Чикита

[Главы XXXII и XXXIII]

Что касается заработков, второй парижский сезон Бостока оказался еще лучше первого. Импресарио планировал, чтобы в 1905 году Чикита выступала в парке аттракционов «Дримленд» на Кони-Айленде, но за несколько дней до возвращения в Соединенные Штаты лилипутка объявила, что остается в Европе. Тайком ото всех она подписала контракт с одним дельцом из Лондона.

Босток страшно огорчился. Он не мог поверить, что Чикита обделывает дела у него за спиной. «Разве я заслужил такое вероломство? — упрекнул он лилипутку. — Вы хуже Раджи». И засим вычеркнул ее из своей жизни. Больше ни слова ей не сказал. Похоронил заживо.

На мой взгляд — и Колтай со мной соглашался, — порвав с Бостоком на пике карьеры, Чикита совершила глупейшую ошибку. Она поняла это не сразу, ведь в Лондоне дела у нее шли отлично, и она полагала, что успех и дальше будет ей улыбаться. Но если смотреть теперь, по прошествии времени, она, конечно, дала маху. Ради денег ли? Не думаю. Она хорошо зарабатывала, и, даже попроси она прибавки, Босток, скорее всего, дал бы. Может, она маялась скукой и мечтала о переменах в жизни? Не исключено. А может, так судили светила. В нашем распоряжении лишь догадки. В книге она никак не объясняла свой уход от Бостока.

Не дав Чиките времени взглянуть на Букингемский дворец и Биг-Бен, новый импресарио повел ее знакомиться с будущим партнером по выступлениям в лондонском «Ипподроме»[155] — русским великаном по имени Федор Махнов.

Отвлечемся на минутку. В те годы лилипуты пользовались бешеным успехом в цирках, водевилях и на ярмарках, но и великаны от них не отставали. Некоторые гиганты прославились на весь мир. Чтобы считаться великаном — или великаншей, все едино, — нужно было иметь по крайней мере семь футов росту с хвостиком. Но попадались люди и выше. Например, в китайце Чань By Го было восемь футов и три дюйма. Скажешь, удивительно? Так вот его сестра Миньмей была на два дюйма выше, только она не хотела выставляться. Сидела себе в родном кантонском селении и вышивала брату костюмы для выступлений. Китайский великан получил превосходное образование, говорил на нескольких языках (даже по-испански) и разъезжал по миру с весьма изысканным шоу, в котором участвовали музыканты, танцовщицы и лилипуты. Многие гиганты работали с лилипутами, чтобы подчеркнуть свой исполинский рост.

Среди прочих подобных знаменитостей можно назвать Мьянко Кару, великана из племени сиу; Капитана Бейтса, «кентуккийского великана», и Кардиффского гиганта — возможно, самого прославленного — уэльсца, чья голова, казалось, достигала облаков.

Великанши тоже встречались. К примеру, шведка Анна Густафссон, бешено популярная в Штатах, или Анна Свон, уроженка Новой Шотландии, супруга Капитана Бейтса. Публика на них надивиться не могла. Как и на Абому, африканскую великаншу, весьма элегантную даму ростом почти в восемь футов, вдоль и поперек объездившую с гастролями Англию и Австралию. Она всегда держалась горделиво и изящно, одевалась неизменно в белое и носила кружевные перчатки. Лишь раз Абома приехала в Соединенные Штаты и едва сумела найти себе пристанище: ни в одном отеле не хотели ее селить. Еще бы — великаншу, да еще и черную как уголь.

А вот печальная — меня, по крайней мере, глубоко тронувшая — история шестнадцатилетней французской великанши, которая прибыла в Штаты в конце XIX века и стала выступать под именем Леди Альма. Она, несмотря на свой рост, с детства страдала туберкулезом. Многие считают, что дылды обладают железным здоровьем, но это не так. Они тоже болеют, страдают, маются зубной болью, ломают кости — словом, они тоже люди. Леди Альму всегда выставляли вместе с ее младшей сестренкой ростом в два фута. Вот какая штука генетика: у одних и тех же родителей — и великанша, и лилипутка. Ну и вот, через четыре месяца Леди Альма умерла. И как, ты думаешь, поступил ее импресарио? Отправил труп во Францию? Ни шиша подобного. Он его продал. Ты не ослышался. На аукционе. За него торговались два университета, и университет Айовы, предложив двести долларов, заполучил-таки останки Леди Альмы. С сестренкой не знаю, что сталось. Надо думать, и дальше выставляли по ярмаркам.

Это я тебе назвал только тех великанов, которых с ходу вспомнил, а вообще их сотни крутились в шоу-бизнесе[156]. Люди, которые приходили на них взглянуть, в качестве сувениров обычно покупали громадные металлические кольца с их именами[157].

Гляди-ка, я уже полчаса тебе плету про великанов. Ты чего меня не заткнул? Я если стану отклоняться, не стесняйся, перебивай, а то мы так никогда не закончим. Тебе по большому счету интересен только Махнов. Другие в нашей истории роли не играют.

Махнов с Чикитой так полюбились лондонцам, что контракт с ними продлили еще на несколько месяцев. Ничего из ряда вон выходящего они не показывали, но номер был симпатичный. Сначала каждый из них выходил на сцену по отдельности: русский в казачьем кафтане, а Чикита в платье со шлейфом и с веером из страусовых перьев. Он исполнял «донскую пляску», а она — венский вальс. Потом они выходили вместе: великан садился, а Чикита становилась на его колено и пела песню, заглядывая ему в глаза. Затем Махнов ложился во весь рост, и лилипутка прогуливалась вдоль по нему и становилась к нему на ладонь. И дальше в том же духе — всякие трюки, чтобы подчеркнуть удивительную разницу в размерах.

Чикита описывала тот сезон как один из лучших в ее карьере, но Колтай мне нашептал, что публика валила в основном на великана. Ему и платили больше. То есть Чикита считалась не главным блюдом, а гарниром. Ей, конечно, тоже хлопали, но не так сильно, как Махнову, который обеспечивал «Ипподрому» аншлаги.

Те, кто видел их на сцене, воображали, будто великан и лилипутка прекрасно ладят, но на самом деле они почти не разговаривали. Общаться они могли только на немецком, да и на том Махнов едва умел два слова связать. И потом, не было у них ничего общего.

Махнову недавно исполнилось двадцать пять лет, и рост его, если верить газетам, составлял девять футов. Может, оно и неправда — импресарио всегда преувеличивали рост своих великанов. Он был женат на девушке из своей родной деревни и везде ездил вместе с ней и с их младенцем. Интересовался он, по всей видимости, только покером и водкой. Хотя Чикита ни разу не видела его пьяным. Он мог уговорить три бутылки зараз и оставался свежим, как огурчик. Несмотря на устрашающие размеры, человек он был простой и великодушный, добряк добряком. И менеджер, и супруга вертели им как хотели.

Поначалу Чикита наивно полагала, что его, как и всякого мужчину, волнует политика, и пробовала заговорить с ним о том, что творилось в мире, особенно о трудностях, которые переживал царь Николай II (или, как его называла Прекрасная Отеро, Ники). Год, если помнишь, стоял 1905-й, и в России что ни день случались стачки и политические покушения. Но вскоре отступилась, сообразив, что великан понятия не имеет о событиях у него на родине, да и в остальном мире тоже.

А кое к чему Чикита и вовсе не могла привыкнуть и содрогалась от отвращения. Например, великан утверждал, будто от сдерживания газов у него делаются жуткие колики, и пердел в свое удовольствие повсюду, в том числе на сцене. Однажды, пока Чикита распевала, стоя на нем, он испустил такой громкий пук, что дирижер оркестра едва не испепелил взглядом всю секцию духовых, полагая, что один из трубачей дал петуха. Любовь к сырому луку тоже не добавляла Махнову обаяния. Но самой ужасной была привычка не носить трусов. Махнов расхаживал в шароварах, и то самое здорово под ними выделялось (представляешь себе размерчик?) и вдобавок моталось туда-сюда, словно маятник. Чикита старалась не смотреть в ту сторону, но взгляд сам собой соскальзывал, потому как было в этих колебаниях нечто завораживающее, и противиться чарам не могли ни женщины, ни даже мужчины.

«Неотесанный» — так отзывалась Чикита о Махнове в книге. Ну а чего еще ждать от крестьянского парня, не обученного толком ни грамоте, ни манерам, которого за шкирку вытащили из его украинской деревни? Ясное дело, с лондонским шиком и лоском он не очень-то вязался.

Дабы лишний раз показать разницу между ними, Чикита нарочно начала говорить с британским акцентом и даже пристрастилась пить чай в пять часов пополудни, хотя Рустика считала, что от этого можно схлопотать запор. Кроме того, она свела знакомство с некоторыми писателями и художниками, в частности с Уолтером Де Ла Маром, который еще не прославился, но одну книжку уже опубликовал[158].

После окончания лондонского сезона Махнов и Чикита отправились в турне по европейским городам. В некоторых — например, в Берлине и Вене — она уже бывала, а другие — скажем, Будапешт, Прагу и Брюссель — посетила впервые.

И так они проработали бы еще долго, но менеджер Махнова подписал несколько контрактов на единоличные выступления великана в разных местах, в том числе в Нью-Йорке, и на этом их сотрудничество завершилось. Больше они не встречались. Распрощались в Брюсселе раз и навсегда с легким сердцем.

К тому времени Чикита уже почти год моталась по Европе, и Рустика посоветовала ей взять отпуск. Чикита согласилась. Вот только где бы этот отпуск провести?

Конечно, очень хотелось вернуться на Кубу, но они обе страшились попасть в Матансас, где уже не было ни доктора Сенды, ни Сирении, ни Минги, ни Манон, ни Хувеналя… Да и список покойников полнился: пока Чикита сколачивала состояние по заграницам, костлявая увела и прочих ее родственников. Кого? Сперва Кресенсиано: ее брату кинжалом пробили легкое на петушиных боях. Потом приказала долго жить крестная Канделария. Кандела, как ее называли близкие, имела обыкновение держать у постели зажженную свечу, но однажды вечером неловко столкнула ее локтем, и москитная сетка с матрасом разом занялись. Весь дом сгорел дотла. Двери у нее были вечно заперты из страха перед ворами, а в дыму она не смогла отыскать ключей, ну и погибла в огне. Экспедита, одна из любимых кузин Чикиты, также скончалась — от родильной горячки. К чему возвращаться к одним лишь призракам? К тому же невыносимо было бы видеть особняк, населенный чужими людьми.

Тогда они решили сесть на поезд до Гавра и сойти в первой уютной деревеньке, какая попадется на пути. Так и поступили: полтора месяца тихо-мирно прожили в домике на лесной опушке, набрались сил и в начале 1906 года отплыли в Нью-Йорк, не имея ни малейшего представления о том, что ждало их в будущем.

В Нью-Йорке Чиките предложили только одну работу — в «Лилипутии», городке в миниатюре, который выстроили внутри парка «Дримленд» на Кони-Айленде. Она отказалась: там собрали больше трехсот лилипутов со всего света, и ей вовсе не улыбалось теряться в толпе[159]. Чиките, надо думать, пришлось тогда несладко, ведь пока она тщетно пыталась раздобыть стоящий контракт, Махнов с блеском гастролировал по Соединенным Штатам. Президент Рузвельт даже пригласил его в Белый дом. Чикита мне рассказывала, что во время визита Махнов ужасно расчувствовался, задрожал, как лист, пал на колени и хотел облобызать Рузвельту руку, словно российскому императору.

Вспомнив про давнее предложение Буффало Билла, Чикита разыскала его и справилась, не найдется ли для нее работы в шоу «Дикий Запад». Но Буффало Билл к тому времени уже обзавелся другой лилипуткой по имени Принцесса Ноума-Хава и не собирался менять ее. Ноума-Хава была на пару дюймов выше, но зато на десяток лет моложе Чикиты, а это в шоу-бизнесе куда как важно.

И как ты думаешь, кто взял ее на работу? Фрэнсис Ферари, что любопытно, бывший партнер Бостока. Он отправил ее на ярмарку в Сан-Франциско, и Чикита, не предвидя дурного, поехала. Через три месяца там случилось землетрясение. Город оказался полностью разрушен, погибло семьсот человек, а они с Рустикой спаслись лишь чудом. Тогда Ферари определил Чикиту в «Дикое королевство», парк увеселений на Брайтон-Бич, неподалеку от Кони-Айленда.

Там Чикита проработала — ни шатко ни валко — несколько лет. Колтай по секрету сказал мне, что там ее держали в качестве приманки для публики. Она должна была наматывать круги по парку в крошечном ландо, вроде того, которое ей подарил президент Мак-Кинли, и раздавать рекламные брошюрки. Во время шоу она появлялась на сцене всего на несколько минут. Но в книге она, разумеется, все представляла в ином свете. Будто бы все эти годы народ приходил в «Дикое королевство», только чтобы полюбоваться ею. Но, по всей видимости, дела обстояли по-другому. Ее имя все еще появлялось в рекламных объявлениях, но таким шрифтом, что разве с лупой разберешь. Она, конечно, неплохо зарабатывала и получала свою долю аплодисментов, но былой славой не пользовалась. Начались времена ее упадка.

Ты, возможно, задаешься вопросом: почему женщина, скопившая достаточно, чтобы жить безбедно всю оставшуюся жизнь, не ушла тогда со сцены? Во времена Панамериканской выставки газеты не раз писали, что ее состояние превышает сто тысяч долларов. То бишь на сегодняшние деньги миллиона два, выше крыши. Она спокойно могла все бросить, распрощаться с шоу-бизнесом, но не захотела. Предпочла остаться в строю.

И она ведь не одна такая была. Лавиния Уоррен тоже могла бы успокоиться, когда овдовела, и вести тихое существование, но до глубокой старости путешествовала по миру. Большинство «ошибок природы» выставлялось напоказ, чтобы заработать на хлеб, но были и такие, кто делал это ради удовольствия. Я, к примеру, где-то вычитал, что Женщина-аист, которая снималась в «Уродцах», еврейка родом из Спрингфилда, владела пятью многоквартирными зданиями. Какая нужда была ей таскаться с ярмарки на ярмарку в качестве «чудовища»? Видно, охота к зрелищам жила у нее в крови — иначе не объяснишь. И у Чикиты, надо думать, тоже.

Так вот, она довольно долго работала на Брайтон-Бич, но потом поссорилась с Ферари и ушла от него. Следующие несколько лет переезжала с места на место, выступая, где подворачивалось. Даже в Мексике побывала. Куда звали, туда и ехала. А Рустика с ней. В ту пору Чиките сравнялось почти сорок, но, судя по фотографиям, она довольно хорошо сохранялась.

В книге эти годы сжаты до пары абзацев. Последние главы вообще немногословны. И это в какой-то степени моя вина. В один прекрасный день я вдруг понял, что вот уже три года сиднем сижу в Фар-Рокавей, и так захотел уехать, что аж внутри засвербело. Я был молод, стремился к переменам и, хоть обращались со мной очень хорошо, грех жаловаться, уже подустал от Чикиты, от Рустики и от книги. Мне надоело делать изо дня в день одно и то же и с утра до вечера слышать Чикитин голосок. Да и по Кубе я жутко соскучился. Умирал как хотел вернуться.

Но все же мне было неловко просто взять и уехать и бросить Чикиту с неоконченной биографией. Она обошлась со мной по-доброму, даже в английском подтянула, и не мог же я в ответ подложить ей свинью. И позволь тебе признаться: к тому времени я как-то привык к мысли, что эта книга — отчасти и моя тоже. Я боялся, Чикита разочаруется и потеряет к ней интерес. Или того хуже — наймет абы какого халтурщика, и все мои старания пойдут насмарку.

Когда я объявил, что хочу уйти с работы и вернуться в Матансас, Чикита вспылила. Рвала и метала. Она привыкла, что я рядом, и не хотела меня никуда отпускать. К счастью, вмешалась Рустика и урезонила ее: я долгие годы не видел матери и, совершенно естественно, тосковал по ней. Уж не знаю, вправду ли она так думала или просто хотела от меня отделаться, но на Чикиту это подействовало отрезвляюще. Она нехотя соизволила дать мне согласие, но поставила условие, что мы закончим биографию до моего отъезда из Фар-Рокавей. Мы дали себе срок в два месяца и не нарушили его.

С другой стороны, сдается мне, даже если бы я не втемяшил себе в голову уехать на Кубу, Чикита все равно не стала бы особо распространяться о последних годах карьеры. В ее же интересах было подсократить эту часть. Она ведь хотела создать впечатление, будто всегда пребывала на вершине, а потому не могла вдаваться в подробности старения и ухода со сцены.