Человек обитаемый

Калеб

Два дня подряд небо пестрило огромными стаями вяхирей. Калеб надел патронташ, снял с перекладины ружье, висевшее на плетеном кожаном ремне, вышел, пересек двор и закрыл калитку, чтобы пес за ним не последовал. Спускаясь в долину, он увидел, как Жанна Прива развешивает белье, похожая на персонажа из театра теней на белой стене. Она так и не перестала носить траур. Пара голубей ворковала на крыше амбара, будто потешалась над грустной пантомимой в исполнении мрачной женщины, над ее тяжелым телом и проворными пальцами, которые погружались раз за разом в корзину и доставали оттуда очередную простынь.

В небе сушились ватные облака, растянутые на невидимой веревке. Голуби умолкли. Калеб наблюдал за их вертикальным полетом ввысь — птицы словно стремились вырваться из лабиринта.

Он переступил через ограду, прошагал вдоль аллеи по тропинке, протоптанной косулями, и остановился перед дубовой рощей. Одной рукой взялся за приклад, перевернул ружье, и кожаный ремень соскользнул с плеча. Калеб твердо нажал ладонью на дуло, которое тут же отошло от приклада, сунул шестимиллиметровый патрон в верхний ствол и четырехмиллиметровый — в нижний, а затем продолжил свой путь, зажав ружье локтем.

Он еще не дошел до дубравы, как вдруг увидел ее, собирающую цветы на опушке. Семь месяцев прошло с их встречи в долине. Он не разглядел, что именно она собирает. «Может быть, ветер». Калеб попытался спрятаться, прежде чем она его заметит, но было слишком поздно. Она приблизилась к нему, словно эквилибристка, вооружившись грацией и неоконченным букетом, который сжимала в одной руке, будто для равновесия. В другой — ничего, а может, и вправду поймала ветер. До сих пор Калеб воспринимал человеческое присутствие среди природы как гнойные раны на шелковистой коже, и впервые эта девушка явилась бальзамом, способным залечить увечья земли. Тогда он понял, что голуби будут летать высоко в небе. Слишком высоко, чтобы застрелить хотя бы одного.

Она приближалась. Калеб действительно не знал, что именно двигалось ему навстречу, кем или чем она была на самом деле и почему с каждым шагом все гармоничнее вписывалась в окружающий пейзаж. Нет, он не знал и не хотел знать. До сих пор он ни разу не стремился добраться до причин происходящего. С чего вдруг такая перемена? Он понятия не имел. Возможно, понимание придет позже, когда он вспомнит самый очевидный ответ. Также Калеб не предвидел, что она принесет с собой. Красота бросалась в глаза и проникала в голову. Цветок, закат, порхание птиц в небе были теми проявлениями прекрасного, которые природа могла воспроизводить до бесконечности, но ту, что шла ему навстречу, она не сумела бы воссоздать. Красота в тех формах, которые были известны Калебу, не шла ни в какое сравнение с той, что наполняла сейчас воздух и впитывалась в росу. Она замерла на месте. В трех или четырех метрах от него. На ней были джинсы и белая футболка под тонкой синей жилеткой, верхняя пуговица которой подчеркивала грудь. Рука Калеба машинально скользнула по прикладу, палец поставил ружье на предохранитель, в то время как глаза изучали букет из дикой моркови, засохшего золотарника и нескольких цветков молочая, распускающихся по утрам.

— Добрый день! — сказала девушка.

— Не очень-то осторожно с вашей стороны гулять в день охоты.

— Вы действительно думаете, что меня можно перепутать с дичью?

— Сейчас может быть облава. Пули летят далеко и не всегда в цель.

— А вы сами не боитесь шальной пули?

— Я ничем не рискую.

— Давненько вы не появлялись в деревне.

— Я туда больше не езжу.

— Почему?

— Просто не езжу, и все.

Она повертела запястьем, оценивая букет, наклонилась, согнув колени, положила букет на землю, выпрямилась, достала из жилетки пачку сигарет, открыла одним щелчком ногтя и достала сигарету с зажигалкой. Закурила, вдохнула, выдохнула струйку дыма и протянула пачку Калебу.

— Хотите?

— Я такое не курю.

Эмма убрала зажигалку обратно в пачку, а пачку — в карман. Свободную руку она сунула под мышку, продолжая курить.

— На кого охотитесь?

Калеб поднял глаза к небу.

— На вяхирей, но они ни за что не приземлятся, пока вы тут.

— Я их пугаю, не так ли?

— Именно так.

Она стряхнула пепел.

— А вы похожи на вяхиря — судя по всему, тоже меня боитесь.

— Чтобы я испугался девчонки, — ответил Калеб, пожимая плечами.

— Я уже не девчонка.

— Да мне все равно, кто вы, возвращайтесь немедленно домой. Так будет лучше.

В повисшей тишине раздавался только стук дятла. Резким движением руки Эмма выбросила наполовину выкуренную сигарету и выдохнула в землю последнюю затяжку.

— Оставляю вас вашим вяхирям, раз уж это настолько важно.

Даже не взглянув на Калеба, Эмма развернулась и ушла. Уже скоро она оказалась довольно далеко. Калеб смотрел, как девушка исчезает среди кустарников. На мгновение он подумал, что ему все приснилось, но окурок и букет уверяли в обратном.

Калеб уперся прикладом в землю, нагнулся, забрал обе улики и унес с собой. Стайка вяхирей устремилась сквозь кроны дубов. Калеб остановился и запрокинул голову. Птицы сели ровно над тем местом, где он только что стоял, и похлопали еще какое-то время крыльями, словно огоньки свечей на именинном торте. Калеб даже не попытался к ним приблизиться.

Развернулась зима. Снег шел хлопьями. В белый сезон все становилось длиннее, медленнее, тяжелее, и отсутствие тех, кого больше не было, ярко ощущалось на фоне однообразного пейзажа. Но ярче всех сияло отсутствие кое-кого конкретного.

Девушка избродила все мысли Калеба. Она гуляла в его голове уже несколько месяцев и не собиралась уходить. Эмма. Он запомнил ее имя, когда-то прозвеневшее в долине. Калеб старался работать, чтобы как можно меньше о ней думать, но даже тогда она блуждала внутри его тела, и стоило только замереть, как он представлял ее без одежды, возбуждался и отправлялся избавиться от навязчивого желания за амбар или в овчарню, но в дом — никогда. Ощущение снова просыпалось в животе, росло и каждый раз взрывалось, оставляя во внутренностях мелкие осколки. Мать Калеба передала ему свой дар, но никогда не объясняла, как утихомирить боль, рожденную женщинами. Она просто твердила избегать их, прятаться. Однажды Калеб даже провел сеанс экзорцизма: сжег букет и окурок и похоронил пепел в выгребной яме, не в силах прогнать демона или хоть чуть отогнать его от своих мыслей. Сотворенное из плотского вожделения зло пустило глубокие корни и овладело его сердцем. Калеб больше не отличал его от добра, а лишь надеялся, что со временем все вернется на свои места.

Надеялся.

Весной цветы боярышника оживили долину, распустившиеся одуванчики светили, словно звезды в зеленом небе. Опершись об ограду, Калеб скрутил сигарету и закурил, любуясь пейзажем, как и каждое утро. Первая затяжка в мгновение ока ворвалась в весенние ароматы, но после, когда дым рассеялся, порядок восстановился. В любое время года Калеб отмечал гармонию форм и цветов. Он выискивал в пейзаже меланхолию, которая совершенно ни к чему фермеру, но на руку мужчине. Если бы на входной двери не висел почтовый календарь, Калеб не знал бы о датах, но времена года он всегда предвосхищал по неизменным движениям ветра, тепла и холода. Он был в долгу перед общественными службами за скрупулезность в фиксации времени благодаря регулярной раздаче календарей в нерабочие часы. Почтальон был одним из немногих, кто время от времени поднимался в Лё-Белье.

Утро вторника, годовщина смерти матери. Эмма остановилась у ограды, как прежде. Калеб вырывал сорняки в огороде, расположенном чуть выше. Почувствовав взгляд, он выпрямился. В этот раз она не притворялась, что забрела сюда случайно. Калеб подошел, словно солдат при виде врага, с каждым шагом повторяя в голове слова, способные прогнать ее навсегда. Оказавшись перед ней, он потерял дар речи. Она не собирала цветы. Ветер утих. Теперь пейзаж целиком и полностью принадлежал ей. С осени ее волосы отросли. Под свитером вздымались ничем не стесненные пышные формы. Она подвела глаза черным и покрасила ногти в синий.

— Ну что, вы поймали вяхирей? — спросила она, будто они расстались вчера.

— Каких вяхирей?

— В прошлый раз вы ждали, когда они прилетят. — Я никого не убил в тот день.

— Надеюсь, не я тому причиной.

— Зачем вы вернулись?

— Я гуляла, фотографировала. Насколько мне известно, это не запрещено.

— Есть много других мест, где можно погулять. — Не волнуйтесь, у меня нет ни малейшего намерения тревожить вас.

Повисла тишина. Девушка и вправду не тревожила ничего подвижного или неподвижного, она была дополнительной гармонией в песне мира. Именно потому, что она ничего не тревожила, Калеб окончательно сбился с толку. Все эти месяцы не успокоили волнения. Даже стоя на приличном расстоянии, Эмма пыталась околдовать его. Мать наблюдала. Калеб опустил глаза. Пчелы перелетали с цветка на цветок, а на их помпезные задние лапки налипала узловатая пыльца. Стоя под бельевыми веревками, Прива рассматривали пару. В тот момент им не понадобились очки, чтобы видеть настолько далеко.

— Да вы смеетесь надо мной, не так ли? Именно поэтому вы вернулись?

— С чего вдруг вы решили, что я над вами смеюсь? — Тогда зачем еще вам сюда приходить?

Эмма протянула руку и повернула ладонь к небу. — Что вы видите перед собой?

— Уж не знаю, что вам там наплели, но я не умею читать по линиям на руке.

— И не нужно. Что вы видите?

— Ничего, там пусто.

— Жаль.

— Чего именно жаль?

— Что вы не видите того, что туда можно положить;

— Мне нечего положить на вашу ладонь.

— Тогда, может, позже.

Калеб не сводил с нее глаз.

— Ни сейчас, ни позже, и можете не возвращаться — у меня для вас ничего не появится. Уходите, пока я вас не проклял.

Эмма убрала руку, прижала кулак к груди, постояла с мгновение и удалилась, словно протиснулась в ту же временную щель, откуда появилась месяцами ранее. Когда ее силуэт скрылся из виду, Калеб все еще различал перед собой протянутую ладонь — ту самую, которую не хотел брать, но где прочел безумную надежду.

«Все правильно, сын, но не расслабляйся, она вернется, я чувствую».

Кроме почтальона, в дверь обычно никто не стучался. Калеб мог бы выглянуть в окно перед тем, как открыть. Теперь она стояла на пороге, и придется что-то с этим делать, как тогда, осенью, под кронами дубов, или три дня назад у ограды. В этот раз она принесла щенка. Малыш скулил и дрожал, глядя на нее большими глазами, грустными и остекленевшими. Никогда Калеб и Эмма не стояли так близко, почти касаясь друг друга.

— Кажется, он болен, — сказала она.

— Так отведите его к ветеринару.

Эмма изменилась в лице, словно ребенок, которого поймали на шалости, и сделала вид, будто уходит, но очень медленно.

— Подождите, дайте его мне, я посмотрю, раз уж вы здесь.

Эмма протянула щенка, и яркие лучи утреннего солнца осветили шелковую кожу рук. Калеб осторожно взял малыша, и тот мгновенно перестал скулить и дрожать.

— Стойте тут! — приказал Калеб перед тем, как войти в дом, но дверь не закрыл.

Эмма ждала на пороге, не осмеливаясь ни наклониться, ни сдвинуться с места. Она не слышала, что происходит внутри. Не пыталась войти из страха развеять чары, представляя, как руки Калеба обнимают и гладят щенка. Она не знала, как именно целители прогоняют боль, но силилась вообразить, какой след те же самые руки оставили бы на ее коже.

Калеб вернулся через несколько минут с щенком, целиком помещавшимся у него в ладонях. На мгновение Эммой овладела паника при виде обмякшего тельца, закрытых глаз и склоненной набок головы. Калеб увидел ее отчаяние.

— Не волнуйтесь, он просто спит.

— Он выздоровел?

— Чтобы узнать наверняка, придется подождать. Если нет, сходите к ветеринару.

— Спасибо, Калеб.

— Что?

— Калеб. Вас ведь так зовут?

— Да. Давно я не слышал собственного имени.

Эмма взяла щенка. Крохотное тельце снова завибрировало. Он безмятежно спал. Дрожал не он, а руки Эммы. Калеб отошел на два шага и уже собирался закрыть дверь. Она не нашла других слов, чтобы помешать ему:

— Иногда просто ничего нельзя сделать.

— Не думаю, что он серьезно болен.

Она опустила глаза на уснувшего щенка. Калеб тоже смотрел на животное.

— Я не о нем говорю…

— Вы должны уйти прямо сейчас, — сказал он, положив руку на косяк.

Насекомые, точно фигурки из музыкальной шкатулки, вились вокруг герани в каменном горшке. Эмма с вызовом подняла глаза — единственное, что ей оставалось после того, как слова закончились.

— Почему вы не закрываете дверь?

— Я у себя дома.

— Кто-то вроде вас должен везде чувствовать себя как дома.

— Кто-то вроде меня?

— Способный исцелять, творить добро — вот что я имела в виду.

— Я не могу исцелить всех на свете, а ваш щенок еще не выкарабкался.

— Уверена, что он уже выздоровел.

Пес выбежал из дома. Он переводил взгляд с девушки на Калеба.

— Нет, вы не знаете.

— А больше вы ничего не хотите мне сказать?

Губы Калеба остались неподвижны.

— Вы не ответите?

Калеб захлопнул дверь, выждал с мгновение, а после подошел к окну. Эмма уже добралась до калитки, и он смотрел, как она, одетая в черное, словно неутешная вдова, погружается в тень кипариса.

«Что я тебе говорила? Зачем ты открыл дверь? Я отлично вижу, что ты попался в сети ее прекрасных глаз, простофиля. Если поддашься, я ничем не смогу помочь. Никто больше не защитит тебя».