Человек обитаемый

Калеб

Калеб проснулся от боли посреди ночи. Поначалу ему казалось, что дело в заживающей ране на голове, но он чувствовал не привычное жжение, а что-то вроде инородного тела, разгуливающего внутри черепа. Он начертал знаки. Боль утихла и постепенно исчезла. Он уснул.

На рассвете Калеб осмелился выйти из дома — Эмма больше не придет. Она наконец поняла, что ей не откроют. Тем не менее он остерегался и выпустил вперед пса. Тот не учуял ничего подозрительного, и Калеб отправился в овчарню покормить скот.

Боль пронзила его, когда он бросал сено в корыта. Пришлось опереться о вилы. Он стиснул зубы и закачался, словно слишком много выпил. В голове стучало гораздо сильнее, чем ночью. Ощущения вернули его к воспоминаниям о побоях на опушке леса. Ему казалось, что инородное тело росло с каждой секундой и заполняло собой все пространство. Калеб сжал виски кулаками, пытаясь избавиться от боли, а потом снова начертал магические знаки — получилось неуклюже. Не помогло. Он порыскал в карманах и достал платок. Опираясь о вилы, с трудом добрался до кормушки для ягнят, развернул платок, окунул его в мутную воду и приложил колбу. Затем присел на ограждение загона, запрокинув голову и вытянув ноги. Подошвы увязли в грязи. Вилы упали на землю. Калеб не пытался поднять их, стараясь не двигаться, чтобы не уронить мокрый платок. Он опустил взгляд. Жующие сено ягнята расплывались перед глазами. От боли он воспринимал искаженно их морды и блеяние, звучавшее одновременно со стуком в его голове. Калеб собрал последние силы. Ботинки с омерзительным чавканьем оторвались от вязкой жижи. Он схватился за ограждение и прошелся по овчарне, сосредоточившись на равновесии, словно эквилибрист, идущий по веревке над бурной рекой. По пути он взял из холодильника кусок соли. Каждый шаг отзывался в мозгу, принося боль. Наконец удалось толкнуть дверь. Пес уже ждал, подняв одно ухо и прижав второе, сломанное. В его взгляде читалось удивление. Калеб прислонился спиной к стогу сена и сполз на землю. Платок отлетел в сторону. Пес сначала обнюхал его, а затем поднес хозяину. Страдания стирали сцену из памяти Калеба. Он видел, что пес подошел, улегся, сунув морду между ног, и принялся толкать его носом. Глаза пса терпеливо ждали хоть какого-то движения, любой реакции. Он поднял голову и принюхался, пока овцы молча топтались, а стая воробьев ковырялась в сене. Боль в голове постепенно стихала, стук умолкал, дыхание выравнивалось.

«Тебе надо отдохнуть, сын, ты заслужил».

Такой комплимент от матери очень удивил Калеба. Он послушался, закрыл глаза, протянул руку, схватил мокрый платок и накрыл им лоб. Влажные зеленые травинки блестели на его черных волосах, струп снова покраснел. Калеб поднес кусок соли к губам и пососал его, чтобы разогнать кровь. Через несколько секунд силы иссякли, и он уронил соль между бедер. Голова свесилась от усталости. Калебу уже давно не было так хорошо. Пес устроился чуть повыше. Калеб уснул. На его губах запечатлелась легкая улыбка, словно он посмеивался над собакой. Пес приблизился еще и сунул нос сначала под одно бедро, потом под другое. Калеб не реагировал. Он крепко спал. Тогда пес перестал двигаться, наблюдая за растущим пятном на штанах и улавливая запах мочи. Он знал, что не сможет разбудить хозяина, и тоже уснул, прижавшись лбом к куску соли и даже не почувствовав ожога.

«Молодец, сын.

Правильно.

Теперь, когда ты позаботился о животных, пора отдохнуть.

У тебя есть время.

Я чувствую, скоро к тебе заглянет гость.

Но это уже неважно».

Калебу снилась Эмма. Он так хотел, чтобы она не возвращалась, но теперь это желание пропало. Может, она наблюдала за ним с высоты рассвета, может, ждала подходящего момента, чтобы прийти. Чтобы спасти. Войдя в сарай, она нашла его на полу. Пес никак не отреагировал. Эмма встала на колени. Ветерок подхватил ее аромат и овеял им Калеба, словно укрыл венчиком ипомеи. Эмма ляжет рядом, и Сара не скажет ни слова. Калеб услышит мерное дыхание Эммы, возьмет ее за руку — в этом сарае, где таился момент, идеальный момент, окрещенный вечностью. Калеб больше не станет противиться явлению прекрасного, которое он всегда искал в других местах. Крюк в груди больше не при чинит боли, Калеб вгонит его еще глубже, позволит поднять себя и унести. Больше не придется открывать глаза, чтобы увидеть торжествующую над запретным пространством Эмму. Она тоже уснет, положив голову ему на плечо. Больше не придется открывать глаза, чтобы увидеть золотое колечко с райской птицей в ее ухе. Больше не придется открывать глаза, чтобы убедиться, что она здесь.

«Сын, я не злюсь на тебя.

И на нее тоже не злюсь.

Я больше не злюсь на нее».

Боль утихла, Калеб больше ничего не чувствовал. Он хотел бы прикоснуться к Эмме, поговорить с ней, сказать, что перенял у нее нечто бесконечно ценное, что в мире нет ничего важнее, что он не сожалеет ни о чем, что два сердца не могут вместить истинную любовь — ей нужно слишком много места, подобное подвластно только душам.

«Отдыхай, сын.

Страданиям конец».

Яркий свет залил овчарню. В приоткрытую дверь Калеб увидел ветку плюща, стремившегося с крыши прямо в ясное небо. Боль прошла. Бескрайняя нежность касалась всех обнаженных частей его тела. Животные отдыхали. Эмма танцевала в долине, наученная ветром. Пес отправился за ней.

Наконец она нашла Калеба — ее привел пес с ожогом от соли на лбу. Он остановился у двери, отошел в сторону, и хрупкий силуэт ворвался в яркий свет. Эмма бросилась к Калебу. Она кричала, прижималась к нему, брала в ладони его лицо, не смея прикоснуться к макушке, к ране, похожей на иссохшую лаву.

Калеб слышал ее стенания, но не мог ни ответить, ни пошевелиться. Будущего не существовало. Настоящее — рука, прижимающая платок к неизлечимой ране. Настоящее — остановившаяся в жилах кровь. Мать была права. Он ослушался, приблизившись к Эмме, и умер. Однако по-прежнему ни о чем не сожалел. Все оборвется на нем, проклятие исчезнет.

Эмма встала на колени, расстегнула рубашку на Калебе и обнажила покрытую синяками кожу. Ответственным за этот ужас был Сильван Арто. Он пообещал отомстить за то, что она его бросила. Угроз, кроме нее, никто не слышал, она ничего не докажет. В любом случае никто не осмелится свидетельствовать против Арто. Ярость и беспомощность исказили черты ее лица, пока руки ощупывали остывшее тело. Она не могла дышать от рыданий. Смотреть на труп становилось невыносимо. Эмма хотела выбежать наружу, закрыть дверь, все стереть и вернуться обратно, но не могла. Тогда она рассыпала сено по лицу Калеба, укрыла им его голову и тело, пока он не исчез из виду. И стала молиться. Это был последний раз, когда она молилась.

Позже Эмма будет искать подходящее место для них, место, где можно было бы почтить память Калеба. Конечно же, не на кладбище среди пошлых могил. Часовня Магдалены оказалась идеальным местом, чтобы освятить их любовь. Очевидным. И святая, и Калеб умели исцелять. Каждую неделю Эмма будет собирать букет с сезонными цветами и приносить его туда. Будет чтить память мужчины, которого она любила, но лишь мгновение, и это станет смыслом ее жизни.

Она ушла, оставив Калеба в соломенном саркофаге, и закрыла двери овчарни, превратившейся в мавзолей. Снаружи лаял пес, отчаянно, словно у него украли тень. Затем он завыл — по-волчьи.

«Сын, волков не было уже давно.

Очень давно.

Они их истребили, как и нас.

Но волки вернутся.

А для нас все кончено.

Так будет лучше.

Не беспокойся за девушку, она справится.

Ты солгал тогда, в больнице, когда пообещал отвезти меня домой, но за это я тоже не сержусь.

И про барана, которого достал из колодца, ты тоже соврал.

К счастью, в тот день ты вытащил лишь череп.

Я боялась, что ты нашел что-то еще.

Тогда еще было рано.

Теперь наступило время ответов на вопросы.

Они тебе не понравятся.

Но не мне отвечать.

Не мне.

Платок на твоем лице…»

Калеб больше не слышал матери. Эмма была далеко, пес умолк. Калеб лежал один, прижавшись лицом к белому савану, пропитанному его потом и кровью, которую Сара называла порченой. Наконец наступило время откровений.