Чикита

Глава VIII

Бука подплыл к поверхности Сены и высунул голову на звук аккордеона на Пон-дю-Карусель. Потом прибился к берегу и послушал перебранку сутенера с проституткой. Лунная дорожка серебрилась на воде. Заскучав, манхуари нырнул, развернулся и поплыл к острову Сите. Черно-зеленый камень, у которого он обычно устраивался на ночь под мостом Сен-Мишель, заняли угорь и рак, но при виде Буки последний тут же бежал. Если у угря и были намерения побороться за место, он, очевидно, передумал, как только вновь прибывший оскалил зубы.

Как же Бука стал первым и единственным парижским манхуари? История эта тесно связана с прибытием Эспиридионы Сенды в Нью-Йорк и будет рассказана в свое время.

К удивлению сопровождающих, во время плавания Чикита не жаловалась на тесноту в каюте, пресную кормежку и немилосердную качку. Напротив, она лучилась жизнерадостностью и оптимизмом, так что Рустика, знавшая ее лучше всех, даже разволновалась. То ли она вправду счастлива начать новую жизнь, то ли тщательно играет роль? Так или иначе, часы вынужденного заточения прошли за декламацией стихов с Мундо, созерцанием пенных волн и линии горизонта, восторженными рассказами Румальдо о манхэттенских театрах и кабаках и занятиями английским с Рустикой.

Когда ржавый нос судна устремился к порту Нью-Йорка, Чикита отважилась выйти из каюты и ненадолго поднялась на мостик в сопровождении брата и кузена, чтобы издали взглянуть на город, который намеревалась завоевать. Мундо легко поднял ее — его никогда не переставало восхищать, как же мало она весит, — и Чикита вцепилась ручками в край борта, забыв про остальных пассажиров. По левую сторону она увидела колоссальную статую Свободы с факелом и в причудливой шипастой шляпе, по правую — не менее грандиозный подвесной Бруклинский мост, а посредине между двумя чудесами инженерии бороздили воды торговые суда под флагами всех мастей, роскошные трансатлантические лайнеры, прогулочные яхты, паромы, баржи, буксиры, почтовые пароходики и рыбачьи лодки. За пирсами Чикита разглядела множество зданий, а еще дальше — фабричные трубы, испускавшие темный густой дым, и задалась вопросом: а выдержит ли ее сердце, не знавшее ничего, кроме пейзажей Матансаса и окрестных усадеб, такую новь и величину?

Корабль подвалил к пирсу, настала пора подумать о высадке, и Румальдо принялся отдавать приказы, которым никто не стал перечить. Чикита, хочет она того или нет, должна с головы до ног закутаться в шаль. В таком виде, спеленатую, словно little mummy[21], Рустика вынесет ее с парохода и будет носить везде. Это придаст всей их процессии скорости, не позволит торопливой толпе толкать и топтать Чикиту и убережет от скопищ зевак. Мундо, в свою очередь, займется аквариумом с манхуари, жуткой тварью, которую он, Румальдо, в минуту слабости разрешил сестре взять с собой. Сам же он собирается отыскать сундуки и ящики с мебелью Чикиты, помеченные буквой «С» (от фамилии Сенда), в длинных рядах багажа, выложенного в алфавитном порядке, нанять носильщика и пройти таможенный досмотр.

Сквозь ткань шали Чикита углядела в профиль краснощекого офицера иммиграционной службы, который сердечно приветствовал их, полагая, что Рустика прижимает к груди младенца. Но, когда с формальностями было покончено и кубинцы собрались было двигаться дальше, он вдруг хрипло выкрикнул: «Стоп!» — поднял шаль, укрывавшую аквариум, и принялся хмуро рассматривать Буку. «What is this?»[22] — потрясенно вопросил он. Румальдо, струхнув, как бы их не погрузили на паром и не отправили на Эллис-Айленд, словно пассажиров третьего класса, прибывших из Европы, поспешил разъяснить, что это манхуари, экзотическая рыба, совершенно безобидная — хоть и very ugly[23],— поскольку питается исключительно водными растениями.

В этот миг Бука, словно желая опровергнуть свое мнимое вегетарианство, счел за лучшее зевнуть, и офицер совсем помрачнел при виде его острых зубов. Что за чудище они вознамерились протащить в страну? Мучимый духотой и гамом десятков пассажиров, томившихся в длинной очереди и жаждавших воссоединиться с друзьями и родственниками по ту сторону перил, Румальдо призвал весь свой ум, чтобы успокоить янки. Он заверил, что зверюга при всей своей отвратности представляет огромный научный интерес и сегодня же они отдадут ее в дар общественному аквариуму, где ею смогут бесплатно любоваться все ньюйоркцы[24].

Чикита уже совсем изнурилась, начала задыхаться и приготовилась высунуть голову, чтобы вступить в перепалку с офицером, но тот внезапно разрешил им пройти. Дальше дело пошло быстрее: они проложили себе путь сквозь толпу, раздобыли экипаж, и Мундо, Рустика и маленькая мумия расселись внутри. Румальдо проверил, на месте ли весь багаж, велел кучеру везти их в «Хоффман-хаус» и присоединился к остальным. «Трогай!» — прокричал он и в сотый раз пояснил, что выбрал «Хоффман-хаус», не такой шикарный отель, как «Астор» или «Метрополитен», за то, что он нынче в моде у многих творческих личностей.

Неизвестно, то ли кучер плохо расслышал указания, то ли был новичком на Манхэттене, то ли сбился из-за сутолоки в порту, то ли попросту решил нажиться на пассажирах. Так или иначе, вместо того чтобы направить экипаж на Уолл-стрит и въехать в Железный Вавилон, так сказать, парадными воротами, дорогой банков, денег и процветания, он решил вопреки здравому смыслу избрать заднюю дверь, то бишь углубиться в еврейско-итальянский квартал, способный навести ужас на всякого.

Чикиту ошеломили грязные запруженные улицы. Это преддверие ада — и есть хваленый современный Нью-Йорк? Широко распахнув глаза, она смотрела на линялые безвкусные здания, стены, прорезанные пролетами железных лестниц, лавки с вывесками на идише, лотки с фруктами, овощами, рыбой и птицей, как попало раскиданные вдоль тротуаров, горластых бродячих торговцев, толкавших тележки с товаром, женщин, которые тащили тяжелые корзины с хлебом, развешивали на балконах белье или болтали с соседками, мальчишек-газетчиков и мальчишек, пинавших чиненые мячи, рабочих, нищих, проституток и пьяниц, полицейских, которые расхаживали по двое в шлемах, похожих на перевернутые ночные горшки, осматривались в поисках возможных воришек и угрожающе покачивали дубинками, фургоны, запряженные тощими одрами и едва пробивавшие путь сквозь рои прохожих, а также шумные поезда, несшиеся по уродливому железному желобу на уровне крыш.

Чикита зажала нос платочком, чтобы не задохнуться от запаха гнили, грязи, застарелого пота, мочи и экскрементов, доносившегося отовсюду: от помойных ведер, гниющих на жаре товаров, ветхих обносков, сточных вод и лошадиных куч. Крики, смех, чумазые и осунувшиеся лица, столпотворение, нищета, жужжание мух, колыбельки в дверях домов и выбоины на дороге, которые ни один кучер не старался объехать. Куда их завез ее брат? Представшая картинка совсем не похожа на цивилизованный город из его восторженных рассказов.

Рустика с Мундо, похоже, были разочарованы не меньше, но Румальдо со снисходительной улыбкой всех успокоил: таков уж Нижний Ист-Сайд, гнусный и безобразный загон, в котором ютятся и выживают как могут самые бедные и недавние иммигранты. Ночью, когда люди прячутся по своим каморкам и гул замолкает, словно по волшебству, все еще хуже: пустынные улицы, уже без патрульных на углах, превращаются в филиал ада, где попрошайки и злоумышленники запросто грабят и насилуют, не боясь ни Бога, ни закона. Но к чему заострять внимание на этом уголке Ист-Сайда, если истинный Нью-Йорк, с широкими улицами и тенистыми площадями, украшенными статуями, с элегантными магазинами и модными театрами, с особняками миллионеров и огромными конторскими зданиями, еще впереди? Чуточку терпения, вскоре они и сами в этом убедятся. Высунувшись до пояса из окна, Румальдо велел кучеру как можно скорее вывезти их из этого квартала и умудрился увернуться от гнилых помидоров, которыми швырялись в экипаж малолетние оборванцы.

Наконец они вывернули на Юнион-сквер и влились в поток транспорта на Бродвее. Румальдо вздохнул с облегчением, а остальные повеселели при виде омнибусов на конной тяге, цветастых реклам микстур и мыла и задорно позвякивающих новеньких трамваев. Как будто они одним махом перескочили из мира в мир. Чистый просторный проспект, запруженный толпами элегантных горожан, полный ресторанов и магазинов, примирил их с Железным Вавилоном.

Вдруг Рустика вскрикнула, увидав странный аппарат на колесах, двигавшийся наобум. Водитель плохо управлялся с махиной, грозившей въехать прямо в их экипаж. К счастью, в последнюю минуту столкновения удалось избежать.

— Вы только что наблюдали первый автомобиль в вашей жизни, — взволнованно и торжественно объявил Румальдо. — Эти кофейники на колесах пока еще редко встречаются, но вскоре заполонят все улицы, — предрек он и издевательски заклеймил Рустику паникершей и деревенщиной. Некоторые считают, что эти машины, топящиеся нефтью, — дьявольское изобретение, но лично его влечет все новое, и, если удача им улыбнется, он не исключает возможности обзавестись авто и стать chauffeur[25].

— Ну а меня только через мой труп затащат в эту лоханку, — фыркнула Рустика.

Добравшись до треугольника, образованного слиянием Бродвея, Пятой авеню и 25-й улицы, экипаж обогнул обелиск над могилой генерала Уорта, героя войн с Мексикой, и остановился у «Хоффман-хауса», элегантного гранитного здания, занимавшего целый квартал, где Сенда зарезервировали двухкомнатный номер.

Минуту спустя Чикита уже прямо и гордо вышагивала по алому ковру в холле. За исключением двух-трех любопытных, никто из постояльцев, которыми кишело помещение, не заинтересовался ее ростом. Служащие же, видимо, привыкли иметь дело с еще более странными гостями и просто сопроводили их до номера с преувеличенной учтивостью.

Когда золоченые дверцы лифта распахнулись на шестом, последнем этаже, в коридоре показалась высокая худая дама, одетая во что-то атласное и зеленое и увенчанная кокетливой шляпкой в пармских фиалках. Неудивительно, что лилипутка с первого взгляда узнала ее, ведь, увидев однажды Сару Бернар, никто не мог забыть ее огненных кудрей, точеного носика и выразительных глаз. Куда сильнее они — и в первую очередь сама Чикита — удивились тому, что актриса, окинув малышку взглядом, наклонилась, заключила ее в объятия и слегка наигранно воскликнула: «Oh, топ Dieu! Ma petite!»[26]

Прошло девять лет со встречи в гримерной театра «Эстебан», но мадам Бернар помнила Чикиту и была счастлива видеть ее вновь. Она обернулась к своему секретарю и сообщила, что Чикита — ее кубинская подруга и très intelligente[27]. Польщенная petite склонилась в реверансе и представила Румальдо, поцеловавшего актрисе руку, и Сехисмундо. У последнего руки были по-прежнему заняты аквариумом, и он ограничился вежливым поклоном.

— Какие приятные воспоминания храню я о вашем острове… — промурлыкала Сара, многозначительно глядя на кубинцев, в особенности на пианиста. — Что это вы так осторожно держите? — полюбопытствовала она и подошла поближе.

К разочарованию божественной Сары, на вопрос ответил раскованный Румальдо. Он в подробностях (зачастую выдуманных) описал вид манхуари и его особенности. Посматривая то на Чикиту, то на Мундо и совершенно игнорируя Румальдо, а уж тем более Рустику, мадам Бернар решила, что они непременно должны прийти на ее спектакль в театре «Эбби» нынче вечером. Это ее предпоследнее выступление в Штатах, а такое нельзя пропустить. Не дожидаясь ответа, она приказала секретарю обеспечить кубинцам ложу, прошелестела атласом в лифт и напоследок объявила, что после спектакля они поужинают вместе.

Сенда сошлись во мнении, что встреча судьбоносная. Кто лучше обожаемой всем Нью-Йорком Сары Бернар проложит Чиките путь на сцену?

Они вошли в зал, когда занавес уже поднимался, и, стараясь не привлекать внимания, просочились к своей ложе. В тот вечер при полном аншлаге la Magnifique[28] представляла свой последний шедевр: «буддистскую трагедию» «Изеиль», действие которой разворачивалось в V веке до нашей эры. Чикита предпочла бы пьесу классического репертуара, но пришлось наблюдать, как мадам Бернар в воздушной тунике и белокуром парике изображает придворную даму гималайского царства, задавшуюся целью соблазнить прекрасного и целомудренного Сиддхартху. Пятидесятилетняя Бернар порхала по сцене с легкостью подростка, и ее voix d’or[29] оставался мощным и звучным.

После третьего акта капельдинер вручил им записку. Мадам сообщала, что встретится с ними в ресторане «Дельмонико» на углу Пятой авеню и 26-й улицы, где подают бесподобную filet de boeuf à la Dumas[30]. В четвертом и последнем акте ослепленная, запытанная и побитая камнями Изеиль благополучно скончалась в объятиях святого Сиддхартхи, и Чикита с Мундо уронили слезу, когда Будда признался, что и он безумно любил ее, прежде чем отказаться от титула раджи и пойти по пути святости.

Они удалились, пока публика аплодировала, и наняли экипаж до ресторана. Через полтора часа Сара ворвалась в отдельный зал, где они дожидались, и, не извинившись, потребовала от метрдотеля наполнить бокалы лучшим шато из имеющихся запасов и немедленно тащить меню, а то она умрет с голоду. Никаких hors d’oevres[31]: они сразу же перейдут к делу. Она стремительно выбрала блюда, не советуясь со своими гостями. Для начала суп из зеленой черепахи au Xérès[32], затем фирменное filet, но только не ей — ей нынче вечером хочется орегонского лосося à la Sirene[33]. Со сладким разберутся потом, но она должна предупредить, что земляничный мусс в «Дельмонико» просто merveilleuse[34].

Еле-еле управляясь с огромными вилкой и ножом, Чикита про себя чертыхалась: как же она забыла взять собственные приборы? Она несколько раз порывалась поведать Саре о своих планах, но та, казалось, была настроена слушать лишь саму себя. Как будто недостаточно наговорившись в ходе спектакля, она изводила кубинцев нескончаемой болтовней. Сперва восторженно описала нового питомца, шотландского колли по кличке Гейм, а потом обрушилась на шансоньетку Иветт Гильбер, которая, приехав в Штаты, имела наглость заявить журналистам, будто мадам Бернар обожает ее песни и считает главным талантом Франции после себя. В немалой степени благодаря этой гнусной уловке, она стяжала благосклонность ньюйоркцев, кривляясь и заголяя икры при исполнении «Fleur de berge»[35]. «Но обратимся к вещам более приятным», — вдруг объявила Сара и встряхнула рыжими кудрями, как бы отгоняя воспоминания об «этой стерве». Разве не великолепную афишу Муха, чешский король завитушек и арабесок, нарисовал специально для ее турне? Она непременно подарит им экземпляр. С автографом, разумеется.

Только после десерта Эспиридиона Сенда сумела вставить словечко о причинах своего пребывания в Нью-Йорке, но к тому времени мадам уже совсем засыпала и предложила продолжить разговор на следующий день. Они могли бы позавтракать вдвоем. У нее в люксе в девять, нет, лучше в десять утра. Впрочем, заметила она, презрительно отвернувшись от Румальдо, к ним может присоединиться и Мундо. Она хотела бы послушать его игру и убедиться, так ли он хорош, как утверждает его кузина.

Пока Рустика одевала Чикиту в ночную сорочку и заплетала ей косу, они услышали, как Румальдо в своей комнате рвет и мечет, возмущенный обращением Бернар. Перед сном Чикита прижала к губам талисман великого князя Алексея и вознесла импровизированную молитву славянским богам, чтобы те помогли ей заручиться поддержкой la Divine[36].

«Скромный», по выражению Сары, завтрак состоял из яиц пашот, ветчины, сосисок, фруктов, тостов, варенья, масла, молока и кофе. Она подвинула Чиките полную тарелку и велела не стесняться, вооружиться своими крошечными приборами и наедаться до отвала. Если малышка намеревается стать жрицей искусства, силенки не помешают.

Дело это непростое, вот что нужно знать, как «Отче наш», — первым делом предупредила Сара. Начало карьеры всегда требует жертв. Старательно изображая невинное дитя, Чикита заметила, что пустилась в авантюру лишь по настоянию брата и совсем не имеет знакомств в артистической среде. Может, мадам снабдит ее именами некоторых продюсеров, к которым лучше обратиться? И, если не трудно, даст пару рекомендательных писем?

Сара одарила ее широкой загадочной улыбкой, но ответила не сразу. Она попросила гостей пройти в соседнюю гостиную, указала на фортепиано и предложила показать, что они умеют. Под аккомпанемент Мундо Чикита постаралась как можно лучше спеть. Но похвастаться талантом к танцам не успела: Сара, не терпевшая, чтобы кем-то, кроме нее самой, интересовались дольше трех минут, подозвала ее обратно к дивану.

Мундо продолжал играть (сперва прелюдию, а потом berceuse[37] Шопена), а француженка рассеянно разглядывала обои. Убитая ее молчанием, Чикита решила, что Бернар в ней разочаровалась, но, когда Мундо завел нежную баркаролу, Сара скинула оцепенение и в продолжение беседы заметила: чем обивать пороги импресарио, рискуя получить дверью по носу, не лучше ли снять зал в отеле, устроить специальное представление и пригласить побольше народу? Разумеется, самых могущественных продюсеров и владельцев крупнейших театров, но и репортеров, актеров, политиков, военных, дам и господ из высшего общества. Это лучший способ представить начинающую артистку и добыть хороший контракт.

— Кого же мы можем пригласить? — встрял на ломаном французском пианист, не отрываясь от Шопена. — У нас нет друзей в этом городе. — Он искоса взглянул на Сару и осмелился на мольбу: не соблаговолит ли мадам стать их феей-крестной и подсказать список возможных гостей?

Сара пристально посмотрела на него и расхохоталась. Так и быть, ради дебютантки, но также в угоду очаровательному Сехисмундо, доказавшему, что и самые робкие люди способны на храбрые поступки в решительную минуту, она распорядится, чтобы секретарь составил перечень обязательных личностей. И раз уж она взяла на себя роль феи-крестной, то желает исполнить ее с блеском, а потому лично напишет Эбби, Хаммерстайну, Киту, Фроману, Биэлу и другим продюсерам и внушит, чтобы они ни за что на свете не пропустили представление Чикиты, но умолчит о ее росте в двадцать шесть дюймов. «Так будет эффектнее», — добавила она.

— Заходите сегодня вечером после прощального спектакля за списком и письмами, — сказала Сара пианисту.

Чикита была не прочь и сама их забрать, но француженка подчеркнула, что ожидает именно Мундо, поднялась с дивана и дала понять, что визит подошел к концу.

— Это бартерный обмен, — заявил Румальдо, едва ему рассказали о результатах переговоров, глянул на Мундо и предостерег: — Старуха в тебя втюрилась. Будь с ней поласковей, а то не видать нам бумаг.

— Вот уж дудки! — отвечал, бледнея, кузен. — Что угодно, только не это.

— Не слушай его! — встряла Чикита. — Ну да, мадам Бернар позвала тебя лично забрать рекомендательные письма и список гостей, но это вовсе не значит, что тебе придется расплачиваться за услугу.

— Но если придется, уж будь любезен держаться молодцом, как мужик! — цинично отозвался Румальдо.

Сехисмундо невыразимо страдал до самой полуночи. Он никогда не был близок с женщиной, и сама мысль об этом приводила его в ужас. Но Чикита так слезно умоляла его пойти и так бодро убеждала не бояться, что он согласился. Он наведается к Бернар, но и только.

— А вы ей сыграйте, — посоветовала Рустика.

— Наивные вы люди, — вздохнул Румальдо. — Игр-то она ждет, только не на фортепиано. — И утянул кузена в бар выпить виски для храбрости.

Там, под картиной Бугро, изображавшей четырех обнаженных нимф, резвящихся в обществе косматого крепкозадого сатира, он напомнил Мундо, что их общее будущее сейчас только от него и зависит.

— Кому, как не мне, знать, что бананы тебе больше по нраву, чем папайи, — задушевно начал Румальдо. — Но ты пойми, дуралей, фрукты бывают всякие и по форме, и по вкусу, и попробовать нечто новенькое не так уж трудно, даже приятно, вот увидишь. — И пустился в описание разных приемчиков, которые доставят высшее наслаждение даже самой требовательной фемине, чем окончательно сконфузил несчастного кузена.

— Entrez[38],— приказала Сара, заслышав робкий стук в дверь.

Сехисмундо нажал на ручку, вступил в сумеречную гостиную и краем глаза заметил ускользающую тень (горничную?). Сара стояла посреди комнаты в неглиже из газовой ткани и с подсвечником. Она поманила его пальцем и, когда он подошел, ухватила за руку.

— Не сыграть ли вам что-нибудь? — пролепетал пианист.

Она глянула на него недоверчиво и нежно, отрицательно помотала головой и задула одну свечу.

— Вы успели написать письма? — осведомился Мундо.

Француженка прошептала «oui» и медленно, но верно потянула его в сторону спальни, задув вторую свечу. Там она поставила подсвечник на столик и усадила Мундо рядом с собой на край кровати.

— Нас ждет незабываемая ночь, — предрекла она, не отпуская его руки. Послюнила большой и указательный пальцы, загасила фитиль третьей, последней свечи и заключила Мундо в объятия.

Он тут же отстранился, пробормотал малоубедительное «сейчас вернусь» и пулей вылетел из комнаты. При виде напуганного до смерти кузена без всяких писем Чикита с Румальдо разочарованно переглянулись.

— Я не смог, — посетовал любитель Шопена, рухнул на стул и рассказал, как эта дамочка погасила все свечи одну за другой и накинулась на него, словно «течная паучиха».

Чикита уже решила, что все погибло, но тут Рустика предложила сумасбродное решение: Румальдо вполне может заменить кузена. «Ночью все кошки серы», — напомнила она сомневающимся хозяевам. Главное, чтобы самозванец успел смыться до наступления рассвета.

Румальдо, конечно, плохо верилось, что француженка ничего не заметит, но попытка не пытка. Чикита и Рустика в мгновение ока сбрили ему усы и надушили одеколоном Мундо. К его изумлению, уловка отлично удалась, и до самой зари он неустанно удовлетворял любовные прихоти Сары. Хотя пришлось помалкивать: на каком бы седьмом небе ни пребывала актриса, его хриплый голос, столь отличный от тенорка Мундо, вмиг указал бы ей на обман.

Перед рассветом подставной Сехисмундо покинул постель, стал одеваться в самом темном углу спальни и тут внезапно понял, что, невзирая на огромный риск, заговорить-таки надо. Как иначе истребовать письма и список? Но, когда он уже собрался подать голос, Сара спасла положение. «Кубинцев, может, и не зря зовут индейцами в сюртуках, — промурлыкала она в изнеможении, — но уж ублажить женщину вы умеете». И, проваливаясь в сон, добавила, что бумаги лежат на письменном столе в гостиной.

Утром, прежде чем Сара Бернар отправилась в порт и погрузилась на «Ла-Шампань», тот же пароход, что привез ее в Нью-Йорк три месяца назад, Чикита с братом зашли проститься.

— Мадам, я не знаю, как благодарить вас за помощь, — сказала лилипутка.

— Могу подсказать, — ответила рыжая красавица, и кубинцы испуганно заморгали: вдруг ей взбрело забрать с собой Мундо? К счастью, обошлось. — А где та ваша странная рыбина? Она так необычна, что я хотела бы иметь ее среди своих питомцев.

Чикита сглотнула. Расстаться с Букой! Что за каприз? Она замешкалась, хотя Румальдо ткнул ее в спину, заставляя уступить. Но тут в ее груди словно бы забились два сердца. Это талисман давал понять: если она хочет добиться успеха, следует пожертвовать многим, в том числе и манхуари.

— Буду счастлива подарить вам Буку! — вздохнула Чикита наконец и попросила. — Только обещайте баловать его.

— Ну разумеется, petite, — заверила Сара. — Он прекрасно уживется с моими львами, тиграми, обезьянами, броненосцами и какаду. — И, присев на корточки, она расцеловала подругу в обе щеки.

Годы спустя Чикита узнала, что ее манхуари недолго прожил у Сары в Париже. Через несколько дней после приезда из Штатов актриса устроила ужин для близких друзей и захотела похвастать новым приобретением. Она намеревалась покормить рыбину куском печенки, но Бука вдруг выскочил из воды, вцепился в длинную тонкую кисть Бернар и едва не откусил ее целиком. Сара, не знавшая удержу как в любви, так и в ненависти, тут же приговорила его к изгнанию. Слуга получил приказ отнести манхуари на берег Сены и избавиться от этого fauve épouvantable[39]. Как тропическая рыба приспособилась к парижским зимам? Возможно, ответ кроется в речах мудрого Панчо де Химено: за миллионы лет Atractosteus tristoechus так привыкли уворачиваться от любых опасностей, что обрели чрезвычайную выносливость.