Чёрная кошка в оранжевых листьях

ИЗ ПАПКИ «ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»

Попугаи очень смешно потягиваются по утрам и зевают. Люди, настоящие люди. Ночью плохо спала, слышала, как попугаиха Нюша хрумкала едой, шуровала по клетке, будто делала генеральную уборку, гремела прутьями, словно заносила вязанки дров, хозяйничала абсолютно по-человечески.

А Кеша спал. Когда спит, чуть-чуть сопит, а если приглядеться, видны крохотные реснички.

Зато Чак храпит на весь дом. Сегодня ночью тоже таскал в зубах свой коврик туда-сюда… Видно, елка стала осыпаться, и ему колет, а он под елкой весь Новый год проспал…

Сегодня чудесная девочка Эля принесла игрушечного котенка в мешке, только голова торчит. Котенок с замурзанной мордочкой, видимо, пыталась кормить.

Эля: «Ой, если б ты знала, какая у него смешная внутрь!»

Я стала его доставать, чтобы посмотреть эту внутрь. А он замотан в носовой платок. Эля: «Его можно раскулинать…»

Помню, как-то, еще в советские времена, моя ученица благополучно прошла собеседование в посольстве США в Варшаве на статус беженца. Она должна была доказать, что ее преследуют. Талантливо доказала. Благодарный ее родитель привез нам домой полмашины яблок — каждое как небольшой арбуз. Мы его так и резали. В доме стоял такой яблочный дух, что собака чихала.

Вчера прошла тест «Какой ты город». Я, как оказалось, город-праздник Париж. Никогда бы не подумала. Всю жизнь строила из себя Лондон. Хм… Напускала туману…

Позвонили мне, мол, надо студента подготовить, едет то ли в США, то ли в Британию. Приходит детина. Спрашиваю, в какую страну едете, по какой программе, какой нужен уровень, какие тесты, а может, собеседование, сколько у нас времени, учил ли язык раньше… Он тупо молчит, пока я задаю вопросы. Наконец я, уже раздраженно: «Ну, рассказывайте!» Он: «Обо штом?»

Мы сидели в «Рандеву». Марина подозвала официанта и стала спрашивать, советоваться, а что бы такое заказать… Говорит, а вот у вас свинина…

Я (легкомысленно и доверчиво): «Ой, а мы свиней не едим. У них такие глаза жалостливые… Их даже догонять не надо. Им не дают никаких шансов совсем…»

Марина подумала, говорит: «Ну ладно, принесите мне телятины…»

Я (задумчиво): «А телята умеют плакать… Плачут… Слезами… И умные такие…»

Марина: «А… Вот рыба… (Опасливо на меня поглядывая.) А вот рыба…»

Я уже с готовностью набираю воздуха, чтобы сказать о рыбах…

Марина: «Нет. Рыбу — нет… Рыба, она если… Нет, рыбу — нет…»

В это время Алеша у меня что-то спрашивает, я отвлекаюсь. Марина шепотом официанту что-то стремительно заказывает и думает: «Ай, быстро съем, она, эта ненормальная, не заметит…» Оказался кролик…

Словом, о кроликах я сказать не успела… Хотя много чего могла бы рассказать.

А вот Алеша решил вообще ничего не заказывать. А вдруг я и об овощах могла бы чего-то такое ввернуть… Например, что они пищат, когда их режут…

Да, чуть не забыла. Когда мы с Линой заказали курицу, все как-то успокоились…

В поезде ехали, в три часа ночи бодрый женский утренний смех из купе проводников. Диалог:

— Свежо чё-то на уличке, Тоня, свежо, зайка…

— Так ты ж схудла. От тоби и холодно.

(А обе они плотненькие довольно.)

— Я вот тоже… попрыбырала, тухли поскладувала, а вин прыходыть и гэто, плаття таке красна мани… Каже, мИрай, Тоня! Я й помИрала, а воно завэлыкэ… А вин засмиявсь та й кажэ:

— Росты, Тоня, ширше!!!

Я их так полюбила, этих теток. Милые…

Когда чего-то делаешь, например готовишь у плиты, обязательно о чем-то думаешь. Можно потом спросить:

О чем этот борщ?

А о чем этот салат?

О ком этот пирог?

Про что это пюре?

Об чем эти синенькие?

За что эта фаршированная рыба?

О че-о-о-м дева плачет…

Женщине из синагоги нравится Лина. Воспитанием, длинной косой, умением себя вести (хитрая Лина). Говорит: «Когда ей исполнится шестнадцать лет, мы возьмем ее в синагогу на работу. Стрелять глазами. Какая радость будет для интеллигентных еврейских мальчиков! Верней, для их мам».

Лина мне шепчет: «А можно мне в синагогу, если меня в православном храме крестили?..»

— Как шестнадцать исполнится — сама решишь…

На вокзале рано утром работали солдатики из стройбата… Строители…

Контрактники. Уже не военнообязанные. Вольные… Каменщики…

Наш приходящий кот Мотек нанес (не снес, а нанес) сегодня нам на порог горку яиц. Мы с Линой увидели в окно, как он аккуратно тащит что-то в зубах и складывает, не поверили, вышли, а на пороге — много. Проследить, где взял, невозможно, поднырнул под соседний забор и смылся…

И что с этим делать? Хоть бы не побили его там, где он подворовывает, кормилец наш, красавец наш зеленоглазый…

Маме все время звонит ее подруга Д. из Милана и насильно заставляет ходить в храм. Она сама яростная христианка, клятая просто, всех бы построила и повела стройными рядами молиться, причащаться и исповедоваться. И так назойливо это делает… Правда, мне не звонит и не уговаривает, однажды только заикнулась, но я нашла слова.

При этом все время СУЛИТ блага, если человек будет молиться, СУЛИТ всякие подарки от судьбы…

Кто это казал: если бы я был верующим, я стал бы монахом. Кто сказал? Не Экзюпери?

Вот думаю, зачем люди в храм бегают?

Просить!

А служить Ему как? Вот уйти в монашество… И все равно, не знаю, нужно ли Ему такое служение?

Не мудрее ли, как Альберт Швейцер?

Словом, вера — это очень личное, личный секрет каждого… Так сегодня утром я успокоила маму, потому что Д. звонит и говорит часами, а мама боится ее перебить. Гнева Божьего боится, наверное… Д. же так хвалится отмоленным и вымоленным, что даже ангелам должно быть за нее стыдно…

Моя первая осознанная картина — «Герника» Пикассо. Боялась на нее смотреть. И потом — Куинджи «Ночь на Днепре». Просто обожнювала…

А потом уже, когда болела, рассматривала открытки — мама в детстве и юности собирала Третьяковку, Эрмитаж, Дрезденскую галерею и Лувр прямо по залам.

У нас дома было около десяти обувных коробок с такими открытками. Какое было время: обложишься коробками с открытками, книгами… Лежи, болей. Даже не помню, чтобы я днем, пусть с высокой температурой, спала. Нет, жаль было такого времени — одна, байковая пижама, горло замотано платком из козьего пуха, тепло, тихо, только часы тикают. Мамины часы со слоном. Ночью в темноте он светился, этот слоник.

Кроме обычной школы, мама работала еще и в вечерней. Иногда она брала меня с собой, и я тихо сидела на задней парте и рисовала или читала. Молчала, даже когда хотелось выйти, боялась маминого гнева.

А вообще, меня часто оставляли дома одну. Верней, с няней Полиной, но Полина всегда куда-то бегала, не всегда отпрашиваясь у родителей.

Однажды (видимо, я опять была больна) зимой мама, уходя, поставила передо мной маленький стакан с молоком, а на блюдечко положила таблетку. А на столе стояла, по-моему, радиола, а на ней — часы с тем самым зеленым слоником, который светился в темноте… Вот на эту радиолу рядом с часами и было поставлено молоко и блюдце с таблеткой. Мне было, наверное, лет пять-шесть. Мама сказала, когда эта стрелка будет тут, а эта тут, надо выпить таблетку и запить молоком. Обычно лет до шести, пока не научилась читать, оставаясь дома одна, я тихо плакала — боялась, у меня было очень хорошее воображение. Особенно когда отключали свет. А тут мне дали задание. И я уселась за стол, положила подбородок на сложенные ладони, как собака, и стала следить за стрелками. А они совсем не двигались. Я не знаю, сколько я так просидела, следя за часами, но все время думала, что вот-вот выпью эту проклятую таблетку — и тогда уже начну плакать, а сейчас мне некогда. Мне обязательно надо выпить таблетку, когда эта стрелка так, а эта — так. И никак иначе. Мама мне велела, и я обязательно должна, а иначе… Ну, я не представляла дальше, что иначе. Наконец, через сто с лишним лет, когда одна стрелка стала так, а вторая — так, я быстро положила таблетку в рот и запила молоком, а молоко остыло, и я нахлебалась гадкой пенки — было очень противно, но мне даже не пришло в голову, что это можно выплюнуть! Потом я огляделась, и тут постучали — это пришла няня Полина, но я-то не знала, я сначала посидела тихо, а потом отвалила нижнюю губу и стала плакать, как обычно… Но это напряженное ожидание, что я могу не заметить, как одна стрелка станет так, а другая — так, что могу не успеть, и будет иначе, оно до сих пор свежо, и этот дискомфорт ожидания я и сейчас ощущаю таким холодком в животе…

Чудеса близко. Иногда слышен звон, приближение чего-то, видна какая-то вибрация в воздухе… Со мной они происходят, и тогда я думаю, что кто-то их для меня устраивает… Кто-то.