Чёрная кошка в оранжевых листьях

ВЫКЛЮЧАЙ, АРКАША!

Хватит! Не могу, надоело! Никаких сил нет! Все! Выключай, Аркаша, выключай! Так жить нельзя! Кто говорил? Кто-то уже это говорил? Когда? Давно? Значит, с тех пор ничего не изменилось.

Лицо косметической фирмы… Лицо компании по производству часов… Лицо парфюма… Лицо геля для душа… Лица, лица… Сплошные лица чего-то…

Капельницы ставить у нас некому. Кашу детям варить в детсадах. Телят поить. Цветы сажать. Хлеб печь…

Новости утренние ведет юный бюст с губами. Ток-шоу — инфантильная косматая шепелявая страхолюдина. Без мата вообще не обходится, поэтому все ток-шоу — сплошное биип! биип! биип! Свист стоит на всех каналах.

Но мы, Аркаша, ничего с тобой не понимаем: сейчас это называется «стильно», «актуально», «креативно». Я не нервничаю, Аркаша, я абсолютно спокойна.

Женщин за сорок в стране, видимо, нет. Их просто нет. Нет, ну парочка где-то завалялась, конечно, — в школе вон, в классе, вечером засиделась над тетрадками с детскими сочинениями «Кем я хочу стать», где сплошные «топмадели», «везажысты», «стелисты» и «пивицы». Сидит, валерьянку пьет… Потом в библиотеках — тихие, умные, спокойные, шалью укрытые — есть еще одна-две…

Ты помнишь, в Ялте мы шли с пляжа и встретили пожилую даму? Обрадовались: актриса, известная актриса! И стали вспоминать, где мы ее видели… А-а-а! «Дядя Ваня», телевизионная версия. И «Странная миссис Сэвидж». А ребенок наш и говорит: нет, мама. Эта женщина рекламирует отбеливатель. Отбеливатель. И порошок для чистки всех поверхностей. Она — лицо отбеливателя. Понял, Аркаша? Она — лицо хлорки… Нет-нет, я спокойна, я совершенно спокойна.

А подруга Хрюши, Фили, Степашки и наша с тобой, Аркаша, в нашем счастливом детстве — теперь известное лицо стирального порошка. Правда, это лицо она делит с лисой. Ну, такой мультяшный зверь — лиса. Почему-то любит стирать цветные футболки эта лиса. Придурочная.

А в Москве, помнишь, Аркаша, в театре? Дама в шляпе и тальме, среди декораций: «Извольте изъясняться, как в благородном обществе подобает!» Мы насторожились. Что-то не так было в ней, что-то не так. И правда! Это ведь, как мы вспомнили, именно она так грозно-наступательно прямо с экрана смотрит тебе в глаза и без «здрасте», с интонацией следователя «здесь-вопросы-задаю-я»: «За-пор?!» И мы все головы в плечи виновато, трусливо: «Не-не…» А она: «Да-да! Запор!» А эти романтические подробности, изложенные ее металлическим голосом…

И кто тогда на спектакле поверил ее жеманному «Полноте, милостивый государь!»? Бедняга… Потому что она для нас для всех — уже не княгиня Бутурлина, а лицо запо… ой, лекарства специального. Кстати, помнишь, Аркаша, на собаке попробовали — никакого эффекта…

Что? Для людей? Для каких людей? Что у нас, Аркаша, для людей?!

Певица поет, прыгает, машет ручонками… Песни — как стук копыт старого коня: «Ты-гы-дык! Ты-гы-дык!» Ну, так певица эта — лицо жвачки от кариеса.

Ой, а видел, Аркаша, какое страшное лицо у этого нового шампуня от облысения? Никогда не куплю, никогда…

Собрались люди на кинофестиваль, раскатали дорожку красную и пошли по ней: важно шествует лицо сметаны (пополам с крахмалом), аккуратно на каблучках семенит личико шоколадки с пузырьками (вместо какао — соя: я вас предупредила), вышагивают роскошные керамические зубы пасты от пародонтоза, чешут стройные точеные ноги мази от варикоза, валит грешная морда средства от алкоголизма…

Ой, а эту девочку жалко — проблемы будут с замужеством. Она — лицо прокладок. С крыльями!

Я не кричу, Аркаша! Я не кричу! Это я так разговариваю теперь!

И самое страшное и неисправимое: по красной дорожке навстречу славе прется кролик. Я не кровожадна, Аркаша, нет, но чтоб он сдох, этот кролик! О-о-ой… Ладно, пусть живет, но пусть напрочь потеряет голос. Насовсем. Кролик, поющий «Заздравную чашу» из «Травиаты», — это, конечно, прикольно. Один раз. И не для всех. Потому что в ноты не попадает совсем! Нарочно, скотина! Этот кролик — лицо карамелек цветных. Ни за что! Никогда! Вижу карамельки эти — сразу тошнит, сразу. Потому что это животное фальшивит каждые полчаса! Верди уже не переворачивается на том свете, он как миксер крутится — 1200 оборотов в минуту.

Куда бы обратиться? Куда?.. Зачем мне твои капли? Не нужны мне твои успокоительные капли!

Аркаша! Ты просто вчера не видел, а я этот концерт по телевизору смотрела. Замечательный концерт. Но у него единственный недостаток, маленький такой недостаток: его вообще нельзя было выпускать в эфир. Нельзя было! От ребенка на протяжении всего концерта экран «Плейбоем» закрывала. Почему? Ну… Пусть лучше «Плейбой» смотрит. Там хоть не поют, в «Плейбое», и не танцуют…

Кто нервничает? Я нервничаю? Ну что ты… Я даже рада, я в порядке! Замечательный концерт, просто замечательный. Но я бы чуть-чуть изменила там кое-что. Чуть-чуть… Вот вместо вот этой вот голенькой… Как мальчик?! Вот это вот, которое рассказывало, что оно зажигало в Лас-Вехаси, оно — мальчик?! А я думала, что раз оно — лысое, в кружевах, в трусиках в облипочку, с зелеными ресницами и в башмаках американских коммандос для хождения по минному полю, — я думала, что это девочка… Стоп, а грудь? А… да-да… Стильно… Хорошо, а татуировка «Я душка»? Он действительно душка, Аркаша? Душка?!

Так, все, Аркаша! Выключай! Тихо чтоб… Выключай давай, говорю! В лес пойдем, в горы, птиц послушаем, водопад, ветер… Вдруг это все еще есть…

ЗОЛОТАЯ ЖЕНЩИНА

— Сливу надо варить на открытом огне в медном тазу, — авторитетно заявляет Голда. Ей можно верить. Она приехала в Черновцы из Полтавской области, где работала звеньевой в колхозе. И за ней ухаживал сам председатель на вороном коне. Но это было давно. Голде за семьдесят.

— А где у нас медный таз? — пожимают плечами соседи.

— У меня есть, — это Голда.

— Так дайте, пожалуйста, нам ваш медный таз, — просят соседи.

— Нате, — великодушная Голда выносит таз и предупреждает: — Но он у меня один.

— Так нам и надо один, — это соседи. Им надо один. Они варят сливу вместе, в одном тазу. А потом мирно делят.

Но таз у Голды один. И кто-то увидел, как в этом тазу она парит больные ноги.

— Что?! — не верят глазам соседи.

— Так я вас предупреждала — он у меня один, — спокойно парирует Голда.

В складчину купили новый медный таз. Костер, сахар, слива-венгерка.

— А в сливовое повидло надо добавлять сливочное масло, — советует Голда.

— Сливочное масло? — удивляются соседи.

— Ну! — подтверждает Голда.

— Зацветет, — подозревают соседи.

— Кто?! Слива?! — уверенно возмущается Голда.

— Слива. А кто же еще, — отвечают соседи, но масло уже купили.

— Вы увидите, — обещает Голда.

Ладно. Добавляют масло. Увидели. Зимой сливовое повидло зацвело.

— Слива зацвела! — сообщают Голде соседи.

— Кто?! Слива?! — не верит Голда.

— Нет! Верба! — издеваются.

— А коньяк? — интересуется Голда.

— Куда? — недоумевают соседи.

— На бумагу. Которой сливу закрываете, — выкручивается Голда.

— Коньяк?! — шокированы соседи.

— Ну так, да. Или водка, — уступает Голда.

— Так мы же не знали, — разочарованы соседи.

— Будете теперь знать, — и вдогонку: — Масло не обязательно. А коньяк — да. Или уже в крайнем случае водка.

Первой это увидела Голда (она раньше всех встает), что в соседнем подъезде из окон Пенишкевичей льется вода. Она же позвонила Гребешковым, мол, вставайте, сейчас у вас будет потоп. А сама села наблюдать во дворе. Гребешковы бегали наверх, стучали Пенишкевичам, а те как раз на дачу уехали. А у Гребешковых уже вода играет в плафонах люстры, как шампанское в бокале. Наконец красный «Москвич» Пенишкевича въехал во двор. Гребешков кинулся наперерез, как под танк. И торопливо скороговоркой — быстрей! Вода! Вода! Льется вода! Течет! А Пенишкевич, мол, иду-иду. А сам не идет вовсе. Достает из багажника удочки, сумки. Рыбу в сетке. Пенишкевич никогда не спешит. Он такой.

А тут и Голда подобралась, между ними стоит. Слушает.

— Да быстрей же, быстрей! — прыгает рядом Гребешков.

— Быстрей, — помогает Голда.

— Говорю же, иду, иду! — сворачивает снасти Пенишкевич, а сам не идет вовсе.

— Он не идет, — сигнализирует Голда Гребешкову.

— Но вы же не идете! — добивается правды Гребешков. — Вы же на месте стоите! — чуть не плачет Гребешков и выдирает из рук Пенишкевича спиннинг.

— Отдайте спиннинг, — просит Пенишкевич.

— Пойдем! — кричит Гребешков.

— Пусть отдаст спиннинг, и тогда идите, — подсказывает Голда.

— Отдайте мой спиннинг, тогда пойду! — кричит Пенишкевич.

— Пусть пойдет сначала. Тогда отдадите. А то не пойдет, — прогнозирует Голда Гребешкову.

— Идемте, тогда отдам, — уже чуть не плачет Гребешков.

Пенишкевич и Гребешков вцепились в спиннинг и тянут его каждый к себе. Голда активно участвует. И вдруг ее осеняет.

— А знаете что? — предлагает Голда. — А пока там у вас наверху льется вода, вы тут подеритесь! А?! Пенишкевич и Гребешков, подеритесь! Пока там все заливает вода. Подеритесь, — вдохновенно советует Голда. — Это будет очень вовремя!

— Ты снова забыла мне закапать!!! — это кричит муж Голды Гриша. — Ты снова забыла. Ты хочешь, чтобы я совсем ослеп!

— Да, я забыла! — резонирует Голда. — А что, мне уже нельзя забыть? Тем более я не выспалась. Ты, Гриша, так храпел. Так храпел. Я уже хотела вызывать милицию.

— Зачем?! — пугается Гриша. — Зачем милицию?!

— А затем, чтобы они таки дали уже тебе по морде.

— Негодяйка! — Гриша возвращается к своей главной партии: — Ты мне не закапала, ты снова забыла мне закапать.

— Ну и забыла! Потому что у меня одни хлопцы в голове, — дразнится Голда и закапывает Грише глаза, приговаривая: — Одни хлопцы в голове… Одни хлопцы…