Чёрная кошка в оранжевых листьях

ИЗ ПАПКИ «ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»

Подруга моя ахает, ах Мураками, ох Мураками. Ну, Мураками… Почитала я ее Мураками… По мне — это как японская гравюра. Изысканно, красиво, тонко, но без трепета. Без тепла. Правда, одна его фраза зацепила. Этот инопланетянин (японцы — они же все инопланетяне) — он написал замечательно: «Рассказывание хороших историй лечит». Ах, Мураками. Ай да Мураками! И рассказывание хороших историй, и слушанье хорошей музыки, и просмотр хорошего кино, и разговор с хорошими людьми. Константа здесь — ХОРОШИЙ. Все ХОРОШЕЕ лечит.

По каналу «Ностальгия» или «Ретро» идет старый «Голубой огонек». Певица поет песенку про дружбу. Мусолит в руках цветок. Я просто исстрадалась вся, пока она допела. За три куплета замучила бедный цветочек, загубила. Гости с рыбьими глазами, космонавты как генералы свадебные. А все равно, что-то внутри екает. Детство. Спать не отправляют, мама и папа молодые, гости в доме, все «Голубой огонек» смотрят. И комментируют, мол, какая Анна Шилова элегантная… А певица эта за кем-кем замужем? За ке-е-е-м?! И тут мама спохватывается: «Де-ти! Спать!»

Нравы. Ц. работал участковым. Начальство было им недовольно — хромали показатели. После очередного разноса Ц. приехал домой, напился, наутро впал в свирепое похмелье и арестовал своего папашу за самогоноварение. Позвонил в область, радостно отчитался. Через неделю ему предложили написать рапорт на увольнение. «Еще чего, — рассудило начальство, — если он с отцом так, как же он может поступить с коллегами и руководством, правда ведь?»

Да, его звали Павел, этого Ц… Может, дело в имени…

Адвокат М. Д. рассказывал, как поступал на юрфак в Кишиневский университет. Приехал из глухого села, мальчик из многодетной семьи, денег — пару копеек на еду, жил на вокзале. Сдал первый экзамен на 5, второй — на 5, в ночь перед третьим экзаменом его забрала милиция — очень уж странный, в коротковатых штанцах, худенький, с чубчиком, примелькался на вокзале. В отделении М. Д. все объяснил, мол, общежития не дали, денег нет, а учиться охота.

Что значит врожденный талант — он уже тогда, в 17 лет, обладал невероятным даром убеждения. Молдавская милиция прониклась и оказалась самой гуманной и справедливой в мире. (Для М. Д.) Новоявленного Ломоносова поселили в… камере предварительного заключения. Поставили ему туда старый списанный письменный стол и настольную лампу — пусть занимается сынок. Переживали за него, всем отделением благословляли на экзамены. Третий сдал на 5, четвертый — тоже. Радовались за него. Люди.

Но это давно было. Очень давно… Так все изменилось, так изменилось все. И М. Д. тоже очень изменился.

Одноклассник Сема. Он уже сам дедушка. Но когда в комнату заходит его мама, он суетится и проглатывает сигарету. От страха.

После рождения Линочки мое и так слабое зрение совсем упало стремительно. И несколько лет я вообще не смотрела телевизор. Я слушала музыку и радиоспектакли. Потом несколько операций, реабилитация, то да се. И когда уже разрешили смотреть телевизор, мне стало не по себе и очень стыдно. Это было то, что называют культурным шоком. (Почему культурным?) И не верилось глазам моим новеньким, и оказалось, что за те пять лет моей слепоты наступила новая эпоха. И все входили в нее день за днем, постепенно, по чуть-чуть, пунктиром, кто-то ежился сначала от неловкости, а потом привык, кто-то принимал всей нищей своей душой, а я весь этот путь прошляпила под классическую музыку и чувствовала себя как неандерталец, которого случайно закинули в будущее без его ведома и желания.

А потом — ничего. Привыкла.

В шестом классе Надя Слободянюк на ноябрьской демонстрации делилась своими соображениями: кто в детстве был красивым, тот будет некрасивым, когда вырастет. «Вот я, — Надька закатила глаза, — буду просто уродиной, ну просто уродиной. А ты, — ткнула в меня пальчиком Надя, — будешь красавицей. Настоящей красавицей. Так что потерпи».

Надины прогнозы не сбылись. Настоящей красавицей стал наш одноклассник Леня Друкман. Он получил наследство от дяди из Америки, уехал и сделал операцию по перемене пола…

Эстрадная певица приехала к себе на родину, в наш маленький провинциальный город. Вышла на сцену на стадионе, вся в блестящем, и нет чтоб сразу запеть, пусть бы сразу и запела, и все. Но от полноты чувств решила сказать:

— Я благодарна СВОИХ ДРУЗЕЙ за этот концерт!!! — прокричала она в микрофон.

Потом уже пела. Хорошо пела. Но под плюсовку. И, говорят, много денег взяла. Большой гонорар.

Шурка Б. вопреки протестам своего тренера по гимнастике (моего папы) поехала в школьной бригаде на погранзаставу давать концерт для пограничников. Шурка показывала ужасно пошлый, на мой взгляд, акробатический этюд: с мостика доставала ртом розу с пола. Пацаны на заставе просто ополоумели. Ночью три таджика ушли в самоволку, какими-то неведомыми путями добыли Шуркин адрес и свалили к Шуркиной двери охапки роз, срезанных со всех клумб города. Их поймали, папа выручал их из милиции по просьбе Шуркиного отца. По телефону папа прошипел Шурке:

— В следующий раз будешь выступать в колонии строгого режима.

Шурка, конечно, плакала, но втайне очень гордилась. И ей многие девочки даже завидовали. Тогда еще и песня «Миллион алых роз» не была написана, и Алла Пугачева еще совсем юной была. Но Шурка тогда в школе была так популярна, так, что Пугачевой и не снилось.

Мамин друг детства Борис А. живет сейчас в Калининграде. Вся его квартира заставлена стеллажами с книгами. И больше ничего ценного. Сантехник, который у Бориса работал, на вопрос, сколько ему заплатить, ответил, мол, у меня нет тарифа, я смотрю, как люди живут, если богато — беру много, если победней — поменьше. С вас я вообще ничего не возьму, что, я не вижу, — одни книжки, вы человек — бедный.

И ушел. Борис, к слову, коллекционер, собирает раритетные издания, недавно купил на аукционе томик Бальмонта с автографом автора.

Кстати, как-то пришла новая соседка ко мне познакомиться, я показала ей дом, и когда она вошла в библиотеку, то прямо ахнула и не сдержалась:

— Йой, скики грошей!!!

Пришла во двор живописная компания: два дяденьки в шляпах и в кургузых пиджаках, в рубахах, застегнутых под кадыками, две тетеньки с постными минами, в платочках. Глаза долу, но какая-то плутоватость просверкивает в лицах.

Старший в их компании, важно:

— Храм мы строим, хозяйка. Дай, сколько не жалко.

И амбарную книгу протягивают, чтобы я в ней расписалась, мол, распишись, что мы тебя тоже облапошили.

Спрашиваю:

— А в каком селе?

Они:

— В селе Т.

Я:

— О! А у меня там председатель сельсовета знакомый. Не обидитесь, если я ему сейчас позвоню?

Они растеряно:

— Та мо-о-жно…

Я удаляюсь в дом как бы позвонить и вижу в окно, как компашка улепетывает со всех ног, суетливо переругиваясь. Бизнес, однако, провалила ребятам.