Черные короли. Свинцовые небеса

10.2

— Но твоя реакция на летопись времени говорит о другом!

— Летопись времени? — растерянно спросил я, вскидывая голову. Интересно, о чем говорит девушка. Как виденья из моих снов кошмаров могут сочетаться с дикарской летописью? И при чем моя реакция, если кроме жертвенного камня в помещение ничего больше нет.

В тишине громко капнула капля воды, и я вздрогнул.

Айна кивнула: меньше слов, больше действий. Она вложила факел в стену и ближе подошла к плоскому камню. Не колеблясь, девушка вытянула над ним руки, словно греясь над невидимым огнем, и резко склонившись к правому углу жертвенника, нажала на скрытый механизм. Камень за пульсировал в темноте белыми вспышками, так что я невольно прищурил глаза, защищая мозг от агрессии, и стал медленно раскрываться книгой. Только вместо букв, в воздух поднялись картины. Изображения звезд, зверей и птиц закружили в хороводе и замерли неподвижно.

Айна смиренно наклонила голову и чуть слышно сказала:

— Теперь ты.

— Что я?

— Иди туда. Летопись ждет тебя. Для тебя откроется прошлое, настоящее и будущее.

— Идти? — я не поверил. Айна кивнула и, видит Бог, подтолкнула меня вперед. Не заметно для летописи времени, но очень болезненно для меня. Свирепая дикарка. Я покачал осуждающе головой, погладил ушибленное бедро и вступил на камень. Проклиная себя за наивность и за то, какие глупости мужики совершают ради любви.

— Ничего не бойся! — подбодрила меня Айна.

— А чего мне бояться? — я стоял среди голограммы звезд и животных, внимательно рассматривая птицу прямо перед своим лицом. Подивился, как натурально выглядит: в желтом кривом клюве застряла мышка.

— Ты привыкнешь! Не сразу! Расслабься, по-другому не бывает. Ни у кого не получалось и у тебя не выйдет.

— Может домой пойдем? — предложил я. Мышка в клюве у птицы вздрогнула и хвост мелко задрожал. Мне стало не по себе. Воздух вокруг накалился, и я сразу вспотел.

— Прости! — прокричала Айна.

— За что? — спросил я и резко отшатнулся: птица пролетела слишком близко, задев крылом.

— Я не знаю, как примет тебя мой род. Слушай и смотри внимательно. То, что ты увидишь правда. Сумей найти ответы на все вопросы.

— Понятно, — пробормотал я и пообещал самоуверенно, — сумею.

И сразу почувствовал себя в цепком капкане, ребра болезненно хрустнули. Вниз к далекому пожелтевшему полю полетели густые капельки крови. Я тревожно запищал, а коршун, клюв которого рассекал меня по полам, яростно заклекотал и заложил вираж. Я увидел, как на опушку леса выходит охотник в шкурах, зорко смотрит в небо, оценивая перья птицы и резко скидывает к плечу лук. В помутневшем от боли сознании зародилась надежда.

— Да! — завопил я. — Да! Убей птицу. Больше нет сил мучиться.

Стрела пролетела в метре от нас.

Не попал.

Я закрыл глаза и мой мышиный хвостик перестал дрожать. Ну, и ладно. Свет стал меркнуть, видения внизу терять четкость.

Коршун, получив сильный тычок, вмиг потерял плавность полета и принялся кубарем лететь вниз. Мир завращался, но я успел увидеть, как из леса вышли еще люди, выше и сильнее предыдущего, и оживленно закрутили головами, обсуждая падение.

Я затихал. С каждым бешенным витком мир для меня переставал существовать единой картиной. Видений становилось все больше, и они поползли на меня со всех сторон, давя своей информацией.

Громыхнул взрыв, больно осыпая колючими комьями земли. Рядом закричали люди. Я машинально стряхнул серую пыль с мундира, пачкая черное сукно. Рука сжимала неизвестный пистолет. С интересом посмотрел на незнакомое оружие. Громоздкое, тяжелое, в меру удобное. Стреляет? Чем? Другая рука держала странный вытянутый на метр нож. Снова близко грохнуло и остатки человека пролетели над окопом. С неровного края посыпалась с шуршанием земля и стала засыпать ноги. Сразу отрезвило. Надо выбираться и посмотреть, что там впереди. Вперед! Подумал и тело резко дернулось, переваливаясь за бруствер.

— Куда?! Обстрел, ваш бродь! Прямой наводкой бьют! Все сгинем! — закричал старик рядом. Я посмотрел в посеревшее лицо, на обвислые усы и хоть капрал был одет в странную, лишенную изящества форму, сразу признал вредного деда.

— Прохорович? — удивленно прошептал я одними губами, — ты тоже здесь?

Как такое возможно? Злой капрал не успел ничего ответить. Он приподнялся, смотря удивленно вдаль. И я тоже увидел, как к нам приближается, увеличиваясь в размерах черная точка. Ядро медленно вращалось в воздухе, я то и дело видел глубокую царапину на нем. Старик обернулся, поджал губы. Качнул головой и неожиданно сильно толкнул меня в сторону. Упав, я закрыл глаза и открыл рот, готовясь к разрыву.

— Что? Так и будете стоять с открытым ртом?

Я открыл глаза. Моргнул. Нет никакого боя: ни поля, вспаханного ядрами и траншеями, ни погибших солдат. Передо мной сидела утонченная белокурая девушка: платье в кружевах, белоснежные перчатки до локтей. Знай, обмахивается веером. В ушах изумруды дивные и чистые. Поза серьезная, в глазах смешинки, пухлые губы раскрыты — не может скрыть улыбки. Я вздыхаю. Руки встряхивают лист пред собой, исписанный мелкими буковками с правильными абзацами. Я от чего-то сержусь и хмурюсь, а сам спрашиваю:

— И, как вам стихи?

Девушка улыбается еще шире, потряхивая веером перед лицом — что за непонятная привычка? Чувствую, нарастающее раздражение.

— Что может быть прекраснее итальянских стихов о любви? — вкрадчиво спрашивает красавица и у меня замирает сердце.

Я киваю головой, действительно, что?

— Это ваши стихи? — спрашивает она и с губ ее может сорваться восхищенное «ах».

— Не мои, — вздыхаю я и признаюсь, — брата. Но для вас. Всю ночь писал, сорванец, выполняя мой наказ.

Мы смеемся, нам весело. Я трясу листом, вытираю слезы, прикрываю веки, а когда открываю глаза, вижу перед собой мрачного старика в шкурах. Он сидит в полутемной веже, освещенный пламенем маленького костра. Смотрит, не мигая на меня и бросает перед собой веером каменные и костяные руны. Белая с четкими полосками всё катится и никак не хочется останавливаться. Наконец-то замирает. Я сглатываю. Старику хватает краткого мига, чтобы понять, что сказали священные знаки. Вздыхая, он достает из мехов огромный тесак в ножнах. Вытаскивает наполовину, любуется лезвием.

Я узнаю водолазный нож своего погибшего напарника, только с другой ручкой: видно дикари поменяли, и, вытягиваю руку, чтобы сделать замечание. Старик прячет нож обратно в складки меха. Смотрит на меня и говорит:

— Нож Душ. Всех можно убить.

— Так уж и всех? — сомневаюсь я. — А как? — Я почему-то думаю о титанах. Вздрагиваю от кощунственных мыслей. Гиганты на заднем плане смотрят на меня осуждающее, медленно скрещивая руки на груди.

— Придет время узнаешь.

— А когда? — Я хочу узнать, когда наступит время, но меня резко тянут вперед и я едва не падаю: за руку тянет Айна. Смеется, прыгая на одной ножке, вьюном вертится вокруг меня, так, что у меня голова кружится, вот ведь неспокойная девчонка, оборачивается и показывает мне кончик остренького розового языка:

— Что, «когда»? — спрашивает весело и подмигивает. Я облегченно вздыхаю, перевожу дыхание:

— Ты? Значит всё привиделось? Я успел познакомиться с твоим родом? И где летопись времени? И где мы?

— Откуда ты знаешь про летопись времени? — хмурится дикарка, замирает и крадется ко мне хищником. — Кто мы? — спрашивает она и довольная моей растерянностью, резко впивается в губы поцелуем. Я ощущаю трепет ее души. Руки тянутся к стройному телу, но я не успеваю дотронуться, чувствуя, как она высасывает из меня воздух. Легкие полыхают огнем. Мне не чем дышать. Я не могу пошевелиться. Перед глазами багровеет. Наступает темнота.

Лишь только кто-то ритмично надавливает на грудь. Раз за разом монотонно повторяю одно и тоже движение. Потом мне открывают рот и струя воздуха фильтрует легкие. Вокруг говорят. Не сразу, но я понимаю и начинаю различать реплики.

— Что же делать! Что же делать!

— Заткнись!

— Убил пацаненка! — стенает тот же голос. — Меня же под трибунал. Вот конец карьеры!

— Не ссы, жив твой, салага. Задышал. Эй, что рты разинули? К аппарату его подсоединяйте. Понабирали недоумков.

Меня вертят, крутят. Кровавая пелена медленно сходит с глаз. Я вижу лицо бородатого мужика перед собой. Волосы у него мокрые. На обтянутом защитнике написано большими белыми буквами с вензелями и завитушками: «Учебный центр». Хлопает меня по щеке.

— Нормально? Еще? — Одевает маску. Холодный пластик упирается в скулы. Дышу. Это так чудесно. Руки плетки. Тело не слушается. Я живой.

— Как тебе такое в голову могло прийти? — гневно спрашивает бородач у плаксы. Тот приходит в себя, огрызается:

— Так лучший ныряльщик в команде! Под водой дольше всех ходил!

— Доходился! Ели откачал! Эй, матрос?! Смотри, до сих пор на голос не реагирует! Сколько мертвым был?! — И снова вопрос невидимому собеседнику.

— Я не знаю… Если выживет, я потом из него сержанта сделаю! — оправдывается взволнованный голос. — Слово даю. Ну, а тебе пиво.

— Тогда уж лейтенанта! Парень тебе карьеры мог стоить! Два!

— Что два? — удивляется голос.

— Пива два.

Я тянусь к бороденке скрюченными пальцами, потому что мне не нравится, когда мою жизнь оценивают в два пива и промахиваюсь. Ситуацию тут же исправляет кто-то другой во мне. ОН словно отодвигает меня в сторону, спокойно хватает мужика за бороду и свободной рукой начинает наносить удар за ударом, быстро превращая мясистый нос в отбивную. Потом меня скручивают и тело снова наливается тяжестью, конечности мертвеют. Я удивленно прислушиваюсь к себе. Как я так смог? Откуда взялись силы? Не мог же кто-то вселиться в меня пока я был мертвым? Но тихо. Тело безмолвствует. Показалось. Я не совсем уверен, но склоняюсь к мысли, что меня накрыла внезапная вспышка агрессии. Откуда только взялась? Куда как лучше лежать с закрытыми глазами. Я хочу закрыть глаза, но не могу. Они вращаются. Цепко выхватывая картинки вокруг. Живут, не подчиняясь мозгу. Наконец, и это проходит.

— Ты посмотри, с характером! — незлобно ворчит бородач, утирая нос от крови, — на корабль к себе возьму. Мне такие нужны. Будет якорь полировать. Что, банан ты зеленый, думал жизнь закончилась? Нет, брат. Она только начинается.

Я стою в толпе лопоухих новобранцев и смотрю, как над везунчиком, присоединенного к восстанавливающему роботу склонились двое морских офицеров-инструкторов. Интересно над кем они говорят? Я привстаю на носки и вижу в трубках побелевшее своё лицо. Я в двух местах одновременно. Я понимаю, что умер. Колени подкашиваются, я начинаю оседать, но меня хватают под мышки, не давая упасть. С благодарностью киваю парням и с силой вырываюсь — нет, никаких матросов-салаг, вокруг меня стоят люди в шкурах. Туземцы молчаливо окружают меня плотным кольцом, не издав единого звука. Моё метание затихает, когда я понимаю — опасности нет. Я не интересен аборигенам. Дикие люди смотрят вперед и сквозь меня. Лица у всех сосредоточенные. Мне становится интересно, что могло их так заинтересовать и увлечь, оборачиваюсь и вижу знакомое дерево облепиху.

А под ним звездную парочку. Хотя звездный среди них только один — я, девчонка местная. Мне не нравится мое разделение. Мне не нравятся мои две личности, существующие отдельно друг от друга. Они живут каждый своей жизнью. Тот, что с Айной старается, а я, что стою среди зрителей хрипло шепчу, робея:

— Не может быть! Черт побери. — Да. Неожиданно и почетно: весь род девушки собрался и решил поприсутствовать на спектакле. Я принимаю вызывающий вид, втайне гордясь тем вторым я, что рядом с Айной, пока он не начинает громко и не уместно храпеть. Я не заметно сдуваюсь, опускаю плечи и кошу глазами по сторонам. Кажется, никто не обратил внимания на такой конфуз. Все смотрят на девушку. Она поднимается. Гладит себя. Улыбается и смотрит на живот.

Ели заметная крохотная искорка пульсирует в ней. Род: мужчины и женщины, старики и дети благовейно шепчут и Айна слышит их, смотрит в нашу сторону и улыбается еще шире.

— Что это? — спрашиваю я в полном недоумении. — Что произошло? — Задаю я вопрос, оборачиваясь в разные стороны. Там, где я думал, должны стоять люди никого нет. И Айна под деревом уже одна. Одетая, сосредоточенная обняла ствол облепихи, думает о чем-то своем. Странно, а где я? Теперь я один?

— Айна, — шепчу я. — Айна. — Я хочу сделать шаг, но не могу. Ноги приросли к земле. Сделать шаг вперед невозможно. Девушка прижимается лбом к стволу дерева, шепча слова. Она плачет. Я не вижу, но я чувствую. Я беспокоюсь: нет причин для слез, я ведь рядом.

Я хочу сказать очевидные слова, но Айна делает шаг в сторону и исчезает. Я остаюсь один. И никого больше нет на поляне. Не зрителей, не ветра, никого. И, что теперь? Все закончилось? Ушли, а главного героя забыли? Я дергаюсь, но по-прежнему не могу двинуться с места. Надо догнать Айну! Она не могла далеко уйти.

Айна возвращается не одна. В руках ее корзинка и маленький ребенок. Она уже не смеется и не прыгает на одной ножке. В глазах поблекшие смешинки. Девушка раскидывает шкуру под деревом. Садится и смотрит за ползающим грудничком. Она тихо напевает, и, когда ребенок устает, берет его на руки и укачивает.

Я стою и молчу.

Она приходит и уходит еще много раз. Ребенок растет и превращается из подростка в высокого юношу. Айна по-прежнему гибка и хороша, только в глазах ее больше нет смешинок.

В последний раз к дереву приходит подтянутый в военной форме молодой человек. Его окружает небольшая свита. Пока люди раскидывают старую шкуру, устанавливают столик, сервируют серебром по белоснежному крахмалу скатерти, накрывая обед, мужчина гладит облепиху, думая о своем. Ест он в полном одиночестве и пока не встает из-за стола, я все думаю, где я мог раньше его видеть? При каких условиях? Что я должен с ним сделать? Заговорить? Подойти?

Мужчина встает. Смотрит почти на меня. Чуть-чуть не угадывая местоположение и неожиданно резко вскидывает руку в воинском салюте. С секунду он стоит натянутой струной, потом сразу обмякает, рвет тугой воротник у горла и медленно идет к порталу, словно прощаясь с местом навсегда. У перехода замирает. Рукой прикрывает глаза.

— Ладно иди уже, у тебя всё получится, вот посмотришь, — шепчу я. Мужчина резко оборачивается и внимательно смотрит в мою сторону никого не видя.

— Показалось, — шепчет военный и настороженность с него стекает водой, — особенный ментал места. Здесь даже воздух вами пропитан. — Мужчина улыбается и резко становится серьезным. — Прощайте родители. Прощайте род. Спасибо, что были всегда рядом. Я часто нуждался в вашей поддержке. Я вас не забуду. Сегодня я ухожу и надеюсь вернуться. Мы обязательно победим в войне и изгоним всех титанов. — Он тяжело вздыхает и начинает таять, уходя своей тропинкой во времени.

— Постой! — кричу я. — Ты слышал меня?! А где Айна? — Я дергаюсь и начинаю падать. Мир вертится: небо под ногами, земля над головой. Картинки смазываются.

Коршун продолжает падение. Клюв птицы раскрывается в протяжном прощальном клекоте, а я, раздробленный и сломленный, лечу вниз навстречу земле и нет сил дернуть хвостом. Нелепо погибнуть мышью. От опушки леса по полю стремительно движется тень. Я прихожу в себя и пищу от страха, не понимая опасности. Задняя лапа судорожно сжимается и гребет со всей мочи, пытаясь убежать и спасти неразумное тело. Только куда можно убежать падая в воздухе? «Никуда», — подсказывает разум, и лапа бессильно замирает, крохотные пальчики судорожно поджимаются, чувствуя, что конец близок. Тень вытягивается, и я мягко приземляюсь в раскрытые ладони. На меня смотрит улыбающийся мальчик. Я вижу большую щербинку между передними зубами. Крупные оспины глубокими котлованами покрыли всю правую щеку юного туземца. Курносый нос усеян тёмно-коричневыми пятнами веснушек, а с верхних кончиков ушей, обожжённых солнцем, свисает лохмотьями белесая кожа. Я печально подмигиваю ему в ответ и из носа мышки вытекает капелька крови. Моей крови. Сколько мне ее еще терять? Мальчик подносит ладони к лицу и вдыхает в мышку жизнь.

Я не понимаю, что происходит. Зато упорная лапа почти сразу начинает загребать, пытаясь вытащить нас из ладоней, а в след за ней оживает и хвост: мелко подрагивает. Мальчик смеется, оборачивается к лесу, показывая спасенную мышку соплеменникам рода и, склоняясь к земле, бережно и осторожно разжимает ладони.

С меня хватит приключений. Я бегу.