Чёрная кошка в оранжевых листьях

ИЗ ПАПКИ «ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»

Есть сообщества на планете, объединенные идеями, символами и планами. Есть благородные и мудрые, великодуховные и светские. С точки зрения человека с хорошим зрением. Например, с точки зрения моей мамы… Есть другие общества — не буду о них, отвратны объективно с точки безупречного зрения Всевидящего.

Я тоже состою в обществе людей одной системы символов, симпатий и воспоминаний. В обществе людей, которых можно узнать по мелким незначительным деталям и совпадениям. Например, в детстве, болея ангиной, вы смотрели рисунки Эффеля? Бидструпа? Читали-перечитывали Бруштейн, Грина, А. С. П. и тайком от мамы — «Яму» Куприна? («Тебе это читать еще рано» — такое вы слышали часто?) А Галич и Высоцкий на старом магнитофоне? «Тише! Сделай тише! Соседи!» А в университете «Лолиту» на английском дают на одну ночь. И это вместо книги «10 дней, которые потрясли мир». И Жильбер Беко, «Бэтти-Энн», «July morning», Булгаков, etc. and etc…

И ненависть. Например, строиться. И к тем, кто любит строиться. Мама говорила, что нельзя так ненавидеть. В каждом человеке может быть убит Моцарт. Хм, — это я, — так убит же. А мама мне, мол, не смей возражать Экзюпери. Ему сверху видней.

Ощущение, что твое место не здесь, что разминулся с чем-то важным по рассеянности, недомыслию, не рассмотрел ЗНАК и потерялся в спиралях. И живешь не то и не там. И что это принадлежит кому-то другому, кто так же мечется там в поисках своего…

Вполне вероятно, я должна быть сегодня гимназисткой-смолянкой, «макать» свечкой, читать тайком Чарскую, быть влюбленной в блистательного юнкера,

ИЛИ жизнерадостной дворнягой, грязной и беспечной,

ИЛИ отрешенным ламой буддийского монастыря,

ИЛИ верблюдицей в одесском зоопарке, трепетной и нежной, с восторженным и влажным взором,

ИЛИ тридцать девятой женой арабского эмира, в шальварах и печали,

ИЛИ знакомой гусеницей Миши Бару, шальной безумной гусеницей, болтавшейся вокруг М. Б. по скамейке «взад и вперед»,

ИЛИ пламенной эсеркой, близорукой, к сожалению многих,

ИЛИ фельдъегерем, белозубым и усатым, в запыленном плаще, в треуголке.

Да важно ли, кем я могла бы быть. Главное сегодня — топать по земле уверенно, легко и ритмично. Ходить и заглядывать в лица людей, собак, верблюдов, гусениц. И спрашивать: «А когда ты болел в детстве, ты рассматривал рисунки Эффеля? Старинную книжку с японскими гравюрами? Старые открытки с репродукциями великих мастеров? Ты читал Экзюпери и Бунина, когда ты болел ангиной?» И если вы ответите «Да», меня узнавая, это и будет мое тайное общество. Это и будет мое место…

Музыкант Толя-Лабиринт неплохо зарабатывал на свадьбах и юбилеях, но теща его, директор детского сада, настаивала, чтобы Толя имел постоянную работу. Во-первых, чтобы в старости получать пенсию, во-вторых, чтобы не спиться. И Толя-Лабиринт пошел работать в детский садик музруком.

Специфика его работы в том, что он не только песенки с детьми разучивает, но и проводит занятия по ритмике и танцам. Как-то я видела, как во время занятия Толя-Лабиринт играл полечку, не глядя на клавиатуру фортепиано, сидя к нему боком, а сам громко считал и размахивал своими длинными ногами, пришлепывая по паркету немалыми своими ступнями, демонстрируя переменный шаг с подскоком, а в паузах еще и прихлопывал ладонями.

Дети у него не поют всякую детскую ерунду про мишку-с-куклой. Нет. Они душевно исполняют песни Толиной юности. Есть специальный у Толи список песен, которые он называет любовно «райсобес». Из этого списка дети знают уже целую кучу песен. Например, «Чилиту» или «Замечательный сосед». Я сама слышала, как дети с удовольствием напевали: «Мы будем петь и смеяться, как дети…»

Толя на мой вопрос, нравится ли ему работа, ответил: «Еще бы… Ангелы… С ними я предаюсь добродетели…»

Рано утром по улице идут двое деток — крошечные, прямо игрушечные, мальчик и девочка двойняшки. В игрушечных башмаках, в маленьких одинаковых шапочках. Их сопровождает медленно и чинно огромная лохматая собака неопределенной породы. Она не суетится, не обнюхивает землю, не мотается туда-сюда, не метит деревья, как это принято у собак на прогулке. Она выступает степенно, ответственно, солидно, она делает работу — сопровождает детей в школу. Дети заходят в здание школы, собака, вытянув шею, следит за детьми, сидит еще немного, вздыхает и укладывается под деревом — большая тяжелая голова на лапах, — лежит неподвижно, только водит бровями. Неподалеку лежат и сидят собачки разных пород и мастей, не пререкаются, не обнюхиваются — они на задании, ждут. На порог выходит завхоз, собаки, видя его, переглядываются и как по команде схватываются и разбегаются. Двор пуст. Уроки начались.

Помню, как я отвела свою дочь в первый класс, Линка очень боялась, поэтому первый месяц я дежурила в школьном саду на лавочке. Она выбегала на переменке, прижималась ко мне, и ей становилось легче. И очень часто мы сидели там, в саду, вдвоем, я и маленькая собачка. Она пряталась от грозного завхоза школы под лавочкой, на которой я сидела. И однажды начался дождь, и мы с собачкой все равно сидели мокрые, как бобики, и Линка, видимо, отпросилась у учительницы и выбежала на порог и закричала: «Мамочка, беги домой, не сиди. Я уже не буду бояться!»

И я побежала домой. А маленькая собачка осталась. Наверное, хорошего она человека ждала.

После Второй мировой войны многие кошки Великобритании носили на ошейничках награды-жетончики, где было написано: «Мы тоже служим Родине».

Британские кошки ловили мышей и крыс, которые во множестве развелись тогда на Британских островах.

— Ну и семейка жила у нас по соседству в эвакуации, — говорила Берта Иосифовна, — первого ребенка, девочку, назвали Клеопатра, вторую — слышь? — Синильга. Думаю, ну уже угомонятся. Нет. Третью, беднягу, назвали Травиатой. Четвертую — Иолантой. А мальчика… А мальчика в честь трактора… Мальчика назвали Трактором. Ну и семейка… Как они живут сейчас, эти дети?.. Как живут… Только были бы здоровы…

В Линочкином классе готовят вечер английского языка, раздают роли. Все роли получили, остались только Алена, крохотная, тощенькая, самая маленькая девочка в классе, и Алина, толстенький такой кабачок, высокая, габаритная и яркая, требует: я хочу играть мышку! Я — только мышку! Алинина мама звонит учительнице домой: «Ну можно, Алина будет играть мышку? Можно?»

Алинин папа подкарауливает учительницу в машине у школы, выскакивает как чертик из табакерки: ну дайте нашей Алине роль мышки! Ну пожалуйста! И тянет букет роскошных роз и какой-то красивый пакетик с духами… Словом, учительница сдалась. Алина получила роль мышки. Получила. Для Аленки осталась одна последняя роль. Роль коровы. Публика недоумевала.