Чикита

Глава XI

Ф. Ф. Проктор строил большие планы в связи с дебютом Чикиты. Мундо оставался главным аккомпаниатором, но вдобавок на сцене должен был появиться оркестр, дюжина акробатов и внушительный кордебалет. Хаммерстайн всегда выводил танцовщиц нормального роста в водевилях с «Ди Лилипутанер», чтобы подчеркнуть контраст, и Проктор не желал отставать.

Владелец «Дворца удовольствий» сгреб со стола кипу газет и разложил перед Чикитой и Румальдо. Заголовки, касающиеся Кубы, он обвел красным и теперь с удовольствием зачитывал вслух: «Новая победа повстанческих войск», «Госпиталь повстанцев захвачен, несмотря на ожесточенное сопротивление», «Девять испанцев погибли и десятки ранены в бою», «Четверо кубинцев расстреляны в Матансасе по обвинению в сговоре»… Также были отмечены статьи о суровых мерах, с помощью которых губернатор Валериано Вейлер по прозвищу Мясник тщетно пытался подавить восстание; о судах с грузом одежды, лекарств и динамита, добиравшихся до берегов Кубы, и о том, следует ли Соединенным Штатам ускорить конец этой кровавой войны. Президент Кливленд не ошибся, заметив, что вся страна охвачена кубинским безумием.

— Если людям это интересно, мы утолим их любопытство, — бодро заявил Проктор. — Кубинский водевиль с великолепной Чикитой в главной роли!

Импресарио был человеком энергичным и легким на подъем. Он привык воплощать на сцене любые фантазии, какими бы абсурдными ни казались они поначалу. Он уже и думать забыл про эскимосов, тюленей и иглу — теперь в голове его роились мятежные креолы и жестокие испанцы, винтовки, острые мачете и соблазнительные формы кубинских барышень. В конце концов, если призадуматься, гренландские лилипуты вовсе не в новинку американской публике. Олоф Крарер, Маленькая Эскимосская Леди, вот уже много лет путешествует по всей стране, щеголяет шкурами и рассказывает об обычаях своего народа[59].

Чтобы о Чиките заговорили, Проктор оплатил рекламу в крупных газетах и развесил плакаты на самых людных углах Манхэттена, Бруклина и Квинса, а кроме того, осуществил затею, сперва показавшуюся Чиките и Румальдо нелепой. Он велел служащим раздобыть двести молодых попугаев и двести золотых клеток, нанял специалистов, чтобы научили попугаев выразительно произносить: «Приходите посмотреть на Чикиту, Живую Куклу, в театр Проктора!» — и разыграл птиц в лотерею среди посетителей «Дворца удовольствий».

Стратегия полностью себя оправдала. Пернатые, разъехавшиеся по всему городу, без устали повторяли призыв, и напрасно хозяева, которым обрыдло его слушать, пытались научить их новым словам. Упрямые веселые попугаи с утра до ночи долдонили рекламный лозунг. Люди начали спихивать их первым попавшимся прохожим или попросту выпускать на свободу в Центральном парке и других общественных местах, но это вовсе не навредило, а, напротив, пошло на пользу планам Проктора, потому что послание достигло новых ушей. Когда дети стали вслед за птицами распевать про «Чикиту, Живую Куклу», а в трамваях и на рынках пошли разговоры о ней, Живая Кукла и ее брат были вынуждены признать, что их импресарио — гений рекламы.

К сожалению, уловка имела и некоторые непредвиденные последствия. Например, один попугай поселился на венгерском кладбище в Квинсе и изводил своей песенкой раввинов, могильщиков и родичей усопших во время похорон, и никто не мог поймать его. Другой уселся на часы на Бродвее и собрал такую толпу, что полицейским пришлось разгонять зевак, застопоривших движение. И совсем уж трагический случай произошел в магазинчике на Лафайетт-авеню в Бруклине, где прежде слывший уравновешенным мужчина пришел в такое неистовство из-за тараторящего попугая, что выхватил револьвер и застрелил несчастную птицу на глазах у полудюжины покупателей. И немедленно, устыдившись своего поведения, пустил пулю себе в рот. Однако подобные факты, цветисто описанные в газетах, лишь подогрели любопытство публики[60].

За несколько недель до дебюта жизнь Чикиты набрала головокружительные обороты. Словно кто-то захотел вознаградить ее за долгие годы заточения и скуки в Матансасе: репетиции, походы в элегантные магазины Дамской мили в компании Хоуп Бут, тайные свидания с Патриком Криниганом и встречи с важными персонами, которые желали с ней познакомиться и которых Проктор не осмеливался разочаровать. У Чикиты не оставалось ни одной свободной минуты.

— Развлекайся, пока можешь, — советовала Хоуп. — Когда начнутся выступления, ты станешь рабыней сцены. У всех у нас одна участь!

Однако сама мисс Бут, казалось, располагала уймой свободного времени. Она частенько заявлялась на чай в «Хоффман-хаус», рассказывала Чиките про своих поклонников — известных политиков и бизнесменов (не называя фамилий) — и про подарки, которые они слали в благодарность за ее общество. От лилипутки не укрылось, что Хоуп то и дело меняла драгоценности, и та с притворной наивностью подтвердила: да, кавалеры у нее очень щедрые, а вот воображения им недостает. Все дарят одно и то же: ожерелья, кольца, броши и браслеты.

— А так иногда хочется просто букетик фиалок, — вздохнула Хоуп и, как бы смиряясь со своей судьбой, добавила: — Но что же мне делать? Если я перестану принимать от них брильянты, они ведь страшно огорчатся.

Немного сблизившись с Чикитой, она обескураживающе естественным тоном поведала, что в девятнадцать лет ради получения первой крупной роли переспала с директором труппы, драматургом и главным актером. Ну да это только в самом начале карьеры, — поспешно объяснила она, когда Чикита залилась румянцем. Теперь, четыре года спустя, все изменилось: спать приходится только с мистером Гамильтоном, ее менеджером, да и то нечасто. Остальных друзей она вольна выбирать сама.

Несмотря на суматошное расписание, Чикита выкроила время для обстоятельного письма сестре. По приезде в Нью-Йорк она послала Манон телеграмму с известием о том, что вскоре они отбудут в поместье несуществующих Беллвудов, но теперь призналась в обмане и рассказала, что будет выступать в одном из лучших театров Железного Вавилона. Да, дорогая Манон, ее жизнь совершила крутой и рискованный кувырок. Но пока она ни в чем не раскаивается. Если другие лилипуты, не такие маленькие и не такие талантливые, как она, имеют успех, почему бы и ей не прославиться? Чикита едва не написала про Патрика Кринигана и свои чувства к нему, но, поразмыслив, решила приберечь новость на потом. На одно письмо и так больше, чем достаточно. Манон еще нескоро все это переварит. Уже заклеивая конверт, Чикита прибавила короткий постскриптум: «О Хувенале что-нибудь известно?»

Ответ пришел раньше, чем она ожидала. На первой странице Манон упрекала ее в обмане, но потом переключалась на самые сердечные пожелания успехов в новом начинании. На всякий случай она не станет говорить о переменах никому, даже мужу: подождет, пока Чикита прославится, а уж потом объявит всей родне. Что касается Матансаса, то там, как и на всем острове, дела из рук вон плохо. Вейлер решительно настроен задушить восстание любой ценой и выказывает все больше жестокости. А о Хувенале кое-что стало известно. Недавно она получила от него написанное явно им самим послание. Он не предается разврату в Париже, как все думали, а сражается на стороне мамби. Тайно вернулся на Кубу и воюет под началом генерала Масео. Никому не сказал про свое медицинское образование, чтобы не определили в лазарет, — хотел быть на передовой, а не в тылу, вдали от пуль.

Чикита попробовала представить, как брат верхом на коне рубит испанцев мачете, но не смогла. Остальные по-разному восприняли новость. Сехисмундо сказал, что Хувеналь — храбрец, Румальдо обругал его романтиком, а Рустика обещала отныне поминать его в молитвах, потому как убивать живых людей, пусть даже ради правого дела, тоже грешно. Тоже, — повторила она, многозначительно поглядывая на сеньориту.

До недавнего времени служанка не догадывалась о тайной любви Чикиты и Кринигана. Но потом подметила, что Сехисмундо всякий раз берет в театр книжку. Тот пытался юлить, утверждая, будто читает в антрактах, но Рустика уже почуяла неладное и не успокоилась, покуда не выведала правду. «Боже Праведный! Как же этот бугай совокупляется с нашей малявкой?» — только и сорвалось с ее уст. Рустика сама не могла понять, что ее больше огорчает: внебрачная связь сеньориты или тот факт, что ей, всегдашней наперснице, та и словом не обмолвилась.

Так или иначе, намек возымел действие, поскольку позже, когда она расчесывала Чикиту, та наконец призналась, что безумно влюблена в репортера и уступила его мольбам о близости.

— Я подумала, раз уж я все равно лишилась чести с сапожником, то не так уж и согрешу, если стану спать с Патриком, — всхлипнула Чикита и попросила прощения у Рустики за то, что не доверилась ей сразу. — Я уверена, ты сумеешь меня понять. Понять и простить. Простить и помочь. — И хмуро, цинично добавила: — В конце концов, добродетель утрачивается лишь однажды.

Рустика промолчала, из чего Чикита сделала вывод, что та, пусть нехотя, признает ее правоту.

— Надеюсь, вы будете осторожны, — наконец пробурчала Рустика. — Если ваш брат узнает, такое начнется!

— А ты думаешь, он ничего не подозревает? — усмехнулась Чикита и, раз уж они настроились на доверительные признания, высказалась о Румальдо: он просто бесстыжий бонвиван. Чикита для него — курица, несущая золотые яйца, и ему ничего не остается, только терпеть ее кудахтанье и клевки. Если он осерчает и свернет ей шею — прощайте, доллары! Или если запрет в курятнике и запретит клевать зернышки с тем петухом, который ей по нраву. — Впервые в жизни я свободна, я сама себе хозяйка, Рустика. Мне страшно, но я счастлива.

Возвращаясь к Румальдо: она почти уверена, что они с Хоуп Бут любовники. Рустика воздержалась от замечаний, но позже, в разговоре с Сехисмундо, обвинила Румальдо в том, что Чикита «оступилась». Это по его милости сеньорита раздвинула ноги перед Криниганом. Потому что он вбил ей в голову мечты о сцене и отвратил от спокойной жизни в Матансасе. Чикита ведь добрый человек. Иногда она и вправду бывает капризной, жестокой, даже опускается до шантажа, но она не злая. Если уж она связалась с рыжим, то это по любви, а любовь, подлянка, такова, что даже самых порядочных женщин лишает рассудка. Нет, Рустика не осуждает хозяйку, скорее жалеет, поскольку в глубине души Чикита наверняка раскаивается в своей ошибке и невыразимо страдает.

В середине августа, когда Чикита уже совсем забыла про поездку на Стейтен-Айленд, Элис Остин прислала ей снимки. В конверте также обнаружилась милая записка с приглашением в гости, чтобы они смогли «поговорить о столь многом, на что не нашлось времени в прошлый раз». Если зануда Криниган, вечно спешащий вернуться на Манхэттен, останется дома, тем лучше. И вообще, почему бы Чиките не погостить у нее несколько дней? Элис горит желанием остаться с ней наедине и поснимать в свое удовольствие[61].

Вечером Чикита показала портреты и письмо любовнику. Тот с лукавым смешком заметил, что мисс Остин подчас переживает внезапные страстные приступы симпатии к своим приятельницам.

— Думаю, Элис больше влекут юбки, чем брюки, — сказал он. — Поэтому у меня с ней и не получилось романа.

На следующий день после репетиции Чикита показала фотографии Проктору, но он сразу же заявил, что для рекламных целей они не сгодятся. «Слишком художественно», — презрительно протянул он. Лучшие фото лилипутов — те, на которых они стоят рядом со стулом или с человеком нормального роста, так что можно составить представление об их размере. Ничего, он еще наймет прекрасного фотографа, и тот сделает потрясающие снимки Чикиты.

— Вроде этих. — И он вытащил из ящика стола несколько фотографий Принцессы Паулины.

Чикита знала, что полтора года назад, в декабре 1894 года, Проктор показывал у себя в «Театре на 23-й улице» эту голландскую лилипутку и что в самом начале успешного сезона, когда Нью-Йорк уже пал к ее ногам, акробатка Паулина скончалась, не достигнув возраста двадцати лет. Но никто никогда не показывал Чиките ее портретов, поэтому она живо заинтересовалась.

Принцесса была, мягко говоря, не красавица: слишком длинные руки, отсутствующая шея, бесцветные жидкие волосы, прозрачные брови и ресницы, круглые и тусклые птичьи глазки, придающие лицу выражение всегдашнего замешательства. Словом, сплошное расстройство, хоть плачь. Убогий, слабенький, мокрый воробушек, ошалевший от грандиозности окружающего мира. Но почти сразу жалость Чикиты сменилась завистью. Под одним из портретов значился рост артистки: семнадцать дюймов. Неужели она в самом деле была такой плюгавенькой? Верится с трудом. Скорее всего, убавила себе пару дюймов для пущего любопытства публики. Но пусть так, все равно по картинкам ясно видно: Чикита по сравнению с Мустерс — высоковата. Безобразно высока. В мире карликов каждый дюйм на счету.

— У меня аж сердце заходилось, когда она качалась на трапеции или балансировала на канате, — с тоской припомнил Проктор, не замечая раздражения помрачневшей Чикиты.

Заполучить Паулину было не так-то легко. Ее менеджер и зять, бельгиец Йозеф Версшхюрен, ссылаясь на бешеный успех «воробушка» в Европе, запросил немыслимых денег за три ежедневных выступления в течение пятидесятинедельных гастролей в Штатах. Но Проктор рискнул и согласился на его требования. Йоханна Паулина сошла с борта лайнера под конвоем сестры Корнелии и Версшхюрена.

— Встреча с ней стала для меня сюрпризом, — продолжал Проктор. — Я думал, придется обламывать рожки капризной тщеславной девице, а передо мной оказалось милейшее робкое создание, бледневшее, если рядом громко заговаривали.

Любопытно, что всю застенчивость как рукой снимало, когда поднимался занавес и загорались софиты. Тысячи глаз следили за акробатическими этюдами Паулины, но это ее не пугало: она действовала на удивление уверенно, элегантно, почти равнодушно. Десять лет она выступала в самых разных местах — сначала на голландских ярмарках и в театрах варьете, после — во многих столичных городах, — а это закаляет характер, как бы выковывает невидимые доспехи.

— Паулина прибыла из Лондона незадолго до Рождества. Я устроил банкет в отеле «Пятая авеню», позвал репортеров, посадил ее в корзину с розами и внес в зал. Все остолбенели, когда она, словно фея, появилась из охапки цветов. Они не могли поверить, что в этой крохе всего восемь с половиной фунтов весу.

Чикита, которая весила вдвое больше, совсем приуныла и задумалась, сможет ли сбросить пару фунтов до дебюта. Придется отказаться от десертов и восхитительных конфет с ликером, которые так любит дарить ей Криниган. Ей никогда не стать такой нежной и малюсенькой, как эта самая голландка, но, если постараться, можно поставить на грациозность и воздушность… Она с трудом заставила себя дослушать Проктора, который, описав, как очаровательно смотрелась освещенная прожекторами Мустерс на трапеции, приступил к печальной заключительной части истории.

— Паулина выступала всего несколько недель. В середине января она подхватила жуткий грипп, и пришлось отменить спектакли. Она вроде бы поправилась, немедленно вернулась на сцену, но я заметил, что вид у нее теперь грустный, отсутствующий, словно огонек в душе погас. Через месяц она снова слегла и скончалась.

Поминальная служба состоялась через пять дней, 19 февраля 1895 года, в церкви Святого Викентия де Поля, в двух шагах от театра, где тысячи ньюйоркцев расставались с двадцатью пятью, а то и с пятьюдесятью центами, чтобы взглянуть на Паулину. Пока труп бальзамировали для отправки на родину, сестра и зять лилипутки получили несколько предложений от ученых и коллекционеров, заинтересованных в покупке тела. Говорят, им сулили аж шестьдесят тысяч долларов, но они возмущенно отвергли сделку[62].

— Одни доктора винили воспаление легких, другие — менингит, кое-кто подозревал малярию. Мне же не было дела до причины смерти. Я сокрушался о самой утрате, и поверьте, не только из-за того, что пришел конец прибыльному дельцу. Я очень привязался к Паулине, — признался Проктор и сокрушенно убрал портреты в ящик. — Второй такой не найти! У нее был дар трогать сердца.

Тут он заметил, что Чикита пристально смотрит на него, сбитая с толку сентиментальным порывом, и поспешил добавить с вымученной улыбкой:

— Однако это уже история, а нам важнее настоящее. Да, Паулина Мустерс обладала необычайной привлекательностью, но кубинская куколка Чикита Сенда тоже на диво хороша, и публика вскоре это оценит.

Вечером Эспиридиона посетовала Кринигану на то, как нетактично ее импресарио позволил себе расхваливать одну лилипутку в присутствии другой. Да, она ревнует к голландке, что толку скрывать? Она хотела быть несравненной, единственной, лучшей. Криниган расхохотался и посоветовал не тягаться попусту с призраками — куда важнее обойти комиков Хаммерстайна и Пастора. Они, а не покойная акробатка — конкуренты, которых стоит остерегаться.

— Эти итальяшки с немцами меня не волнуют, — угрюмо заявила Чикита. — А вот с легендой состязаться опасно. Признаюсь, при мысли о том, что меня может победить призрак, становится не по себе.

— Да бог с ней, с этой воробьиной принцессой! — беззаботно перебил Криниган. — Ну да, при жизни она была пониже и потоньше тебя, но теперь-то она лежит в сырой земле. Ей недоставало обаяния, на нее было жалко смотреть. А ты красивая, целеустремленная и талантливая. Что еще нужно для успеха?

«Наверное, нужна удача», — подумала Чикита, но вместо ответа одарила Патрика поцелуем.

Чиките было известно, что в Нью-Йорке множество кубинских эмигрантов трудится на благо независимости острова, но она не встречалась с ними, пока делегация Кубинской революционной хунты, представлявшей повстанцев в Штатах, не заявилась в «Хоффман-хаус» с намерением познакомиться с лилипуткой.

— Давай отошлю их? — раздраженно предложил Румальдо.

— Нет, — возразила Чикита. — Хувеналь рискует жизнью на поле боя, и самое меньшее, что мы можем сделать, — принять соотечественников и оказать им посильную поддержку.

Вначале ничто не предвещало, что Чиките придется раскаяться в своем решении. Делегацию из четырех человек возглавлял дон Томас Эстрада Пальма[63], опрятный и почтенный пожилой господин с внушительными седыми усами. Он вручил Чиките кубинский стяг и корзинку сладостей с острова и выразил всеобщее мнение: они страшно горды, что такая выдающаяся сеньорита представляет благородных и очаровательных креолок на нью-йоркских подмостках.

Он также рассказал Чиките с Румальдо о том, какую работу проделывают революционные клубы в разных городах Соединенных Штатов. Ценой невероятных усилий, устраивая сборы, лотереи и благотворительные балы, кубинцы собирают крупные суммы и посылают тайные экспедиции с грузами боеприпасов для мамби к берегам острова.

— Это тяжкий труд. Большинство населения Штатов желает свободы Кубы, но президент Кливленд предпочитает нейтралитет и связывает нас по рукам и ногам, — сказал дон Томас и привел пример: несколько дней назад судно, груженное динамитом, прямо в порту задержала береговая охрана. — Они безжалостно конфисковали весь груз!

— «Нейтралитет» у президента какой-то странный, — ехидно заметил лысый господин. — Нам запрещают все, а испанцы вольны делать что угодно. Даже шпионить за нами!

Деятельность Хунты, разумеется, не исчерпывалась доставкой мятежникам оружия, боеприпасов и лекарств в обход янки и испанцев. Едва ли не важнее было лобби, убеждавшее сенаторов и представителей в Вашингтоне поддержать право кубинцев на суверенитет. Некоторые политики быстро становились на сторону революционеров и искренне помогали, но иногда поддержку приходилось покупать облигациями на круглые суммы, подлежащими оплате в случае победы Кубинской республики. «Но это же взятка!» — вырвалось у Чикиты, и Эстрада Пальма поспешил подчеркнуть, что, когда на кону свобода отечества, цель оправдывает средства…

— Самое главное, — весомо промолвил он, — чтобы Соединенные Штаты признали нашу борьбу. Тогда мы сможем действовать свободно, без оглядки на янки.

— У нас могущественные союзники в Комитете конгресса по иностранным делам, — сказал еще один гость, с бородавкой на носу, напоминавшей овода. — В апреле совместная комиссия сената и палаты представителей подготовила резолюцию, поддерживающую независимость. Ее приняли абсолютным большинством голосов.

— Но Кливленд наплевал на конгресс и проигнорировал резолюцию, — простонал лысый. — Он ненавидит кубинцев!

Сенда знать не знали, что кубинцы и испанцы на территории Соединенных Штатов вступают в столь же ожесточенные схватки, что и на острове. И понятия не имели, что патриоты в изгнании, уставшие от равнодушия Гровера Кливленда, с нетерпением ждут ноябрьских выборов. Оба кандидата в президенты вполне могут победить — и демократ Брайан, и республиканец Мак-Кинли. Будущий обитатель Белого дома окажет решающее влияние на судьбу Кубы.

— Многие из живущих здесь кубинцев — граждане США, и голосовать мы будем за того, кто поможет нашему правому делу, — заметил Эстрада Пальма с усмешкой.

И тут господин с огромным пузом задал вопрос в упор: в водевиле, где она собирается выступать, поддерживается идея независимости Кубы? Чикита моментально сообразила, зачем пожаловали земляки. Водевиль! Проктор старался держать в тайне подробности зрелища, но в верхушке Хунты, очевидно, прознали о главной теме.

— Я кубинка до мозга костей, и у нас с вами одинаковые идеалы, — успокоила гостей Чикита. — Мой брат Хувеналь Сенда сражается под командованием генерала Масео. Я никогда не стала бы выступать за интересы Испании.

— Мы в этом не сомневаемся, сеньорита, — примирительно ответил Эстрада Пальма, и Чикита мысленно отметила: в отличие от товарищей, более порывистых и возбужденных, он человек терпеливый, привычный к переговорам. — И все же мы, как члены Хунты, обязаны следить, чтобы кубинский вопрос всякий раз выносился на суд публики в свете, выгодном для дела независимости. По этой причине мы со всем уважением хотим подсказать вам несколько идей для спектакля…

— Водевиль должен донести до американского народа и конгрессменов, что президент не может по-прежнему вытирать о нас ноги! — взволнованно перебил господин с бородавкой.

— А также уличить Ватикан! — потребовал пузатый. Чикита хотела было ответить, но он буквально смял ее словесным потоком. — Вам известно, что папа отдал распоряжение одному епископу благословить от его имени войска подкрепления, которые испанцы прислали в Гавану? Истинная кубинка осудит Святой престол за сотрудничество с палачами! — Он раскраснелся, вены на шее вздулись от ярости, и он почти прокричал: — Папа Лев Тринадцатый и его приспешники — шайка негодяев!

— Кроме того, в водевиле должно четко прозвучать: вооруженного вторжения американцев с целью аннексии Кубы мы также не потерпим! — вступил лысый и, забрызгав хозяев номера слюной, прогрохотал: — Свободная Куба для кубинцев!

Попытки Чикиты объяснить, что Проктор устраивает развлекательное зрелище, а не политический митинг с речами и клятвами, ни к чему не привели. Гости отказывались верить, что импресарио вряд ли позволит ей швырять зрителям листовки во время выступления. Она подавленно обратилась к Эстраде Пальме, самому благоразумному из четверых, и дала слово сделать все от нее зависящее, чтобы силой искусства помочь делу независимости.

Но на этом революционеры не успокоились, а начали втягивать Чикиту в прочие проекты. Тип с «оводом» на носу сказал, что каждый год 10 октября нью-йоркские кубинцы отмечают годовщину начала Десятилетней войны. В этом году они готовят мероприятие с большим размахом: в театре под открытым небом на Манхэттен-Бич, с оркестрами, танцами и фейерверками. Господа нарядятся в форму мамби, а дамы — в красное, синее и белое, цвета кубинского флага. Чикита обязана подняться с ними на трибуну и произнести пламенную речь. Они разыграют в лотерею ее портрет, по четвертаку за билетик, и соберут немаленькую сумму… А еще можно разыграть поцелуй. Многие девушки соглашаются на это ради свободы отечества, и никто их не осуждает.

Чикита стала отнекиваться, но лысый и пузатый снова не дали ей договорить. Ее сотрудничество с Хунтой должно быть долгим и плодотворным. Нужно организовать гастроли по всем крупным клубам кубинских эмигрантов! «На патриотических митингах вы могли бы исполнять „Гимн вторжения“, тот самый, что подбадривает в бою воинов Масео и Гомеса», — поддакнул бредовой идее Эстрада Пальма. Бородавочник попросил выехать в турне до выборов, чтобы успеть сагитировать кубинцев голосовать за Брайана. Многие настороженно относились к кандидату от демократов, памятуя, что они с Кливлендом из одной партии, но все указывало на то, что в случае победы он поможет борцам за независимость. С какого бы города начать? Разгорелся спор. Кто-то выступал за Тампу, кто-то — за Ки-Уэст. С другой стороны, чтобы избежать конфликтов между табачниками, населяющими эти два форпоста эмигрантской Кубы, не лучше ли рассмотреть какой-нибудь город западного побережья или Среднего Запада? Но это предложение лишь подстегнуло дискуссию. Бруклин или Нью-Джерси? Чикаго или Филадельфия?.. Каждый участник с жаром отстаивал свое мнение и не слушал доводы остальных…

Наконец Румальдо удалось их перекричать и сообщить, что у сестры эксклюзивный контракт с Проктором, и она не может его нарушить. Это известие подействовало на эмиссаров, как ушат ледяной воды. На несколько секунд они онемели. Рустика вихрем ворвалась в гостиную, подхватила Чикиту на руки и унесла принимать ванну.

В других обстоятельствах Чикита убила бы ее за подобное нахальство, но на сей раз поблагодарила за «спасение». Неужели все кубинцы-эмигранты — как эти? Неужели все они не способны справиться с собственными чувствами и выслушать другого, не желают поразмыслить и только норовят навязать свое мнение? Видимо, так оно и есть, ведь даже поначалу спокойный Эстрада Пальма заразился безумием товарищей. Ну и народ! Она, конечно, испытывает глубокое уважение к их самоотверженному труду и разделяет желание видеть отечество свободным, но чем дальше от нее они будут — тем лучше.