он упомянул целителя, живущего напротив моей фермы, которого никто в деревне не видел после смерти его матери.

— И ничего больше?

— Нет.

— Мерзавец, — возмутилась София.

— Я видел только силуэт на снимке и понятия не имею, как он выглядит по-настоящему.

— Выглядел, — холодно поправила она.

— Как так — выглядел?

— Закари умер примерно шесть лет назад. Я нашла его бездыханное тело в овчарне.

— Умер, — повторил Гарри, не веря своим ушам, словно пытаясь во второй раз ощутить всю силу этого слова.

Он взял фотографию из рук Софии и принялся рассматривать, твердя, что это невозможно. София спокойно наблюдала за ним, будто ждала такой реакции.

— Кто-то приходил ко мне домой, когда меня не было, я думал, что это он.

Девушка поморщилась:

— Наверное, вы ошиблись.

«Она решила, что я сочиняю, что воображение сыграло со мной злую шутку, что я просто не способен жить в изоляции и одиночестве», — подумал Гарри. И ладно, в этот раз он пойдет до конца.

— Я слышу шум с фермы напротив. Прошлым вечером даже сходил проверить… и увидел кое-что.

— Что же вы увидели?

— Понятия не имею, было темно.

— Скорее всего, его пса, который гуляет по округе.

— Его пса?

— Вы его привозили недавно. Это пес Закари. Время от времени он наведывается к дому бывшего хозяина.

— Нет, он боится того места, к тому же… чудовище было выше человеческого роста.

София посмотрела на Гарри, как на подстреленного зверя, пытаясь оценить тяжесть раны.

— Вероятно, вам почудилось.

— Нет, я точно видел.

Гарри не стал упоминать жуткий череп, решив, что София права, и еще раз взглянул на снимок.

— Этот мужчина был для вас важен?

София посмотрела на фотографию в руках Гарри.

— Я любила его, — ответила она.

Волнение утяжеляло каждое слово, застрявшее в горле. Она глубоко вздохнула и продолжила:

— Любила, но у меня его забрали.

— Кто забрал?

— Я все расскажу, но сначала должна вас кое с кем познакомить.

Девушка исчезла. Гарри снова услышал ее приглушенный голос. Она вернулась вместе с ребенком лет пяти. Он держал в руках медвежонка. София разбудила его. Мальчик тер глаза, поглядывая на Гарри и явно желая вернуться в постель.

— Это Калеб.

Гарри не реагировал. Мальчик был неописуемой красоты. Если бы художнику вздумалось написать ангела, лучшей модели было бы не сыскать. Ребенок застенчиво кивнул.

— Мама, кто это?

— Гарри, мой друг, я хотела вас познакомить.

— Добрый вечер, Калеб.

— Добрый вечер, месье. — Мальчик посмотрел на мать: — Можно я вернусь в комнату? У меня все еще болит живот.

— Конечно, дорогой. Если завтра не станет лучше, поступим как сегодня: я позвоню в школу и скажу, что ты не придешь.

София увела сына. Гарри вспомнил, как она постоянно смотрела на телефон, когда они были в часовне, наверняка хотела убедиться, что с ребенком все хорошо в ее отсутствие. Свет, который в тот день горел в комнате над магазином, а потом погас, также нашел объяснение. Когда девушка вернулась, Гарри не стал дожидаться, пока она сядет, и заговорил.

— А ловко вы придумали эту историю с доставками в школьную столовую, — произнес он без тени раздражения в голосе.

— Простите, мне очень неловко, что пришлось лгать.

— Но зачем?

— Я подумала, что слишком рано открывать всю правду.

— А теперь, когда я могу с ним столкнуться, настал нужный момент?

— Не только… Я больше не могла ждать.

— И что я должен думать?

София не ответила. Она села на диван рядом с Гарри и забрала у него фотографию.

— Он точная копия, не правда ли?

Гарри ехал медленно. Туман рассеялся. Звезды напоминали застывшие в воздухе снежинки. Слова Софии вращались вокруг оси его замешательства. Свет фар расталкивал темноту, время от времени обнажая скелет одинокого дерева, отбившегося от собратьев. Гарри почудилось, будто кусочек подернутой дымкой звезды откололся от края вселенной, смешался со снежинками и стукнулся о лобовое стекло. Писатель готовился к долгому путешествию, конечного пункта которого он не знал. Вот он, долгожданный изначальный образ. Обыкновенная фотография открыла истинную причину его пребывания здесь. Другие образы последуют за ней. Они обрастут жизнями, которых он не жил, но чьи следы остаются в еще не увиденных снах. Ему придется упорядочить судьбы. У Гарри не оставалось выбора теперь, когда София поведала ему все, что лежало на сердце, а он выслушал. От начала и до конца. Петля вечности, застывшая в мгновении.

Теперь Гарри нес в себе судьбу Закари и трагедию, приведшую к его гибели. Лихорадочные воспоминания намечали первые контуры истории, растапливали снег, обнажали землю и тело, покоящееся в ней. Гарри знал, что София поделилась с ним из бессилия, желая избавиться от слишком тяжелого для нее одной бремени, которое не могла разделить с сыном. Он не злился на нее: она явно увидела в нем последнюю надежду. Он подумал, что в одиночку сможет восстановить справедливость, которой лишили ее возлюбленного. Гарри сумеет найти точные слова, утолить жажду мести и никогда не предаст. Он убедил в этом Софию. Но придется работать с тенями, ложащимися на историю, и отблесками в глазах лазоревки на подоконнике.

По ту сторону лобового стекла странные частички застилали глаза, словно точки, которые нужно соединить в определенном порядке, чтобы сложилась картинка. Гарри вспомнил, как однажды журналист спросил во время интервью, зачем он пишет. Не задумываясь, Гарри ответил: «Чтобы стать птицей». Он мог бы выбрать кота, песчинку, стрекозу, лютик, камень, женщину… снежинку, но ответил именно так.

Машина ехала вперед по чистой дороге. Гарри направлялся к череде пылких слов, поджигающих друг друга. Проехал мимо угасшей жизни, вернувшейся снова благодаря его словам. Оставалось лишь изменить имена, чтобы приручить тени. Первое из них мгновенно пришло в голову: имя, способное отвадить проклятие и воздать почести Закари, имя его собственного сына. Калеб.

Гарри ехал дальше.

Там, за окном, призрак наблюдал за чужаком. Уже дома Гарри поспешил развести огонь в печи. Пес по-прежнему не показывался во дворе. Жилет из овчины висел в шкафу на чердаке. Чудовище уже проснулось и вылезло из колодца. Мать поджидала бродягу. Пересекая поле овсяницы в танце, девушка произнесла заклинание. Мальчик мирно спал, ничего не подозревая о крови, отравленной его бабушкой. Мужчины и женщины занимали свои места на сцене, многие из них были виновны. Синица прыгала с места на место, топча тени. Белый снег скорбел по черному рассвету.

Впервые за все время Гарри почувствовал, что сросся с этими местами, теперь, когда поверил в призраков, которые здесь обитают.

В возвышенном сомнении он нашел наконец способ стереть себя и изобрести заново.

С помощью слов и их благодати, с помощью собственных видений, чувств и будущих перевоплощений.

Перевоплощений…

С одутловатого неба падают плотные хлопья снега, и спящая природа постепенно укутывается в белое. Лазоревка устроилась на подоконнике и любуется собственным отражением: кажется, будто птица в черной маске собралась на карнавал. А может, она просто рассматривает существо, чье оперение не такое яркое. Оно подносит к бесклювому рту странную соломинку с раскаленным кончиком, откуда струится бледный дым. Одна пара лапок помогает ему стоять, а другая — хватать разные предметы, названий которых птица не знает. Один из них страшнее прочих: однажды лазоревка видела, как из него с грохотом вылетела молния и голубь тут же упал с дуба замертво. Однако лазоревка никогда не видела, чтобы эти лапки помогли человеку оторваться от земли и отправиться в другое место.

Калеб рассматривает взъерошенную ветром лазоревку…