Чёрная кошка в оранжевых листьях

СПУТНИКОВОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Там, в горах, все по-другому. Там, в горах, не нужны часы. Люди, живущие в горах, точны, как представители королевских кровей. Например, назначаешь встречу, когда взойдет первая звезда. И смотришь не на часы или мобильный телефон. А на небо. Поглядываешь на небо, заплетаешь косу, надеваешь домотканую сорочку, мастерски вышитую еще бабушкой при свете свечи. Первая звезда — ап! Хлопчик — тут как тут! В шляпе с венком на полях. Вот она зирочка, вот он и я, а вот и ты, мое сонэчко, Маричка!

Вот как.

Кто-то говорит: тю, подумаешь — Средние века какие-то: вышитые сорочки, сеновалы, постолы… Ну-ну…

А вот ты, умный, цивилизованный, вчера свою спутниковую тарелку на крыше приделывал повыше, потому что она у тебя ничего не ловит, кроме программы «Телемагазин», где тетенька радостно-торжественная с первомайским голосом продает жужжалку, чтоб ее в корыто положить, и чтоб она там жужжала, типа изображала стиральную машину нового поколения. А тебе по спутнику надо ж и другое что-нибудь посмотреть, кроме овощерезок, утягивающих колготок и тренажеров для живота. Так ты карабкался, лез, чуть не свалился оттуда, с крыши, — и все для чего? Тетенек хотел смотреть неодетых — давай честно, да? Ну и у кого же Средние века, дорогой?

А люди в горах — они, позевывая, выходят рано утречком из хаты в огород и эту спутниковую тарелку — тырк в землю, прямо между грядкой с ноготками и кустами ежевики. И вот вам пожалуйте, смотрите себе на здоровье: тут тебе и Канада, тут тебе и Польша, и Венгрия, даже Москву можно поймать.

А бывает еще, когда собака Шарик лапу на антенну подымет, все — можно даже Юпитер поймать. Какие-то сигналы инопланетные, какие-то звуки чудные фантастические, всякие искристые стрелы по экрану рассыпаются… Неопознанные летающие объекты тут же в небе начинают шнырять туда-сюда в панике, мол, ой, шо делается, мамочки! Смотрите-ка, у этих вот в горах высокие технологии, они, эти люди в горах, нас рассекретили, они поймали наши тайные переговоры со штаб-планетой… Ай, что будет!

А это всего лишь Шарик, Ивановой собака, мордатый, драчун и забияка с рваным ухом, щедро пописал на антенну телевизионную.

ТЕЛЕЗИРКА И УАЗИНГ

Тут однажды одну бабу Марию снимали на камеру. Ну, то есть приехал какой-то уважаемый телеканал, баба Мария села на лавочку нарядная такая, улыбчивая, румяная, умытая — готовилась… Хата побелена, дворик убран. Сидит баба Мария, вышивает образцово-показательно, песенку поет про то, как была она рудая, то есть рыжая. И все хлопцы за ней табунами таскались.

Но видно было по ней, чего-то очень нервничает, мол, побыстрей бы надо, побыстрей. Телевизионщики понять никак не могли, куда ей, старушке, так торопиться. Оказалось, причина была. Не успели они собрать свою аппаратуру и сняться со двора, как загудел, зарычал вдали мотор, заскрипели тормоза, приехал, явился муж бабы Марии, Олексий. Мария — большая, медленная, томная, Олексий — мелкий вуйко с усами и маленькими лукавыми глазками, вертлявый, дерзкий, мосластый, тощий. Он на своем уазике обычно возит туристов по горам. Знаете, есть сейчас такая услуга «джипинг», да? Ну вот, дядько Олексий там в этом «джипинге» подрабатывает на своем уазике, то есть предоставляет такой сервис чуть подешевле — «уазинг». Списанный с погранзаставы «уазик» обварил крепкими дугами, иначе он бы не прошел в те места, куда проходит. Теперь его машина не то что на одном колесе, боком лежа, стоя на задних колесах, она даже с горы на гору перепрыгивать может.

Ну, приехал Олексий, походил молча руки в боки, покивал, мол, та-а-к, значыть, ага-а-а… ага-а-а… Телебачення, ага… Зъёмки тут устроила, значыть, пока меня дома не было… Ага… Без меня, значыть!

Словом, устроил Олексий день газды. День хозяина, значит. Гонял жинку, воспитывал, почему его сниматься не подождали, чем он хуже. Чоловик он ей или хто, главный он в семье или как. Газда он в доме или где. Сама в кино знималася, значить, светило вышивальное, артыстка мелкотравчата, телезирка, а его, значыть, не подождала?!

— О! — кричал дядько Олексий. — Я еще помню, как я молодой был, а твой батько не хотел тебя за меня отдавать, что я из лемкив… А твой батько из бойкив! А оказалось, шо он из цыган румунських, а никаких не из бойкив!!! Ах ты, бисова дочка!!! На телевизор зниматыся?! Га?! Я тэбэ просыв, звары мени кулешу запашну с когутыком в печке, чтоб дымком пахла, а ты сказала, шо нема дров, сказала чи не?!

— Та, чоловиче, то колы ж було… — пыталась возражать баба Мария.

Дядько Олексий стал вспоминать все обиды, накопленные за всю жизнь: и что в газете Марийчин портрет був, а его — не був. И что ее на первомай наградили грамотой, а его нет. И что ее на радио с песнями записывали, а его — нет. И что к ней с журнала «Жинка» приезжала корреспондент, а на него и внимания не обратила.

— Щас буду курыть и напиваться! — пригрозил Олексий.

Быстро сориентировались. Баба Мария и ее подружки тайком попросили соседского зятя из Путилы с видеокамерой, чтоб приехал снимать Олексия, мол, вот, приехали продолжать съемки, еще Олексия надо доснять. Что вышивки, подумаешь, вот дядько Олексий — да! Уазинг! Газда!

Народу набежало, соседей, нависли на заборе, опять у этих телебачення! Соседский зять скомандовал:

— Выходьте, панэ! Знимаю!

Во двор неспешно и величаво вышел дядько Олексий, одетый в новенькую вышитую сорочку, под горло завязанную на витой шнур с красными кистями, его волосы мокрые были старательно зализаны назад. Он важно опустился на лавочку, с достоинством сложил руки на коленях и застыл. Даже дыхание затаил, так оцепенел.

— Та ж вы рухайтэсь, пане Олексий. (Мол, двигайтесь.) Цэ ж нэ фотоаппарат, а камэра. Вправо головою, вливо похытайтэ, посмийтеся трошки… — посоветовал оператор.

— Я шо, не знаю, як на телевизор зниматыся, чи шо? Вы мэнэ, панэ, выбачайтэ, алэ йдить вы… — Олексий вежливо, но уверенно назвал конкретный адрес, почти не разжимая рта, и опять застыл, прижавшись спиной к стене хаты.

После короткой съемки Олексий вскочил, прытко вбежал в хату, переоделся в спортивные штаны и драную тельняшку, с азартным бесовским видом подскочил к своей машине и впрыгнул в нее, как американский супермен, напоследок погрозил своей знатной вышивальщице кулаком и крикнул: «Хаты держися!» (То есть будь дома, никуда не ходи.) Машина рванула с места, как дикий кабан. Олексий помчал свой «УАЗ», подскакивая на заднице, иногда вставая, укладываясь набок на крутых виражах. Под агонизирующий рев мотора, постепенно затихая вдали, доносился только виртуозный многоэтажный русский мат. Поехал туристам Говерлу показывать. Самую высокую гору в Карпатах. А там такая высота — прямо сердце заходится…

ЗАБАВА

Встретили как-то Галю. Румянец во всю щеку, зубы как жемчуг, голос звонкий, как ручеек, смех колокольчиком, большая, тугая… Глазищи хитрые…

— Ты куда, Галя?

— Йой!! Та йду забаву подглядывать? Пишлы зи мною!..

Подглядывать забаву — это значит пойти в колыбу, место отдыха пастухов с очагом посредине хаты, — спрятаться и подслушивать. Там собираются старики в определенное время — женщинам в тот день туда вход запрещен. Старики — такие древние, спускаются раз в год с гор, в постолах, с одним зубом во рту, еще те, что в опрышках бегали и летающего змея в горах видели. О, это отдельный рассказ. Кто захочет — все ж захотят, правда? — я потом расскажу. Старики, которым давно за сто лет, да они и счет летам потеряли, а им и неинтересно, они по-другому живут совсем. Ходят сквозь время, дружат с разными потусторонними существами, и никто им не указ, и никто им не брат, и политика, кризис, жизнь наша суетная для них возня насекомых, для этих старцев с резными посохами, крепкими руками и колючими всевидящими глазами.

Меня все время волновал один вопрос — как они договариваются, если живут за сотни километров и из своих хат выходят чуть ли не ночью, а приходят все в одно и то же место одновременно… Загадка.

Вот они собираются, невозмутимые, мудрые, немногословные, в основном взглядами переговариваются, садятся вокруг огня, выпивают, помолчат — и потом начинают резвиться: петь коломыйки, причем высший шик — сочинить на ходу на злобу дня. Слова «импровизация» они не знают, но владеют ею мастерски.

Мы с Галей пробираемся с черного хода со стороны кухни, где Галя работает, и подслушиваем. Тот из стариков, кто запаздывает со своей коломыйкой, угощает горивОчкой. Но не всех — а кого уважает. Он встает, держа в руках чашу, и торжественно отвешивает поклон в сторону «тостуемого», произнося: «Пью до тэбэ!» И тот, «до кого пьют», пьет до дна.

Вечером на закате солнца старики разбредаются. А тот, кого больше всего уважают в компании, «до кого» больше всего выпивали, уходит из колыбы крепко во хмелю и очень этим гордится.

Тот, кого не уважают, уходит трезвый и сердитый.

Вот такая жизнь. Другая.

ЛЕСНИК

Айпетри — главный лесник тут, в предгорьях Карпат. Высокий, лохматый. Умелый и быстрый, гоняет по лесу бесшумно и легко. Есть подозрения, что может летать. Полудикий человек, на треть румын, на треть поляк, на треть медведь. Правда, мяса не ест совсем, а пчелы его не кусают. Айпетри — просто леший какой-то, существо лесное, полудикое, но сердечное и очень справедливое. Прежде чем на охоту ехать или просто на озеро в горах в закрытые приграничные зоны, всегда нужно у него разрешения спрашивать. Он сначала думает, рассматривает тебя взыскательно, вздыхает, качая головой, может не разрешить, чаще всего не разрешает, а если разрешает, то на клочке из старого настольного календаря пишет: «Аддыхать разришаю. Плохово ни делай. Айпетри», — устно наставляя: «Костры — не! Бумажка бросать — не! Оленята трогать или кормить — недайбоже!!!»

Такой вот документ — верный пропуск в чарующие места. Никакие геральдические знаки на всяких удостоверениях здесь недействительны. Только это вот разрешение «аддыхать». И так становится легко… Раз тебе письменно разрешают отдыхать… Я, например, который год храню такую записку, однажды нам выданную, когда мы на озеро Гирске Око (Горный Глаз) ездили. И вот ничего, бывает, делать не хочется, а столько надо! Достану бумажку «30 мая. День химика», прочту корявое «Аддыхать разришаю» и отдыхаю с чистой совестью, плохого не делаю и бед не знаю…