Чёрная кошка в оранжевых листьях

ИЗ ПАПКИ «ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»

Неизбежное — осень…

Моя черная кошка Сеня забралась на невысокую гаражную крышу, уселась в кучу оранжевых листьев. Только глаза зеленые оттуда светят. Сегодня утром я наблюдала в окно, как она, эта Черная Кошка, умащивалась, подгребала листья под себя, укрывалась ими — возилась и обустраивалась. Кажется, что и листья она подбирает для свого гнезда по цвету. И так умно все придумала — сидит себе наверху, черная в оранжевом, только ушами подрагивает, все видит, все слышит, тепло и очень красиво. Наблюдает жизнь сверху и немного со стороны, одна-одинешенька и, по-моему, своим одиночеством не тяготится. О чем она думает, что чувствует?..

Я забралась к ней по приставленной лестнице, поставила перед ней пластиковое блюдце с едой. Она стала вежливо есть — неторопливо, аккуратно. Я погладила ее легонько. Кошек надо обязательно гладить. У них специально организм придуман, чтоб гладить. А иначе, как всем известно, кошкин позвоночник окостеневает и теряет гибкость.

А вот человека надо обязательно обнимать. И детей. И других.

Один умный ученый даже придумал специальную машину для обнимания — она, эта машина, лечит от многих недугов.

Вот однажды я прочитала, что какой-то парень, художник, прилетел в родной город, а его никто в аэропорту не встречает. Ну вообще никто. И так ему стало одиноко, завидно, что других не просто встречают, а подбегают и обнимают, похлопывая дружески по спине и по плечам.

И тогда он написал на табличке: «Обнимаю просто так». И пошел по городу. Сначала к нему подошла старенькая дама и рассказала, что у нее на днях умерла собачка и что ей одиноко. И художник ее выслушал и обнял нежно и от всего сердца. Потом к нему подошли два симпатичных студента из Малайзии. И они крепко по-дружески обхватывали и тискали друг друга, покатываясь от смеха и даже приподнимая над землей. А потом подошла хрупкая девушка… А потом родители с малышом в коляске, с шариком в руке. А потом два пожилых озабоченных респектабельных джентльмена в черных костюмах и с портфелями. Потом растерянные девочка и мальчик в одинаковых майках. Художник обнимал всех, по-разному, но чистосердечно и с любовью…

Когда я спешу, я надеваю кеды — не просто кеды, они — конверсы «Старз», нежно-фиолетовые, изначально покупались для Лины, но у нее нога быстро выросла, и кеды достались мне для утренних выходов на рынок. Я надеваю эти кеды по цене хороших модельных туфель и бегу не по центральным улицам, а дворами. Бегу-бегу. И вот мостик через Ракитнянку. А мостик недавно чинили и заливали плиты бетоном. На застывшем бетоне следы — собакины — туда-сюда, тяжелые большие лапы, вот постояла в нерешительности, вот побежала — шлеп-шлеп, вот побежала назад. Кошка — осторожно и цельно тремя скачками перебежала мост, птичка, наверное, воробей — прыг-прыг, или синичка, потом еще собачка помельче — шмыг! И вот главное — два следа — трехпалой ноги… два следа. Посередке. Босая нога, довольно большая, так 43-го размера почти. Три пальца. Два следа. Правой ноги. И все — ни туда, ни обратно. То есть прилетел. Постоял. Улетел. Все. Дома сказал, что там жизни нет, чуть не увяз, такая у них, у этих с голубой планеты, почва, серая, противная, на ней ничего не растет. А ну их!

Бегу через двор между двумя многоквартирными домами. Во дворе, нарядном, ухоженном, коза объедает кизиловый куст. Тащит за собой цепь с колышком, видимо, где-то ее поставили, а она сорвалась и пошла блудить. Я ее за цепь, козу, пошли, говорю, на травку. Поволокла за собой, зацепила за лавочку, мне ее, эту дуру козу, стало жалко, она одинокая такая, безобразная, бородатая, рябая и мекает как-то тихонько где-то глубоко в животе, почти беззвучно.

Я ее зацепила цепью за лавочку, села. Достала батон. И мы стали его есть. Она — кусок, я — кусочек, она — кусок, я —… а она так жалобно мне: «Мкгр-р-р-р» — и смотрит в руки. Отдала ей свой кусок. Проходит какой-то мужчина с ноутбуком в чемоданчике, пружинисто, деловито, говорит: «О! Эсмеральда…» А потом прошел еще вперед, оглянулся на нас с козой и с нежностью: «Бэль…» Я, такая Бэль в кедах, ей, козе, говорю: ну и что мне с тобой делать? Ты чья? Коза говорит, сиротка я, буду твоя. У тебя булка опять же вкусная. Я уходить, она ловко цепь размотала — и за мной. Так мы с ней прошли полпути, а потом нас с ней хозяйка догнала. Она, вероятно, подумала, что я ее козу хотела увести. Как цыган — коня. А я не хотела. Мы просто немного дружили.

Красавицей меня назвали. Хоть и по-французски. Бэль… Правда, бэль — это на фоне козы…

Наш Петрович (кролик) ест овощи, фрукты, изюм, листики, сено, сухарики из отрубей, но ворует корм у Кеши, параллельно питается проводами, игрушками, колесиками Линочкиного стула и креслом. Как наестся, так ждем, что будет. А ничего — на выходе те же шарики, и он веселенький, прыгучий, и что приятно, аккуратный. Я ему в этом году на Новый год выдам переходящее красное знамя чемпиона по чистоте.

В областной олимпиаде «Умники и умницы» принимала участие команда из гимназии № 117 в составе: Этери Порцхвилашвили, Самуила Липиса, Лаймы Вирт, Давида Баратели и Марка Арубджаняна. Дети назвали свою команду «Славяне».

У таллинских знакомых была соседка эстонка, старая коммунистка и ярая антисемитка. По имени — Революция. Соседи звали ее сокращенно — Рива.

В Москве на станции метро «Речной вокзал» абсолютно лысый баянист, лысый, как колено, поет вдохновенно и с большим чувством: «Снегопад, снегопад, не мети мне на КОСЫ…»

В Черновцах часто на глаза попадается обычная машина ярко-желтого цвета. Все стало на свои места, когда я разглядела надпись на борту: «Пресса».

Мой папа трепетно относился к своему спортивному залу и оборудованию. Говорил мне о моем друге:

— С кем ты встречаешься? Он же бандит! Уголовник! Он баскетбольные мячи бьет НОГАМИ!!!

В 1999 г. Даня, десятиклассник, получает 3 за сочинение и резюме учительницы: «Нет цитат из литературы, а только НЕАВТОРИТЕТНЫЕ ссылки на родителей».

Я сопровождала делегацию британцев на одном частном заводе по переработке сельхозпродукции. Спрашиваю хозяина завода, как его представить — директором, владельцем, управляющим, основателем завода…

Он: Ну зачем так громко… Представьте меня просто — Создатель.

Заглянула в бабушкину тетрадочку с рецептами. Запись:

«Рецепт салатика.

Картошечка.

Морковочка.

Яичко.

Колбаска.

Лучок…»

А ниже записан номер моего мобильного:

Манька — 8-050…

В маленьком рыночном кафе покупаем сигареты.

Бармен, почтительно: Чай? Кофе?

Мы: Нет-нет, спасибо.

Бармен: Мороженое?

Мы: Нет.

Бармен: Карандаши от тараканов, крыс, мышей? Три на рубль?

Водили Андрея в поликлинику за разрешением в детский сад. Кабинет врача. Душно. Пахнет старым шкафом. Доктор (она) с кислым лицом. Пишет.

Мы: Доброе утро, доктор!

В ответ (не повернув головы кочан): С-с-сть… Что?

Ира шепчет Андрею: Андрей, поздоровайся.

Андрюша: Бод’ое ут’о.

(Нет ответа.)

Андрюша: Бод’ого ‘анку…

(Нет ответа.)

Андрей робко подымает ладошку, машет: Hi, how are you?

(No answer.)

Протягиваю карточку, мол, нам надо справку в сад.

Подымает наконец голову, уны-ы-ылая, серая, «химия» надо лбом, смотрит на Андрюшу строго:

— Э! Так он же у вас МОРГАЕТ!

Ирка не выдерживает, отворачивается, гогочет.

Я (вежливо): Это он от удивления…

Ноль реакции. Пока выписывает нам справку, мы стоим рядом с ее столом, хотя вдоль стен стулья и диванчик.

Я (довольно громко): Андрей, не хочешь присесть?

Андрей: Нет. Я — мальчик.

Никакой реакции со стороны докторицы.

Выписала справку, на «до свидания» не ответила.

Это как же надо не любить людей, а детей в частности, и свою работу, чтобы не улыбнуться здоровому, довольно симпатичному парню, чтобы не ответить на его приветствие, чтобы не предложить нам всем троим сесть, чтобы самой у себя отнять хорошее настроение…

И вообще, эта «химия». Несчастная какая-то, вся в золотых висюльках, и такой перстень с часами на пальце, им убить можно. Все! Мне ее жалко.

Доктор Розалия Михайловна, которая лечила всю нашу семью, меня в детстве, мою сестру, потом моего сына, она знала, кто из детей чем талантлив, кто что любит есть, домашние имена. А когда приходила по вызову домой, дети ей читали новые выученные стихи, с радостью становились на стульчики играть на скрипочках или усаживались за рояль. Перед самым отъездом, когда она уже уволилась из поликлиники, Р. М. ходила с медсестрой из детского отделения по домам своих пациентов, делала прививки от краснухи — тогда была страшная эпидемия. Для чего? Чтобы они не приходили в поликлинику и не инфицировались.

Когда она уезжала в Израиль, то проводники поезда, который ее увозил сначала в Киев (а потом уже из Киева самолетом в Тель-Авив), не могли понять, что за столпотворение, кого так провожают и почему стоит такой вой — плачут и дети, и взрослые…