Человек обитаемый

Гарри

Вернувшись из деревни, Гарри вышел из машины и увидел следы на снегу. Он отправился по ним: сначала вдоль машины до птичьего двора, а оттуда — до калитки. Чужак спустился по дороге, по которой Гарри ходил прошлым вечером и где услышал страшный вопль. Через какое-то время он понял, что следы похожи на его собственные: возможно, он все выдумал, вообразил незваного гостя. Гарри вернулся к машине и принялся выгружать покупки. Следы обрывались у порога и снова появлялись в прихожей. Перед тем как войти, Гарри взглянул на опустошенное утром ведро для золы и поставил его на ступеньку. Дно покрывал слой снега, который наверняка припорошил и следы. Кто-то точно проник сквозь туман навестить писателя, пока того не было дома.

Гарри нервно толкнул дверь, осторожно вошел и поставил покупки на стол. Вооружившись кочергой, он осмотрел все комнаты: никого, все вещи на местах. Попытался успокоиться. Возможно, он сам забыл ведро снаружи некоторое время назад. Уже не вспомнить.

Разложив провизию, Гарри отправился в кабинет, попивая кофе. Он закрыл лежащий на столе экземпляр «Черного рассвета» и убрал его, потерявшись в собственных мыслях.

«Черный рассвет» — его первый и единственный роман, пользующийся огромным успехом у критиков и читателей. Все, о чем Гарри мог только мечтать. Почести и светские приглашения не заставили себя ждать. Он был в игре. Ему льстили, иногда с неприкрытым лицемерием, его хвалили, обхаживали, и довольно скоро публика начала ждать чего-то в ответ. Ту самую вторую книгу. В то время советчиков хватало, а предостережения произносились с благосклонностью. Ему говорили не упускать момента, жить настоящим. Гарри угодил в ловушку. Слава и успех сделали его желанным. Он даже не пытался противиться сиренам, воспевающим триумф. Только вдумайтесь: «Гарри — пожалуй, величайший писатель современности». Как тут устоять? Как не поверить? Он должен был трижды подчеркнуть слово «пожалуй», но потерял способность ясно мыслить. Он спутал вечность с мгновением, решив, что купил свободу, но забыл, что свобода — это способность ускользнуть от времени, обмануть настоящее и жить уже в будущем тексте. Ему это никогда не удавалось — он оправдывался перед публикой заготовленными фразами, поскольку по любому вопросу от него требовали мнения в изящных выражениях, подчеркивающих эрудицию и ум. Банальности, переодетые в революционные идеи, произнесенные, если получится, с озабоченным лицом.

Поначалу Гарри очень удивляло, что такое одинокое занятие, как писательство, приводит к стольким знакомствам во всех уголках света, по большей части, с участливыми и увлеченными людьми. Проблема с теми, кто обожает литературу, состоит в том, что они без остатка влюбляются в автора. Гарри почувствовал себя в неоплатном долгу перед читателями, хотя писатель никогда не должен втягиваться в эту игру. Гарри утратил свою прошлую жизнь — ту самую, из которой родился «Черный рассвет», которая привносила в его существование всю мощь литературы в частности и искусства в целом. Теперь слишком поздно поворачивать назад и отправляться на поиски какой-то иной правды.

Когда Гарри писал, он чувствовал себя непобедимым, не задавался никакими вопросами и не теоретизировал основания своих действий. Сегодня он понимал: недостаточно просто исписать лист бумаги, чтобы превратиться в автора. Ведь до него тем же занимались Гомер, Шекспир, Пруст, Фолкнер и многие другие. Гарри лишь прикоснулся к уголку страницы этой великой литературы, как вдруг его воспели, сравнили и в некотором смысле водрузили на пьедестал.

Он вернулся к работе, убежденный, что каменщик не может вдруг забыть, как возводить стены. Лесоруб не станет рассматривать бензопилу и раздумывать, что бы такое с ней сделать. И тем не менее писателей, которые не могут ничего написать, мир уже повидал в большом количестве, а великими стали лишь те, кто носит что-то в себе, кто не рассказывает о мире, но представляет его, окрасив в цвета своей души. Сомнениям быстро пришел конец. Слова ложились на бумагу, складывались в изящные, пропорциональные фразы, составлялись в историю с началом, серединой и концом. Гарри был доволен собой.

Роман родился в три месяца. Гарри построил прекрасное крепкое здание, которое можно было в любой момент собрать, разобрать и заменить. Не позволив тексту хоть немного отлежаться, он тут же из слабости отправил рукопись издателю, с которым подружился после публикации «Черного рассвета». Тома решил, что книга восхитительна. Конечно. Он продаст тонны экземпляров. Дело скрепили шампанским, а потом, когда Гарри решил перечитать роман, все рухнуло. Его тошнило от напускного и пустого стиля. Он был всего лишь писателем и не мог превратиться в птицу, ветер, богиню или чудовище. По его мнению, все строчки вышли безнадежными, кроме разве что названия — «Я писал». Этакое заклинание, брошенное на страницу, чтобы вернуться в лучшие времена, отвадить проклятие, запустить механизм, идеализировать отказ и наконец по-настоящему взяться за дело. Доказать себе, что все еще возможно, даже призвать самые абсурдные образы, принадлежащие одному ему. Только образы оказались банальными, а текст не дышал. Гарри решил уничтожить рукопись, отчего издатель пришел в бешенство.

Гарри продолжал читать, а еще чаще — перечитывать, его личный пантеон состоял из двух десятков книг. Так, например, люди слушают Баха или Шуберта до самой смерти, не пресыщаясь и не утрачивая восприятия этой музыки. У великих книг есть такая сила, способность каждый раз корректировать траекторию читателя, способность восторжествовать над временем, развернувшись в пространстве, сделать так, чтобы в любой момент вырастали горы или разверзались пропасти, хотя на самом деле ничего не происходило. И былые эпохи становятся не нанизыванием прожитых событий, а удивительной последовательностью взаимоотношений с миром. Гарри питался надеждой, что с опытом прочтения ему удастся собрать несколько дополнительных камней, столь необходимых для строительства собственного дома.

За пять лет Гарри так и не заложил фундамента, тщетно исследуя пустоту своего неподвижного разума. Пять лет подряд ему казалось, будто он достает из шляпы одних только кроликов — и никаких птиц. За пять лет он не написал ни одной принадлежащей ему строчки вроде тех, что вкупе с остальными изрекают собственную правду, а не громоздятся друг на друга. Гарри без тени сомнения отдал бы весь свой потенциал за обыкновенную череду слов, способных показать жизнь под новым углом. Пять лет подряд он топчется в собственной голове в поисках открытой двери и той самой фразы, которая позволит ему переступить порог. Вот уже пять лет он лжет самому себе, чтобы не сойти с ума, готовый бросить все ради одного предложения, уйти из окружения, которое убивает его своим доброжелательным ожиданием быстрее, чем стрела, пущенная прямо в сердце.

Гарри надеялся лишь на одно: наконец-то что-нибудь произойдет здесь, где его никто не знает, и исписанная страница восстанет из мертвых. Агент по недвижимости и бровью не повел, когда вписывал фамилию Гарри в договор купли-продажи, девушка в магазине тоже никак не отреагировала. Его романа не нашлось на полке в магазине — он специально проверил. Уже кое-что. Писательство не та деятельность, которой хвастаются в деревне, скорее наоборот… Да за кого он себя принимает, снова вообразив, будто на нем свет клином сошелся? Собратья по перу уже давно заняли его место. Иногда о них поговаривают в столичных литературных кругах, но не здесь.

Здесь еще ничего не произошло. Блокнот по-прежнему пуст, часы показывают то же время. В городе у Гарри была бы хоть какая-то иллюзия движения. Но вернуться туда — значит слишком быстро сдаться.

Гарри посмотрел в окно: сугробы казались огромной белой страницей, под которой отдыхала черная земля. В памяти всплыли слова Берроуза: «Снег… он протягивает милосердную руку земле и всему, что в ее утробе, но тому, что находится на поверхности, он чинит преграды и запреты». Гарри открыл блокнот и уставился на первую страницу: ее сковывала все та же необъятная белая тишина, тишина снегов. Когда-то давно ему удалось ее растопить, написать черными чернилами одну фразу, предвещающую наступление весны.

Лист бумаги, лежащий на столе перед Гарри, темнеет, но не от чернил, а от его собственной нависающей, точно прозрачная пелена, тени. Тогда Берроуз уступает место T. С. Элиоту. Гарри хватается за фломастер и пишет на стене напротив, чтобы не забыть.

За несколько дней до отъезда Гарри заглянул к издателю. Он нашел его в кабинете. Тома упомянул следующую книгу. Гарри тут же прервал его, выложив все, что было на душе.

— Все не так плохо, — сказал он.

— Что не так плохо?

— Надо смириться с очевидным. Возможно, я автор одной книги.

Тома встал, подошел и сел в кресло рядом с Гарри. — Это неправда, что ты больше не можешь писать.

Доказательство — роман, который ты дал мне почитать больше года назад. Мне он очень понравился.

— Понравился.

— Да, очень.

— Это ничего не значит, мне не стоило этого делать.

Тома наклонился, чтобы поймать взгляд Гарри. — Что с тобой происходит?

— В том-то и дело, что ничего. В романе, который ты прочел, нет ни одной честной строчки.

— Ты создан для писательства, хочешь ты того или нет. Как…

— Беккет? Ты уже говорил, но я не Беккет.

— Я не понимаю.

Гарри выдержал паузу.

— Ты знаешь, я никогда не был так счастлив, как в то время, когда писал «Черный рассвет». На меня словно благословение снизошло. Казалось, слова сами ложились на какие-то старинные струны, заржавевшую проволоку или кабель. Фразы выстраивались одна за другой. Истинное чудо.

Тома подождал, пока эмоции Гарри утихнут, и затем сказал:

— Я верю в тебя, просто нужно немного времени.

Гарри взглянул на фотографию, на которой два друга получали литературную премию.

— Я уезжаю, — признался он наконец.

— Куда?

— Подальше от всего, ни с кем не буду общаться.

— Если ты думаешь, что это поможет, будь по-твоему.

— Ты, наверное, на меня злишься, что я вот так уперся в стену.

— С чего вдруг мне на тебя злиться?

— Я уже два года не держу обещания, нарушил все условия контракта, не предоставил новую рукопись.

— Не волнуйся об этом.

Тома вернулся за стол, выдвинул ящик, достал пачку скрепленных листов, которые тут же разорвал и выбросил в корзину для бумаги.

— Подпишем новый контракт, когда будешь готов. Есть какие-нибудь мысли, куда податься?

— Да, и это все, что я могу сказать. Еду в глухую деревню.

— Ты там никогда не был?

— Никогда. Может получиться, что я не выдержу одиночества, но я чувствую: это мой последний шанс.