Чёрная кошка в оранжевых листьях

ЖМЕЛИК

— Твой сын закончит в тюрьме, — строго сказала соседка Элла, когда я приехала из командировки. — Вы совсем не занимаетесь ребенком. Твой ребенок растет, как репейник у дороги. Вчера твой ребенок жестоко избил мальчика и нагрубил тете Дине Самохвалец. Сегодня во дворе все соседи это обсуждают. Твоему ребенку запретят играть с другими детьми. Твой ребенок ступит на неправедный путь, пойдет по наклонной и рано или поздно попадет в колонию для малолетних преступников. И вот тогда-а-а…

Я влетела в школу, где учился мой злоумышленник, постучала в дверь, где было написано «3 А класс» и попросила сына на секунду. И учительница, золотая Светлана Ивановна, которую мой изобретательный ребенок звал Сметана Сметановна за блондинистость, пышность и белокожесть, ласково сказала: «Данилка, а к тебе мама пришла».

Ага, Данилка, думала я, тот еще Данилка, позор семьи моей Данилка.

Ко мне вышел мальчик, меньше самой маленькой девочки в классе, ростом с корзину для бумаг, зеленую такую, у Сметаны под столом, и, выходя из класса, сообщил классу туда, себе за плечо: «А ко мне мамочка пришла в школу, ура!» А потом задрал на меня свою веселую и смышленую мордаху.

У меня хорошее воображение, но я не могла представить, как этот клоп напал на мальчика Рикачевских, выше его на три головы и старше на четыре года, набросился, хорошенько его отметелил и по ходу еще и нагрубил тете Дине, именитой нашей соседке тете Дине.

Тетя Дина Самохвалец — это вообще отдельный цирковой номер. Тетя Дина — это ненастье, это катастрофа. Тетя Дина Самохвалец — это горючий и взрывной гибрид асфальтового катка, который основательно укатывает всех и вся под свои колеса, и сирены гражданской обороны. Есть подозрение, что у нее где-то на животе приделана кнопка. И достаточно малейшего повода, чтобы тетя Дина Самохвалец, порывшись в пуговицах своего необъятного халата, ткнула в нее железным своим указательным пальцем и завелась с полоборота. Когда она орет, собаки прячутся в щели и подвалы, коты прижимают уши, птицы падают с неба замертво, в домах звенят стекла и люстры, а электрики и сантехники нашего ЖКХа моментально писаются от страха.

И мой клоп нагрубил вот этому вот стихийному бедствию?..

Я сказала ему, такому маленькому и такому объективно симпатичному: «Даниил Аркадии, — когда я сержусь, я и сейчас так говорю, — Даниил Аркадии, — сказала я своему потенциальному заключенному, будущему каторжнику, узнику и острожнику (ой, сейчас зареву, так жалко его стало), — есть мужской разговор! Пройдем в сад».

Он весь уже издергался за эти три минуты, пока трусил за мной по коридору, потом по ступенькам в школьный двор, ужас. (Ну я же идиотка тогда была, еще хуже, чем сейчас.) А внутри у него в животе дрожащий заячий хвостик. И на мордочке было все видно, как ему не по себе.

— Рассказывай давай, — усадила я его перед собой, — почему ты отлупасил Рикачевского и нагрубил тете Дине Самохвалец.

Данька виновато взмахнул на меня ресницами, вздохнул глубоко и начал:

— Я… нес… жмелика… на цветочке.

Сколько жить буду, всегда буду помнить, как он это сказал. Он сказал это так, что я поняла, что он нес на цветке, бережно и осторожно, аккуратно ступая, не сводя глаз со своей мохнатой рыжей ноши, он нес на цветке не просто шмеля, а величайшую для себя живую ценность.

— Я нес жмелика на цветочке. Я его нашел в траве, жмелика. Он там гудел. Я хотел его пересадить на куст повыше, чтоб на него не наступили. Нес-нес, нес-нес, и почти донес. А тут прибежал Рикачевский и сбил жмелика с цветка. На землю… И я наклонился, чтобы его подобрать. А Рикачевский засмеялся вот так: «Гы-гы-гы!» — и накрыл его ботинком своим. Ботинком, который у него на ноге. И топтал его, топтал. Топтал тысячу раз. Втаптывал его. Жмелика. И жмелик это… И тогда я это… Как дал Рикачевскому в нос, чтоб он знал. И Рикачевский заревел.

А тетя Дина Самохвалец на лавке во дворе раскричалась: «Что это делается, га?! Этот ребенок Даня этих со второго этажу, он же хулиган какой, га?! Он же бандит, он же убийца какой, га?! Ах, негодяй, какой же, га?!»

А я сказал: «Тетя Дина Самохвалец, вы сами хулиган, тетя Дина Самохвалец, бандит, убийца и негодяй». И потом я пошел домой. И был дома тихий-тихий. А бабушка сказала: «Даня, кушать». А мне хотелось лежать в темноте.

Мы с ним помолчали немного, а потом обнялись. Если кто не знает, человека, особенно маленького, надо обнимать минимум семь раз в день. Минимум. А то и больше. Это очень полезно. И поэтому я обняла его, а он обнял меня. А потом я задала совсем какой-то неправильный с точки зрения воспитания и педагогики вопрос.

— Даня, этот Рикачевский, он ведь такой высокий, длинный такой, как же ты достал до его носа?

И немного картавя от волнения, Данька повозился в моих руках, поднял ко мне лицо и ответил, немного удивляясь моей непонятливости:

— Как-как. Подп’ыгнул.

Я прижала его к себе всего, целиком, маленького в форменном синем пиджачке со школьной эмблемой на рукаве, всего — пальцы со следами фломастера, макушка, стриженая, пахнущая орешками, мягкие ушки — прижала его к себе, и немного помедлив, спросила:

— Ты… ты потом плакал?

Данька всхлипнул мне в кофту и буркнул:

— Еще чего!

О ВОСПИТАНИИ

Заведующий районо Босович готовился к бюро обкома. Все методисты и инспекторы стряпали отчет на странную тему (для 1978 года): «Половое воспитание в школах района».

Когда Босович приехал в обком, буквально в последний момент выяснилось, что предмет заседания никакое не «половое», а «правовое» воспитание во вверенном ему районе. Секретарь обкома по идеологии, а именно он отвечал за подготовку бюро, — кулаком по столу, мол, пишите объяснительную, почему не подготовились к бюро, ну и прочий букет неприятностей типа «парт-билет-на-стол-положишь» и т. д. Разъяренный Босович приехал в районо:

— Кто принимал телефонограмму о коллегии?!

Все:

— Буряк!

А Буряк, методист по технике безопасности, отчаянно картавя, оправдывается, что ему так и сказали, что картавить-то он картавит, но слышит хорошо! Что передавала телефонограмму секретарь из приемной обкома Елена Ивановна, вот она так и сказала: «По-ло-во-е воспитание».

Босович сажает Буряка в машину, и они едут за правдой в обком. Разыскали Елену Ивановну, у которой вообще оказалась самая яркая отличительная примета — дефекты речи. Она, в отличие от Буряка, не только картавила, но еще и не произносила много других букв. Происходит восхитительный диалог двух очень симпатичных, но странных людей.

— Я-a?! Как вы смеете такое говоить?! Я вам, товаищ Буяк, сказала «павовое воспитание» а не «пововое воспитание»! Вы не йасслышали!

— Я хойошо йасслышал! — закричал Буряк. — Вы говоии не «павовое воспитание», а «половое воспитание»!

— Я не говоия «пововое воспитание»!! Я говоия «павовое воспитание»!!!

— Непйавда! Вы говоии «половое». По-ло-во-е!

— Пйя-во-вое! Пйявовое! А не пововое!

Босович схватил обоих и поволок в кабинет секретаря обкома. И там еще долго звенел взволнованный голосок Елены Ивановны и бас Буряка.

Вот написать об этом рассказ — ведь не поверят, скажут, придумала… Разве такое можно придумать… Обком партии, билет на стол, телефонограммы… Сердечные приступы, бессонница, ранняя смерть, как у Босовича… И ради чего? Из-за чего?! Жуть какая!..