Человек обитаемый

Калеб

Зачем вообще пишут книги? Калеба заставляли читать в школе всякое старье в стихах, повествующее о хозяевах и слугах. По его мнению, книги — просто пыль в глаза. Они никак не помогут в жизни. Они не учат, как принять роды у овцы, ровно вбить колышек или очистить двор от снега. Будто других мест для переезда не нашлось, кроме как здесь, прямо у него под носом. У типов вроде этого писаки один ветер в голове. Калеб слышал о таких людях по радио, видел по телевизору: им только дай поучить жизни, словно они пришли на землю с миссией открыть истину всему человечеству. Никаких сомнений: этот Гарри хочет впихнуть деревню и ее жителей в одну из своих книг, а иначе зачем он приехал? Калеб будет следить за тем, что тот пишет, чтобы ненароком не наплел небылиц.

Он сжал в ладонях чашку с теплым кофе. В памяти всплыло стихотворение, выученное наизусть когда-то:

Калеб удивился, что вспомнил эту незначительную мелочь, пусть и написанную на прекрасном французском. На розы он может взглянуть каждый год: они растут на кустах, посаженных по обе стороны от калитки. Калеб знал и стихи, и говорящую фамилию поэта[3], и странные слова, способные разбудить розу посреди зимы. По крайней мере, судя по тому, что прочел Калеб, тот писака тоже неплохо владеет французским.

Собака убежала на прогулку. Калеб допил кофе. На дне кружки остался осадок, и он повернул ее, словно в поисках золота. Гуща приняла сначала расплывчатую форму, а затем сложилась в знакомый силуэт — только не из драгоценного металла, а из земли. Калеб нервно стукнул кружкой по столу и встал, проклиная писателя за плохое влияние. Он подкинул дров в печь, надел ботинки на меху, накинул куртку, вышел и направился в хлев. Из-под пустых мешков для зерна он достал деревянную раму в мелкую сетку, четыре метра на четыре, вырезанную собственными руками, и отнес в огород. Лопатой расчистил немного снег под яблоней, гнущейся от ветра, сходил за ведром с сухими, по большей части гнилыми яблоками, хранящимися в погребе, вернулся и рассыпал содержимое по земле.

Сверху положил раму, затем, уже в хлеву, отпилил рейку примерно в метр длиной, установил под рамой посередине, оперев половину конструкции на столбики без единой засечки. Установив таким образом равновесие, Калеб привязал посередине рейки веревку, размотал ее по земле до хлева, припорошив снегом, а конец протянул в слуховое окно. Позвал пса, который тут же явился, повел питомца в хлев и открыл загон — овцы тут же заблеяли. Наполнил корыта, чтобы овцы замолчали, поставил под окошком лестницу и сел на верхней перекладине так, чтобы видеть округу. Сунув руки в карманы и зажав конец веревки между колен, он ждал. Пес лежал, поигрывая с деревяшкой.

Несколько минут спустя под рамой устроился дрозд и принялся поклевывать яблоки, отвлекаясь время от времени, чтобы осмотреться. За ним прилетел еще один, а следом — целая стая дроздов и присвистывающих при приземлении мелких рябинников, которых местные также называют дроздами. Решив, что под конструкцией скопилось достаточно птиц, Калеб дернул за веревку обеими руками и резко потянул на себя. Решетка упала. Калеб спустился с лестницы и поспешил в огород, пес следовал за ним. Некоторых дроздов прибило на месте, другие еще боролись. Калеб взял деревяшку, прикончил раненых, поднял раму и подпер ею яблоню. Он собрал с десяток дроздов и, держа добычу за лапки, направился к выгребной яме. С каждым шагом безвольные крылья хлестали его по ногам, пачкая штанины капающей с клювов кровью. Пес слизал несколько капель. Калеб положил птиц на оледеневший снег и принялся ощилы вать желторотых дроздов еще теплые тельца она зались податливыми. Он бросал перья в яму, а блед но-серый пух развевал по ветру: он кружился какое-то время, пока не сливался с сугробами. По кончив с этим, Калеб, вставляя нож в анусы птиц, вынул еще теплые потроха и бросил их собаке. Отрезал головы и отсек лапы на уровне пальцев. Сходил в хлев за чистым ведром, оставшимся от сухого молока, и побросал туда пухленькие тельца свежей дичи. Этого хватит на четыре ужина с тушеной картошкой.

Поднявшись по дороге, Калеб остановился и посмотрел на дом писателя. Тихо. Как расставлять ловушки на птиц — вот еще одна вещь, которой этот тип не знает, а ведь это гораздо полезнее, чем писать книги или болтать о розах.

Уже дома Калеб поставил на плиту кастрюлю и положил в нее две столовые ложки свиного жира. Закоптелая дверца на дымоходе распахнулась, отскочила от стены и упала в очаг. На дне кастрюли клокотал жир. Со звоном умолкающего колокола Калеб вернул чугунную дверцу на место. Эхо еще раздавалось, когда вернулись видения. Против его воли. Эта рука, приоткрывающая крышку, чтобы проверить содержимое. Не его рука. Ее ладонь, кожа на которой похожа на прозрачную перчатку, не чувствующую жара. Кстати, она никогда не пользовалась прихватками, даже когда выдвигала ящик для золы, чтобы умерить пыл огня. Она ничуть не боялась садиться в соломенное кресло в опалинах, всегда стоящее всего в нескольких сантиметрах от печи, — чуть горбилась, наклоняла голову, опустив подбородок между костлявыми ключицами. И дремала.

Калеб отодвинул кастрюлю, чтобы не пригорело. Он сел на то же самое кресло, поджал ноги, скрестил руки на груди и уснул.

Пока мать лежала в больнице, Калеб решил разобрать старый колодец неподалеку от скотного двора. Сара всегда твердила, что он давно высох, и уже не помнила, когда там была вода.

Он снял решетку гвоздодером, отделил камни один за другим, перевез их на тележке за амбар и аккуратно сложил. Стояла жара. Калеб оставил в тазике с водой бутылку и время от времени бегал попить и ополоснуть лицо. Проделав этот путь двенадцать раз, он добрался до земли, присел у края бездонной ямы, поднял камень и бросил его туда. Внезапно раздавшийся плеск воды очень удивил юношу. Он продолжил работу. Похоже, там не просто лужа, скопившаяся от последних дождей. Калеб сходил за фонариком и посветил на дно колодца. Гладкая зеркальная поверхность заблестела в семи или восьми метрах ниже. А вдруг колодец еще на что-то годится? Можно было бы установить насос и трубу, чтобы поливать сад и поить скот прямо здесь, вместо того чтобы возить тонну воды на тракторе. Ему даже не придется складывать камни обратно: достаточно просто прикрыть решеткой, чтобы избежать несчастных случаев и защитить насос.

Был только один способ узнать, стоит ли игра свеч. Решив измерить глубину, Калеб привязал к бечевке крупную гайку. Немного подождав, он потянул конструкцию вверх — полтора метра веревки намокло. Оставалось лишь понять, какого качества вода. Калеб привязал к той же бечевке за ручку ведро, спустил его и, когда дно ударилось о водную поверхность, резко дернул, наклонив сосуд. Ведро наполнялось, тяжелея с каждой секундой. Когда веревка натянулась, Калеб вытянул ведро и увидел прозрачную воду: лишь золотистые частички плавали на поверхности и оседали на чем-то белом размером с карандаш. Калеб выплеснул воду на землю и с подозрением уставился на фрагмент блестящей кости.

Он задним ходом подъехал на тракторе к колодцу, остановившись у самого края, привязал к хвату плетеную веревку, бросил другой конец в пустоту и повесил на шею фонарик на шнурке. Полагаясь только на собственные руки, Калеб начал спускаться в колодец, время от времени помогая себе ступнями, которые скользили в выбоинах каменной стены. Добравшись до воды, он освободил одну ладонь, посветил вниз и увидел внушительную белую массу на дне. Пальцы соскользнули, и Калеб рухнул в ледяную воду. Ноги увязли в чем-то, раздался звон. Упав с такой высоты, он не мог пораниться. Калеб снова навел фонарик на воду, но она помутнела, и ничего нельзя было разглядеть. Он не осмелился погрузить в нее руку. Ожидая, пока все осядет на дно, Калеб замер, дрожа от холода. В свете фонарика постепенно проступили белые кости и череп с огромными рогами.

Казалось, Сара была раздражена приходом Калеба. Она просила не возвращаться в больницу, но сын ослушался. Он смотрел на нее в упор. Сара чувствовала, что он нервничает. Калеб не принес ни цветов, ни чего-то еще.

— С тобой что-то не так?

Калеб прижал ладонь к пояснице.

— Спина болит, — ответил он.

— Хочешь, я посмотрю?

— Давай.

Калеб снял куртку и подошел к креслу, в котором сидела мать. Он повернулся к ней спиной и поднял свитер. Она даже не прикоснулась, как вдруг он почувствовал тепло, разливающееся от ягодиц до самых плеч.

— Вот и все, — сказала Сара через какое-то время.

— Спасибо.

— Что с тобой случилось?

— Упал.

— И как же ты умудрился?

Калеб сел на край кровати, снова всматриваясь в лицо матери. Шум вертолета разрезал тишину. Калеб выждал, пока тот приземлится и лопасти перестанут вертеться, и только потом ответил:

— Разбирал старый колодец на камни, собирался его засыпать.

Сара схватилась непослушными руками за подлокотники, приподнялась на несколько сантиметров и тут же рухнула обратно, изнуренная этим усилием. Морщины разрывали ее лицо, словно она корчилась от боли.

— Я ничего не засыпал, если это тебя беспокоит, — сказал Калеб.

Сара с вызовом посмотрела на сына, по-прежнему сжимая ладони.

— С чего вдруг мне беспокоиться?

— Колодец не высох, как ты мне все время твердила. И он довольно глубокий — я измерил.

Сара указала на Калеба пальцем, словно прицелившись.

— Никто не должен приближаться к этому колодцу, — произнесла она.

— С чего вдруг ты так завелась? Я просто подумал, что его можно использовать для поливки сада.

— Там на дне скопилась дождевая вода — вот и все.

— Там не дождевая вода.

— Откуда тебе знать?

— Я набрал ведро: вода чистая, наверняка из источника поблизости.

— Ты ошибся, эта вода не может быть чистой. — Я даже спустился проверить.

Глаза Сары, похожие на два ржавых болта, прикрученных гайками, уставились на Калеба.

— Ничего там не трогай, слышишь?!

Калеб выдержал взгляд матери.

— А что там?

— Не прикидывайся.

— Откуда там на дне останки?

— Ты их хотя бы не трогал?

— Нет, — соврал Калеб, который прихватил оттуда череп. — Как в колодце очутился баран?

Пальцы старой женщины отпустили подлокотники. Она сложила ладони на коленях, чтобы сдержать дрожь, и варикозные вены на голенях напомнили Калебу причудливые обрубленные корни.

— Баран… — повторила она в смятении. — Твой дед когда-то выкопал этот колодец. А потом туда упал баран и сломал себе шею, так что пришлось его пристрелить…

— Почему он до сих пор там?

— Никто не имеет права по собственной воле менять ход вещей или место происшествия.

— Не понимаю. Баран туда угодил до того, как появилась каменная кладка.

— И что с того?

— То есть дед достроил колодец?

— Для людей же существуют могилы.

— Почему ты никогда не рассказывала об этом?

— Я бы рассказала.

— Когда?

— Сегодня, я полагаю.

Затем Сара сжалась, как побег папоротника, вернувшийся к исходной форме. Именно этот образ матери, сидящей в коричневом кожаном кресле, всплыл в памяти Калеба, а еще сцена, когда она в соломенной шляпе с темной лентой, в черном платье, скрывающем тело от лодыжек до запястий, энергично полола грядки со свеклой. Ребенком Калеб часто играл с кузнечиками и чинил препятствия из комков земли на пути насекомых. Время от времени он посматривал на мать, но она в ответ — никогда. Ему казалось, будто он приглядывает за ней, за тем, как старательно и упорно она очищает землю от сорняков. Ему казалось, будто она находится на своем месте, где у нее есть возможность воздавать почести на огромной могиле, которой являлось это равномерно украшенное поле. Словно Сара своими руками вырывала прошлое, стараясь помешать ему вырасти, словно этими повторяющимися жестами она уничтожала саму историю. Единственная история, которую нужно запомнить и сохранить, таится в циферблате. Он околдован сдержанным движением одной стрелки — стрелки крови. Лишь разбив стекло, можно остановить ее ход и отомстить за слабость, за медлительность, за то, что не поступил так ранее. Даже самые искусные виноделы не в силах разбавить кровь. Сара не смогла противостоять тому, что текло в ее жилах и разъедало изнутри.

Сара подняла голову и откинулась в кресле. Никогда Калеб не видел ее такой уязвимой.

— Они говорят, что мне нельзя возвращаться на ферму, что нужно отправить меня в дом отдыха — так они это называют. Но я хочу домой.

— Пусть болтают…

— Они говорят, что у меня снова может случиться приступ, я стану для тебя обузой.

— Это касается только нас с тобой.

Теперь казалось, будто Сара отчаялась.

— Пообещай мне, что этого не случится.

— Этого не случится.

— Вот сейчас я тебе верю.