Чикита

[Глава XIV]

Хоть режь меня, но эта глава у меня совершенно выветрилась из головы. Если память не изменяет, Чикита еще только раз упоминала о похищении амулета и смерти детективов — мол, больше она не получала известий об этих двух событиях. А вот другое отчетливо помню: письмо, которое Эстрада Пальма и прочие члены Кубинской хунты прислали ей после премьеры во «Дворце удовольствий». Оно было написано со всем уважением, но от похвал авторы воздерживались, скорее, давали понять, что разочарованы спектаклем. Даже просили внести изменения. К примеру, им не понравилось, что Проктор ошибочно поставил Масео во главе кубинских войск, в то время как в действительности главнокомандующим был Максимо Гомес.

Но хуже всего, по их мнению, было то, что роль героя отводилась Дяде Сэму. Будто кубинцы не способны сами победить испанскую армию, и лишь вмешательство янки принесет им свободу. Плачевная мысль, оказывающая скверное влияние на революцию! Кубинская хунта стремится, чтобы Соединенные Штаты признали право кубинцев на независимость, а не посылали свои войска на чужую войну. В конце письма Чикиту просили проявить себя истиной патриоткой и изменить водевиль так, чтобы кубинцы в нем побеждали без чьей-либо помощи.

Это, естественно, привело ее в бешенство. Она швырнула письмо в мусорную корзину и не подумала отвечать. «Ну почему, почему люди так близоруки и от всего воротят нос? — воззвала она к Рустике и Сехисмундо. — Они ведь придираются к мелочам, но пропускают главное: после каждого выступления зрители аплодируют до упаду и требуют свободы многострадальной Кубе». Кого волнует, что кубинцы побеждают при помощи Дяди Сэма, если публика вываливает из театра, горя желанием поддержать независимость Кубы?

Точно утверждать не могу, но сдается мне, посмотреть на Чикиту во «Дворец удовольствий» стекались в основном голубые. Ну, ты понял, — извращенцы. Это я к тому, что в пору моего пребывания в Фар-Рокавей я имел возможность убедиться: содомитов к ней тянуло как магнитом.

Сразу скажу: я ничегошеньки против педиков не имею. Когда я работал корректором в «Боэмии», у меня было много таких коллег, и мы никогда не ссорились. Иногда они, конечно, устраивали драмы и, так сказать, распушали перышки, но мне-то что? Есть пословица: «Всякий волен сделать из своей задницы барабан и искать, кто на нем лучше сыграет». Никто не имеет права лезть в личную жизнь людей. Жаль, не все с этим согласны. Был у меня дядя (не из Тампы, другой), так у того прямо была аллергия на голубых. Терпеть их не мог. Когда мы были маленькие, вечно советовал нам с двоюродными братьями: «Никого не допускайте до своей жопы, потому как, может статься, вы с одного раза к этому пристраститесь, и вся жизнь под откос пойдет». Странный совет, если вдуматься. По счастью, до сегодняшнего дня я ни разу не хотел даже потрогать другого мужика и в моем-то возрасте уже вряд ли захочу. Но кабы такое пришло мне в голову, в Фар-Рокавей это было бы проще простого, потому что Чикита дважды в месяц устраивала приемы, и девяносто девять процентов тех, кто туда ходил, хромали на голубую ногу.

На этих «салонах», как она их величала, Чикита рассказывала про свои лучшие деньки, про страны, где она побывала, и про знаменитостей, среди которых ей довелось вращаться. Скажем, она всегда упоминала, что в Лондоне подружилась с писателем Уолтером Де Ла Маром и уговаривала его написать роман с главной героиней-лилипуткой. Якобы несколько лет спустя Де Ла Мар прислал ей роман, но она не смогла одолеть и первых десяти страниц, до того занудной оказалась книга. Голубые делали такие лица, будто были прекрасно знакомы с творчеством Уолтера Де Ла Мара, хотя, могу побожиться, ни один из них и слыхом о нем не слыхивал. Как и я. Это уж потом в Гаване мне попалась его книга про лилипутку. Неплохая, кстати, книга.

«Мальчики», все как один тощенькие, белобрысые и бледные, с цветками в петлицах и яркими платками на шеях, завороженно слушали Чикиту, отвешивали ей комплименты и смеялись ее остротам. Она, конечно, не желала признаваться, но в глубине души тосковала по зрителям. В такие вечера она на глазах молодела, приходила в страшное возбуждение и, не замечая осуждающих взглядов Рустики, принималась доставать из сундуков шелковые и кашемировые платья, накидки из куницы, горностаевые боа и зеленые муфты из обезьяньего меха, атласные туфельки, расшитые полудрагоценными камнями, страусовый веер Лилли Леман-Калиш и целые пачки фотографий и газетных вырезок.

Под конец, после долгих упрашиваний, она а капелла исполняла какую-нибудь из своих любимых вещиц, почти всегда «Голубку», а «мальчики» хлопали и улюлюкали. Чикита утверждала, будто это она сделала «Голубку» столь популярной в Штатах. Но это неправда. Еще до ее водевиля во «Дворце удовольствий» эту хабанеру в Нью-Йорке пела Прекрасная Отеро. И вот поди ж ты — я вспомнил! Как раз в этой главе Чикита рассказывала, как познакомилась с Прекрасной Отеро. Но об этом потом, а то ты еще запутаешься.

Когда Чикита заканчивала петь, гости от нее отвлекались. Они всегда притаскивали с собой модные пластинки и заводили граммофон на полную громкость. В ту пору был бешено популярен Лу Голд и его оркестр, и все пели и танцевали под фокстрот «You’re the Cream in My Coffee»[69]. Иногда они втягивали и Чикиту, но обычно она благодушно наблюдала за ними из кресла. И меня поначалу тоже завлекали в свои игрища. Строили мне глазки и кокетничали, словно я Джон Гилберт или Дуглас Фэрбенкс-младший, но я никогда не поддавался и в конце концов им наскучил.

А вот Рустику чуть ли не удар хватал всякий раз, как начинались танцы. Она скрепя сердце плелась в кухню и выносила подносы с канапе, со сластями и огромные кружки этого пойла, которое американцы почитают за кофе. «Мальчики», числом обыкновенно шесть или семь, иногда больше, набрасывались на еду и в мгновение ока сметали все дочиста. Я задавался вопросом: что их так манит в Фар-Рокавей? Общество Чикиты или возможность набить животы? Голодные были годы, чего уж там.

На «салонах» присутствовал и один господин по фамилии Колтай, старый-престарый. Он здорово выделялся из всего этого сборища. Вел себя сдержанно, не размахивал руками, будто дирижер, не клал жеманно ногу на ногу, а когда остальные начинали спорить, кто красивее — Рамон Новарро или покойный Валентино, — оставлял свое мнение при себе. Поэтому я решил, что господин Колтай не голубой. Тогда я еще считал, что они непременно манерные. Но со временем понял, как сильно ошибался: зачастую самые мужиковатые мужики оказываются теми еще пидорами. Так что, если поразмыслить, старикан вполне мог быть таким же, как «мальчики».

Ну, неважно. В общем, этот господин родился в Будапеште, жил в Квинсе, на голубого не смахивал (по крайней мере, на мой взгляд) и был крупным специалистом по лилипутам. Такое у него было хобби, даже пристрастие. Колтай мог часами рассказывать про карликов, про их странности и подробности жизни, поскольку многих из них знавал лично. С младых ногтей он занялся этой темой и стал истинным знатоком. Однажды какой-то захудалый род-айлендский журнал напечатал его статью (называлась, кажется, «Самые знаменитые лилипуты в мире»), и он везде носил с собой вырезку и при каждом удобном случае всем показывал. Я тоже прочел, мне понравилось, и я перепечатал ее на память. Чиките там был уделен крайне восторженный фрагмент. Копия валяется где-то там в коробках, так что не буду лишний раз надоедать тебе пересказом.

Помню, я советовал ему расширить статью и сделать из нее брошюру. «Да, вы правы, в ближайшее время так и поступлю», — сказал он, но без особой охоты. Скорее всего, так ничего и не опубликовал, унес знания в могилу.

На вечерах, пока наша голубизна жевала, глотала, хохотала и танцевала, мы с сеньором Колтаем устраивались в уголке и беседовали. То есть говорил больше он, а я только изредка задавал вопросы. Тема никогда не менялась, потому что Колтай был ходячей энциклопедией, состоявшей из одной-единственной статьи. Благодаря ему я уйму всего узнал про лилипутов.

Сколько лет ему было — страшно представить, если он своими глазами видел выступления Чарльза Страттона, легендарного Генерала Тома Большого Пальца. И не в пору заката, когда тот растолстел, облысел и даже подрос на несколько дюймов. Нет, он застал его еще очаровательным юношей, которого сама королева Виктория принимала в Букингемском дворце. От Колтая я узнал, что в начале карьеры Том Большой Палец побывал в Гаване и однажды вечером проехал по бульвару Прадо в экипаже, запряженном карликовыми пони[70].

Еще он с большим уважением, даже с восторгом отзывался о Лусии Сарате, трагически погибшей мексиканке. Она ехала на поезде через Скалистые горы, случилась какая-то поломка, а тут еще и снежная буря — словом, поезд застрял. Ударил такой мороз, что несчастная Лусия скончалась от переохлаждения. Паулину Мустерс он также очень любил и всегда называл «голландской мушкой с кружевными крыльями и в рубиновой короне». У него имелась целая коллекция портретов разных лилипутов, я сам видел. Но сильнее всего Колтай гордился тем, что ему довелось присутствовать на бракосочетании Тома Большого Пальца. Я раз двадцать слышал от него эту историю.

Свадьба Генерала Большого Пальца и Лавинии Уоррен стала событием в масштабе всей страны. В предстоящие дни газеты даже стали печатать меньше сводок о Гражданской войне, чтобы читатели не упустили ни одной подробности свадьбы. Невесте исполнился двадцать один год, а росту в ней было тридцать два дюйма; жених обгонял ее на четыре года и два дюйма. Юный Колтай из кожи вон вылез, но добыл приглашения на церемонию в церкви и праздничный банкет, устроенный Барнумом в отеле «Метрополитен»[71]. В дешевом, но отглаженном и накрахмаленном костюмчике он смешался с толпой миллионеров, сенаторов, генералов и дипломатов. Жениха и невесту поставили на крышку рояля, и оттуда они принимали поздравления. Но лишь немногие гости (и в их числе, разумеется, Колтай) знали, что женихом на этой свадьбе Чарльз Страттон оказался едва ли не случайно.

Том Большой Палец с первого взгляда безумно влюбился в Лавинию Уоррен (та прибыла из родного массачусетского селения поработать несколько недель у Барнума в Американском музее). Роль Купидона разделили между собой Анна Свон, великанша шведского происхождения из Новой Шотландии, и Мадам Клофуллия, бородатая женщина, уроженка Швейцарии.

«Ты должен познакомиться с мисс Уоррен! Она твоего размера, тебе понравится», — сказала великанша. «К тому же тебе самая пора жениться», — поддакнула бородатая. Поначалу лилипут воспротивился: он знать не желает никакую там девицу. «Да я перецеловал больше женщин, чем любой парень моего возраста, включая королев Англии, Франции, Бельгии и Испании, — похвастал он и презрительно добавил:

— Она, наверное, толстая уродина, и ей лет под сорок».

Великанша заметила, что Лавиния отличается редкостной красотой и ей едва сравнялся двадцать один, а Клофуллия рассказала, что по профессии она учительница, и, хотя ученики бывают намного выше ее, она вполне с ними управляется и пользуется их уважением.

Том Большой Палец не хотел признавать, но на самом деле он мечтал жениться. Ведь, несмотря на свой рост и тоненький голосок, он был мужчиной в расцвете сил, каждое утро брился и имел те же нужды, что любой другой. Жена требовалась срочно. Поэтому с виду равнодушный Том при первой возможности отправился взглянуть на мисс Уоррен и убедился: Анна Свон и Мадам Клофуллия сказали чистую правду.

Но мало кто знал, что у Лавинии уже был поклонник. Когда Генерал Большой Палец отправился в контору к Барнуму просить, чтобы тот представил их немедленно, импресарио рассказал, что еще один лилипут из его труппы, Коммодор Натт, также влюблен в Лавинию и вот уже несколько дней за ней ухаживает, так что преимущество на его стороне. Более того, он просил Барнума помочь с покупкой кольца, поскольку в самом скором времени собирается признаться в любви. Однако Барнум, полагая, что большим обязан Генералу Большому Пальцу — самому высокооплачиваемому из его «чудес природы», — чем Натту, обещал Тому всяческую поддержку.

По счастью, поддержка не потребовалась. Как только Лавиния увидела Чарльза, она думать забыла про Коммодора Натта. Том Большой Палец был более опытным, более светским… и, да простится мне дурномыслие, более обеспеченным мужчиной. Так что она моментально переключилась на него. Натт бешено ревновал и хотел даже вызвать соперника на дуэль. Дело запахло жареным, и Барнуму пришлось вмешаться.

«Послушай, дружище, — сказал он Натту. — Эту битву ты проиграл. Мисс Уоррен выйдет замуж за Чарли. Она испытывает к тебе глубокое почтение, но ты слишком юн, а ей в мужья нужен зрелый мужчина. Но не вешай нос, у меня отличная новость: у Лавинии есть младшая сестра, зовут Минни. На пару дюймов пониже. Невеста хоть куда».

Барнум добился невозможного: Натт стал посаженым отцом на свадьбе. Убедить его было проще простого: ему сказали, что Минни будет посаженой матерью. Жаль только, Минни он совсем не понравился, и романа не получилось. Бедняга Натт умер холостяком.

«Таких лилипутов больше не делают, — вечно вздыхал Колтай, рассказывая свои истории. — Теперь все как по одной мерке вырезаны. Какие-то мини-люди, и не только из-за малого роста, но и ввиду отсутствия индивидуальности. Теперь уж не встретишь благородства, как у Лавинии, стати Тома Большого Пальца, нежности Минни, остроумия Коммодора Натта». Он показывал пальцем на Чикиту и говорил: «Все, все представители золотого века перемерли. Только она одна у нас и осталась. Нам несказанно повезло, что она еще с нами».

Колтай без устали твердил, что Чикита была звездой первой величины. Но иногда он наклонялся ко мне (что мне страшно не нравилось, поскольку дыхание у него было зловонное) и нашептывал про ее недостатки. Она, дескать, ветреная и самовлюбленная. Не умеет прощать. Никогда не ценила дружбу. Однажды он заметил, что самая большая ошибка Чикиты состояла в том, что она не смогла вовремя покинуть сцену. «Я видел ее дебют у Проктора и следил за ее карьерой до самого конца и могу сказать: надо было ей распрощаться с театром до того, как она утратила молодость и красоту, — почти неслышно произнес он. Огляделся и продолжал: — На последние выступления было горько смотреть. Перебор с гримом, платье не по возрасту, не говоря уже о жутком черном парике. Зачем было так пыжиться? Денег у нее хватало. Нет чтобы уйти с достоинством».

«Наверное, хотела стать лилипутской Сарой Бернар», — беззаботно отвечал я. Но Колтай в сомнении покачал головой. «Зарубите на носу, молодой человек, — сказал он. — Лилипутке во цвете лет и делать-то ничего не надо, чтобы вызывать восторги, но та, что замазывает морщины и рядится в девичьи тряпки, всегда выглядит жалко».

«Лавиния, вдова Тома Большого Пальца, выступала до глубокой старости», — возразил я. «Это другое дело. Она никогда не кокетничала и не выставляла декольте на сцене. Старела благородно и не пыталась убавить себе возраст. Чикита же едва не сгубила свою славу».

Словом, я убедился, что Колтай, хоть уважал и ценил Чикиту, не был ей слепо предан. Это мне пришлось по нраву — не люблю фанатиков. Чтобы позлить Рустику, я придумал байку: будто бы господин Колтай давно уже скончался и перед нами — ходячий труп. Якобы всякий раз, как он собирается в Фар-Рокавей, родственники извлекают его из склепа, а по возвращении в Квинс закладывают обратно. Она обиженно выпячивала губу, потому что таких шуточек терпеть не могла. Я не раз хотел спросить: не кажется ли и ей тоже, что Чикита слишком мешкала с уходом со сцены? Но боялся, что она расскажет хозяйке, и тогда пиши пропало.

Однажды утром Чикита вдруг перестала диктовать и спросила, о чем это мы с Колтаем шушукаемся на приемах. «О лилипутах, о чем же еще с ним говорить?» — напустив невинный вид, ответил я. «Всему на слово не верь, — предупредила Чикита. — Для своего возраста он довольно ясно мыслит, но некоторых винтиков ему все же не хватает. Возомнил, будто знает меня лучше меня самой, но кое-что в жизни и поведении Эспиридионы Сенды даже ему, самому крупному специалисту по лилипутам в мире, не под силу объяснить. А знаешь почему? Да потому, что мне самой это не под силу!»

Я думал, на этом отступление завершилось и сейчас мы продолжим работу, но она завела: «Внешность обманчива, Кандидо. Всякий волк норовит притвориться овечкой. В следующий раз попроси сеньора Колтая рассказать, как он выпрашивал мои нестираные панталоны, чтобы сделать из них носовой платок. Или умолял меня плевать ему в лицо и хлестать кнутом до крови. Разумеется, я отказалась. Я такие извращения не поощряю. В отличие от некоторых других лилипуток…»

Я долго не понимал, что за сложные отношения связывали их с Колтаем. Чикита при каждом удобном случае поносила его. Но старикану, кажется, нравилось, что на приемах Чикита его в грош не ставит, а если и обращается, то непременно с какой-нибудь колкостью. Думаю, он и впрямь питал нездоровую склонность к тому, чтобы карлики его унижали. Но вот зачем Чикита его приглашала, если так уж презирала? И однажды я додумался. Очень просто: Чикита не могла обойтись без Колтая. Она в нем нуждалась. «Мальчики» любили ее слушать и любоваться шляпками и нарядами, но в глубине души, скорее всего, не принимали ее рассказов за чистую монету. Другое дело — Колтай. Он-то знал, что все это правда. Был самым давним ее поклонником и единственным оставшимся под рукой свидетелем былого величия. Ну, кроме Рустики. Но Рустика, несмотря на безупречную преданность, никогда Чикиту не боготворила. Чикита и Колтай — каждый на свой манер — тосковали по прошлому, по безвозвратно ушедшей эпохе, когда, как бы противоречиво это ни звучало, лилипуты были великими.

Про Прекрасную Отеро расскажу коротенько, все равно она потом появляется в одной главе, которую ураган, к счастью, пощадил. Ты, наверное, и так знаешь, кто это была такая. Красавица-испанка, прославившаяся в Париже танцами, песнями и любовниками. Говорят, танцевала она не так уж прекрасно, да и пела из рук вон, но мужчины все как один мечтали затащить ее в постель и вовсе не затем, чтобы она там щелкала кастаньетами. Каролина Отеро была скорее не артистка, a demi-mondaine[72], то бишь дорогая шлюха. Она ведь не всякому давала, не подумай. Только богачам и тем, кто ей дарил драгоценности, а то и дома.

Во Франции она оттанцевала всего каких-то четыре месяца и отправилась в Соединенные Штаты. Это было в конце 1890 года. Ее импресарио умудрился втюхать ньюйоркцам, будто она суперзвезда и отпрыск аристократического андалузского семейства. На самом деле Каролину звали Агустина, и была она незаконнорожденной дочкой галисийской крестьянки. Но бумага все стерпит, и народ поверил в байки, напечатанные в программках.

В ту пору в Нью-Йорке жил Хосе Марти, готовил вторую войну за независимость Кубы. Несмотря на шумиху вокруг Отеро и всеобщее восхищение, он отказался идти на ее выступление, потому что у входа в театр «Иден-Мюзе», где она работала, вывесили испанский флаг. Но потом сняли, и Марти попал на шоу. В тот вечер он написал одно из лучших своих стихотворений — «Испанская танцовщица».

Первый американский сезон вышел у Отеро таким успешным, что у Тиффани начали продавать золотые браслеты на лодыжку, точь-в-точь как у нее. Карменсита, до той поры самая известная испанская танцовщица в Штатах, выступала в соседнем театре, но Отеро затмила ее в два счета. Карменсита обладала недюжинным талантом, но вот красотой не отличалась, а ведь всякий знает: люди предпочитают хорошеньких бездарей одаренным дурнушкам.

Через семь лет Прекрасная Отеро подписала еще один американский контракт. Вся усыпанная драгоценностями, она должна была плясать фанданго и качучу в театре Костера и Биэла. Однако на сей раз пресса отозвалась о ней холодно, и все не задалось. Ее называли «сиреной самоубийц», потому что несколько горемык действительно покончили с собой из-за нее, и народу это не понравилось.

Чикита тогда как раз работала у Проктора, и в Нью-Йорке только и пересудов было, что о «кубинской Живой Кукле». Прекрасной Отеро тоже стало любопытно, и кто-то помог им устроить встречу. Некоторые прочили их знакомству дурной исход: якобы кубинка и испанка непременно передерутся. Но лилипутка враз полюбилась Каролине, и, к разочарованию тех, кто надеялся увидеть, как они вцепятся друг дружке в волосы, девушки подружились.

Прекрасная Отеро уговаривала Чикиту как можно скорее приехать во Францию. Тем более что при ее содействии откроются все тамошние двери. В Париже умеют ценить артистов, не то что в Нью-Йорке, где сплошные деньги, а вкуса и утонченности — ни на грош. В припадке великодушия Отеро пообещалась представить Чикиту некоторым своим «друзьям и покровителям», например королю Бельгии Леопольду II, старому сатиру, владевшему Бельгийским Конго, или князю Черногории Николе, еще одной буйной головушке. Она даже могла бы обеспечить ей протекцию императора Германии Вильгельма II. Кайзер — мужчина видный и щедрый, правда, левая рука у него от рождения короче правой, зато все остальное отлично работает. В награду за чуточку ласки любой из них осчастливит Чикиту ценными подарками. Но она должна ставить себя высоко. Отеро быстро ее обучит, она в этом разбирается. Однажды некий господин предложил ей десять тысяч франков за ночь, так она в ответ послала холодную лаконичную записку: «Прекрасная Отеро не берет милостыни». Десять тысяч франков — ее цена за то, чтобы составить кому-то компанию за ужином! А хочешь большего — будь любезен раскошелиться. Чиките вовсе не понравилось, что подруга решила торговать ее честью, но из вежливости поблагодарила за предложение.

Вскоре после этого импресарио испанки решили прервать сезон. Прекрасная Отеро успела до отъезда сходить на шоу Чикиты и на прощание расцеловалась с ней в гримерной. Кто бы мог подумать, что следующая их встреча выльется в ужасную ссору?

Вот и все, что я помню из четырнадцатой главы. Немного, но что поделаешь? Дни выдаются разные. Сегодня память сыграла со мной злую шутку.