Чёрная кошка в оранжевых листьях

В парке продавали воздушные шары, заполненные гелием. Андрюшка сказал: купи один и еще один, и еще один. И еще один. Он привязал один шар к передней кошкиной лапе, второй — ко второй передней, еще один — к задней лапе. И четвертый — к другой задней лапе. А мы все — мама и папа, и дедушки, и бабушки — кричали ему: «Не мучай кошку! Не мучай кошку! Не му-у-учай ко-о-ошку! Кошку перестань мучить!»

— Андрей, прекратиии!!! — кричали мы все уже наперебой и хором.

И кошка обернулась и крикнула нам:

— Отстаньте от него! Мне нра-а-а-вится!!!

И полетела…

Одноклассники…

Рая Оксенштейн говорила «Тихий акиян» и еще смущалась на уроке русского языка: «Я путаю падежей». Одноклассники смеялись. Рая плакала.

Фима Майзель, когда проигрывал в теннис, ломал ракетку об колено, лез драться, получал по башке и плакал.

Проказливые близнецы Ваня и Шурик Чумаки были влюблены в одну девушку Таю Иванову. Она не могла выбрать. Они ссорились между собой, с Таей и плакали.

Сема Ткач в школьном саду учил девочек курить папиросы «Беломор». Сему исключили из пионеров. Сема плакал.

Ромка Цегла на вопрос «отличительные черты приматов» по подсказке шкодливого Майзеля ответил: «Седалищные мозоли». Получил «два». Класс дразнил его еще несколько лет. Ромка плакал.

Рая Сокол написала в сочинении: «На том берегу реки росли пейзажи». Получила плохую отметку. Плакала.

Так я вас спрашиваю, про это ли говорят — «счастливое детство»?

Мишка-керогаз. Выучился, окончил институт, работал на московском заводе по сборке холодильников. Сделал научное открытие — холодильники не тонут. Сбрасывали холодильник в Москву-реку (завод — прямо на берегу) — партнеры по бизнесу или клиенты его сразу вылавливали или доставляли в условленное место на лодке. Так он и заработал свой первый миллион: утром — деньги, вечером — холодильник. Вечером деньги — утром холодильник.

Бабушка собирается на девичник, надевает шляпку перед зеркалом.

— А что вы там делать будете? — спрашиваю.

— Развлекаться.

— Как развлекаться?

— Ну как… Разговаривать… Чай пить… Давление мерить…

Линка маленькая нарисовала цветок «лавандыш».

Водитель маршрутки — моей Ирочке:

— Вы такая… маникюрная…

В Одессе.

Искали дачу наших друзей, спрашиваем дорогу у прохожего с ведром.

Он: «Езжайте прямо-прямо, а станет скучно, остановитесь и еще раз спросите».

Андрюшка — прекрасный мальчик. «Сделано с любовью», — гордится его папа.

Шурка с Вовкой целовались на лавочке в парке. Началась гроза. Вовка вдруг сполз со скамейки и улегся на землю. «Зачем?» — спросила испуганная Шурка. Он ответил, что заземляется, молнии боится.

Шурка его бросила, такого идиота. А он окончил университет, поступил в аспирантуру, а потом еще и премию Ленинского комсомола получил за открытие в области электротехники… Шурка, когда узнала, очень расстроилась. В валяющемся под скамейкой трусливом однокласснике не рассмотрела будущего гения.

У знакомых попугай удивительного воспитания.

— Доброе утро! — говорит он утром приветливо. — Что тебе снилось?

Бочком-бочком подвигается поближе к хозяину, который завтракает, заглядывает тому в глаза и в рот, вкрадчиво спрашивает:

— Вкусно?

Когда ему что-то воркуют нежное, он прислушивается, а потом ласково и счастливо вздыхает:

— Какой милый разговор!

Когда все уходили на работу и в школу, он не унывал, пел песни, беседовал с радиоприемником, всегда включенным, дрессировал собаку, распевался и откашливался, сам себе делал замечания: «Фальшивишь!» — и продавал партии опта.

Встретила знакомую с диковинной собакой — такой длинной, что ее хвост появился из-за угла уже тогда, когда мы обменялись приветствиями.

Мама не выносит звука шелестящей бумаги. Сидела в кинотеатре, а за ней сидели муж и жена Петрушенко. Смотрели «Щит и меч». Петрушенко держал в руке билеты на сеанс и шелестел, шелестел. Прошел уже журнал, какая-то дополнительная короткометражка, а у мамы сводило челюсти, она ничего не видела, хотя смотрела на экран. Она только слушала вот это вот за спиной: шур-шур-шур-шур… Звук то замирал, то вновь начинался… На середине фильма мама не выдержала, обернулась и ловко вырвала билеты из рук Петрушенко. Молча. Он только тихо сказал: «Э! Э!..» Вторую половину фильма она не могла смотреть, потому что сгорала от стыда.

Эта женщина такая злобная, такая угрюмая, ей все не нравится, ну все: весной ей противно, летом — жарко, зимой — холодно, осенью — мокро. Дети — противные, старики — ворчливые, молодежь — дураки. Ненавидит город, в котором живет, и страну, и континент, и планету…

Словом, легче заменить ее. А мир оставить как есть.

Семья одна, жулики редкие, назвала своего второго ребенка Индирой. В честь Индиры Ганди. Этой радостной новостью они немедленно поделились с индийским посольством. Отослали письма в довольно требовательном тоне, мол, вот, девочке уже три дня от роду, Индире нашей, а вы и в ус не дуете. Вежливые работники индийского посольства прислали девочке какую-то сумму в подарок и открыточку. Семья обиделась. Говорят, вот, итальянцы какие щедрые: старшему сыну Сильвио присылают подарки без напоминания. И не только на день рождения, но и на Пасху, и на Рождество. Следующего ребенка хотят назвать Барак, если родится мальчик. А если девочка — то Анхела. Германия тоже страна богатая…

Мне вот нравится, что в Британии нет такого юридического понятия «народ». Жители Британии — подданные ее величества королевы. Она же, королева, олицетворяет закон. В суде обвинительный акт всегда начинается словами: «Именем короны».

А в действительности — демократия в Британии активно разгулялась. Британцы требуют от своих монархов высоких нравственных стандартов. И монархи стараются соответствовать королевской чести. А народ, то бишь подданные, наблюдают и делают замечания.

И еще мне очень нравится, что когда будущий монарх влюбляется в особу некоролевских кровей, то, преодолевая конфликт личных чувств и монарших обязанностей, он принимает решение — отказаться от короны. Или от любви. И то, и другое вызывает уважение.

Вчера были у родителей. Кот очень пришелся ко двору — умный, послушный, смешной. А еще смотрит как собака. В упор, разглядывает, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому.

Вчера забрался ко мне на колени и уснул животиком вверх. Вздыхал глубоко. Зубки острые — я это чувствую невооруженными пальцами. Он в них вгрызается от радости, что он у нас поселился.

Он никого не будит ночью или рано утром. Он просто садится напротив и смотрит. Не мигая. Смо-о-отрит, смоооотрит. Глядииииит своими круглыми большими, на все лицо, глазищами. С интересом, с укоризной. А когда мама открывает глаза, он говорит: «Мииим… хээээээм…» Вчера он потерял молочный зуб. Я почувствовала невооруженным пальцем.

Я помню голоса, звуки, помню, как поет соловей, могу слушать его в своей памяти. Или забавные крики птиц, которые жили у нас на реке три года тому назад. Помню голоса людей, которых нет. Помню голос Сливинского. Помню голос Лены.

Вообще, я быстрее вспомню человека по голосу, чем по имени-фамилии.

У меня в голове есть синтезатор. Иногда я развлекаюсь тем, что фразу какую-нибудь прочитанную слушаю у себя в голове разными голосами.

В НЕСЕБРЕ… (БОЛГАРИЯ)

Выходила гулять, сидит девочка, босые ножки положила на смиренно лежащего гигантского ротвейлера. Девочка пишет — что-то бисерно сыплет ручкой в большой блокнот, ротвейлер неподвижен и только водит бровями. Им обоим, по-моему, очень хорошо этим утром.

Зазывала из ночного мексиканского кафе плетется домой с работы. Но приветлив, кудряв и молод. «Устал?» — спрашиваю на английском. — «Невер майнд», — отвечает, зато есть работа. Хорошая, говорю, у тебя работа, стоять на улице в сомбреро и приставать к девушкам. А еще и зарплату за это дают… Посмеялся, говорит, пойдем кофе выпьем из автомата? Ну пойдем, говорю, это рядом и совсем недорого. Я выбила себе мокаччино — горячий кофе с шоколадом. Он сказал, что у него есть девушка, которая не нравится его маме… И это все усложняет. И что он хочет еще учиться. Но не в Европе, а в Штатах. Ушел спать, волоча ноги и шляпу в руке.

Французский младенец в чепце с лопаткой и ведром присел в памперсе в воду и втянул своим памперсом половину моря. Смешной, сладкий. Ковыляет по кромке, ножки как конфетки-леденцы.

После обеда море разбушевалось — пополняет запасы, которые исчезли в младенцевых штанах.

Какие здесь чайки — большие, бесцеремонные… Орут, скандалят, хохочут с рассвета. Никаких других птиц не видно… Вечером они ходят по пляжу, по-хозяйски заложив «руки» за спину, и строго поглядывают, не боятся совсем. Почему вечером… Утром они уже ничего не найдут — утром специальные машины и специальные службы убирают пляж до паркетного блеска. Чайки — это болгарские уличные собаки.

Где наши мухи, где комары, где осы, где?!

В Несебре нет ни одного храма, костела, синагоги, церкви, молельного дома… Во всяком случае, не видела я ни одного… В других городах, особенно в старых, купола, шпили и прочее возвышаются над всеми другими зданиями, а тут нету… Видимо, Боженька здесь не работает. Боженька сюда приходит в отпуск, на отдых.

И он прав. Несебр чудесен. Он наполнен воздухом, это сказочный маленький городок с узкими мощеными каменными улочками, греческими амфитеатрами, византийскими дворцами, турецкими крепостными стенами. Городок сказочных принцесс, гончаров, кукольников, романтиков… Здесь все улочки ведут к морю. Здесь тени благословенные, улыбчивые люди, прохладные таверны, тихие кондитерские…

Солидные люди под 60–70 забрались в пластиковые прозрачные огромные шары и пытались в них ходить по бассейну, постоянно падая и кувыркаясь. Публика вокруг хохотала. А этим двоим было не до смеха — они там пыхтели, кряхтели в шарах и пытались выглядеть достойно. И самое интересное, что следом за ними в шары полезли другие в расчете на то, что у этих двоих не выходило, а у них-то получится. И опять кувыркаются. Дураки. И я представила, кто из моих знакомых полез бы в этот шар и как бы выглядел. Представила депутатов, вот тут стало смешно… Оказывается, у меня в голове не только синтезатор, но и компьютерная видеопрограмма. Увидела нахмуренного Ш. в таком шаре, и Ю. В., и националистов в сорочках, и коммунистов, оочччень порадовала сама себя.

Утром встретились с опозоренным чау-чау. Он был острижен, как пудель. Я прямо ахнула. Он потом долго на меня оглядывался. Точно на меня — никого не было на этой пустынной улице. Он оглядывался, потому что понял, что мы должны были быть вместе и что я ни за что не стала бы выстригать его шикарные штаны, и нам было бы о чем поговорить. Но он уже привык к своему хозяину, тот его кормит, чау-чау его охраняет. Тем более у чау-чау такой красивый красный ошейник. А то, что выстрижено, отрастет. Так у нас с ним ничего и не вышло. Только встретились взглядом и пару раз оглянулись друг на друга.

Все-таки лето несколько вульгарно. Весна слишком сексуальна и напориста. А осень красивее и весны, и лета. Лето нахально, осень благородна. У нее манеры…