Чикита

Глава XXIX

Несколько недель Чикита упрекала себя в том, что не смогла предотвратить гибель президента Мак-Кинли. Умом она понимала, что ни в чем не виновата и ведет себя глупо, но никак не могла избавиться от угрызений совести. «Если бы я действовала быстрее, бедняга, может, сейчас сидел бы у себя в Белом доме целый и невредимый», — вздыхала она.

Рустику это нытье порядком утомило, и она заявила, что каждому отпущена своя участь: если уж президента настиг кровавый конец, то, видно, Господь Всемогущий так судил по причинам, каковые следует смиренно принять, не требуя объяснений. Все идет как должно, а не как нам хочется. «Пальмового листа, который тебе предназначен, даже ослы не сожрут, — повторяла она, а еще твердила: — Понос незрелой гуаявой не лечат». Но пословицы не подняли Чиките настроения.

Факты, собственно, свидетельствовали о правоте Рустики, ведь Мак-Кинли должен был отправиться в Буффало не в сентябре, а четырьмя месяцами ранее, и произнести речь по случаю открытия Панамериканской выставки, но хрупкое здоровье Иды, первой леди, воспрепятствовало поездке, и Мак-Кинли послал вместо себя вице-президента Рузвельта.

Все лето президент забрасывал вопросами всякого, кто возвращался с выставки. Его стол был завален брошюрами, представлявшими разные павильоны. Мак-Кинли мечтал своими глазами увидеть Электрическую башню, но супруга была слаба здоровьем по-прежнему, а он не хотел ехать без нее.

Наконец, когда миссис Мак-Кинли стало немного лучше, они погрузились в специальный поезд и с немногочисленной свитой отбыли в Буффало. И Ида, и Джордж Б. Кортелью, секретарь президента, были не в восторге от поездки. Ей вообще не слишком нравилась роль первой леди, она старалась избегать официальных мероприятий и с куда большим удовольствием вязала бы крючком в семейном особняке в Кантоне, штат Огайо. Кортелью, со своей стороны, считал довольно рискованным трехдневное пребывание на выставке и всячески пытался отговорить президента от плана. Он страшно пекся о безопасности и в любой толпе видел возможную угрозу. Но Мак-Кинли настоял на своем, и четвертого сентября 1901 года в пять часов вечера его встретили в Буффало полк ветеранов Гражданской войны, давший двадцать один залп в честь высокого визита, а также сотни взбудораженных граждан, мечтавших пожать президенту руку.

В сопровождении военного оркестра и почетного караула супруги Мак-Кинли в открытом экипаже въехали на территорию Панамериканской выставки. Вечерело, и близ Электрической башни зажглась надпись из разноцветных лампочек: «Добро пожаловать, президент Мак-Кинли, лидер нашей нации и наших владений!» Мистер Джон Мельбурн, директор выставки, провел для гостей краткую экскурсию, чтобы они составили представление о масштабах мероприятия, а затем отвез в резиденцию, где они намеревались провести следующие три дня.

За пару часов до прибытия президентского поезда Чикита сидела у себя в фургончике, попивала чаек с любезными Розиной и Джезерит, и вдруг к ней явился нежданный гость. Некий юноша привез ей книги от Эммы Гольдман и непременно хотел передать их лично в руки. Лилипутке пришлось впустить его и принять посылку в присутствии подруг.

Молодой человек, представившийся Леоном Чолгошем, был бледный, робкий и довольно неопрятный. Чиките он вовсе не понравился, но она из вежливости пригласила его за стол. Чолгош, заикаясь, поблагодарил, но отказался — он спешил встречать президента.

— Вы ученик миссис Гольдман? — поинтересовалась Чикита, чтобы поддержать светский разговор.

Юноша кивнул и сказал, что недавно побывал на весьма вдохновляющей лекции анархистки в Кливленде, а потом случайно встретился с ней в Чикаго и рассказал, что собирается в Буффало на выставку. Тогда-то Гольдман и попросила доставить Чиките книжки.

— Она необыкновенная женщина, знакомство с ней изменило меня, — выпалил Чолгош. — Послушав ее рассуждения, я осознал, какова моя миссия.

Чиките и ее приятельницам было решительно все равно, какова его «миссия», и они промолчали, давая понять, что пора бы завершить визит. Юноша воспринял намек, неразборчиво попрощался и, спотыкаясь, спустился по ступеням фургончика.

— Какой он странный, — заметила Розина, прихлебывая чай.

— По-моему, он не в себе, — ответила Чикита. — И неудивительно, если Гольдман и все эти ненормальные заморочили ему голову.

Египтянка молчала, они обернулись и заметили, как она побледнела. Тогда Джезерит заговорила. По ее словам, этот молодой человек с темными кругами под глазами, редкими усиками и безумным взглядом намеревался кого-то убить.

— Ты уверена? — поразилась Чикита.

— На убийцу вроде не похож, — возразила бывшая заклинательница змей.

— Я все время смотрела на его ухо, и уверяю вас, этот Леон Чолгош, или как его там, задумал убийство, — заявила Джезерит, раздраженная недоверием подруг. — Не разглядела, кого именно он хочет прикончить, — он вот уже несколько дней не моет уши, и там полно серы, — но точно говорю вам, это готовый преступник.

— Может, отомстит какой-нибудь барышне, которая ему отказала, — пошутила Розина.

— Да уж, бедняга далеко не красавец, — заметила Чикита, но тут Джезерит сказала, мол, не ей, голубушке, судить о мужской красоте.

— С тех пор как ты связалась с Тоби Уокером, у тебя все, кроме него, не красавцы, — пояснила она, а Розина одобрительно расхохоталась.

Вошла Рустика и напомнила, что Чиките пора в театр на следующее выступление. «Проклятие! Если я не потороплюсь, мой муженек снимет с креста Иисуса и распнет меня!» — взвизгнула Розина и пулей унеслась в свой «Иерусалим». Джезерит, напротив, никуда не спешила. Она могла отлучаться из своего шатра в «Уголках Каира» на сколько душе угодно, ни перед кем не отчитываясь.

Перед выходом на сцену Чикита попросила Рустику избавиться от книг Гольдман. «Вы что же — и посылку не откроете?» — с упреком спросила Рустика. «А зачем?» — пренебрежительно ответила лилипутка. В эту минуту пианист заиграл вступительные аккорды «Мулатки с корзиной фруктов», и она с улыбкой от уха до уха отправилась на сцену, обмахиваясь веером.

На следующий день на Панамериканскую выставку явилось больше посетителей, чем обычно. Этого и следовало ожидать, ведь газеты уже написали, что президент собирается произнести речь и почтить своим присутствием несколько павильонов. Официальный талисман втайне надеялся, что президент сходит и на ее шоу или по меньшей мере заглянет поздороваться. В конце концов, она бывала в Белом доме и лично знакома с мистером Мак-Кинли. Но, боясь насмешек, Чикита покуда оставила свои надежды при себе.

Четверг вышел хлопотным. Чикита раздала столько автографов, что заработала мозоль на большом пальце, и не успела, вопреки обыкновению, недолго побыть наедине с возлюбленным. Она наскоро поцеловала его за кулисами и пообещала ночью вознаградить особыми ласками.

Супруги Мак-Кинли прибыли около десяти часов утра. Первым делом они в сопровождении роя конгрессменов, сенаторов и дипломатов отправились в правительственное здание, павильон сельского хозяйства и к стендам приглашенных стран. Отобедали в представительстве штата Нью-Йорк, после чего, как и было условлено, президент с трибуны на Триумфальном мосту обратился к пятидесяти тысячам собравшихся на эспланаде с речью. Чикита на речь не успела, но ей рассказали, что это был оптимистический гимн науке, будущему страны и торговому обмену между американскими государствами.

Затем президент продолжил экскурсию. Телохранители неотступно следовали за ним, но он не облегчал им задачу, поскольку не ограничивался помахиванием шляпой — на чем настаивал секретарь, — а то и дело останавливался, пожимал руки и беседовал с гражданами.

Покончив с «серьезной» частью выставки, обитатели Белого дома отправились на Мидуэй. Тут они проявили избирательность. Зашли на «Старинную плантацию», заглянули в пару национальных «деревень» и переместились во владения Короля Зверей. Босток послал президенту приглашение — выжженное на изнанке леопардовой шкуры — на шоу в его честь, и приглашение было принято. Мак-Кинли желал лично убедиться в невероятных, по рассказам Рузвельта, размерах и талантах Джамбо, девятитонного слона, выкупленного Бостоком у британской армии.

Во время шоу сам Босток вывел Джамбо на арену и заставил склониться в реверансе перед первой четой. Потом приглашенные увидели номер грациозной Мадемуазель Бофор с ее дрессированными гиппопотамами, а также Исава, «неизвестное науке звено эволюции», орангутанга, умеющего кататься на велосипеде, курить, завязывать галстук, пить шампанское и орудовать ножом и вилкой. Дабы с блеском завершить программу, Капитан Бонавита вывел из клеток двадцать семь тигров, заставил их вскарабкаться друг другу на спины, составив пирамиду, а сам взобрался на верхушку.

Театр Чикиты находился в двух шагах, и президент с супругой, ведомые Бостоком, решили поприветствовать старую знакомую. Завидев их, Чикита прервала дансон Саумеля «Пепины глазки», объявила о прибытии высоких гостей и позвала их на сцену. Зрители повскакивали на ноги и оглушительно захлопали, когда Мак-Кинли неожиданно резво для своих пятидесяти восьми лет нагнулся и поцеловал артистке руку. Босток аж лопался от радости: как только известие о президентском визите просочится в прессу, очереди на выступления официального талисмана станут вдвое длиннее.

После ужина президент опять появился на выставке, чтобы полюбоваться Электрической башней и прочими подсвеченными зданиями. Ида Мак-Кинли осталась дома: на следующий день они должны были отправиться на Ниагарский водопад, и она нуждалась в отдыхе.

Розина и Джезерит, конечно, ничего такого не сказали, но в пятницу утром Чикита заметила, что их снедает зависть. Во время прогулки по Мидуэю президент не зашел ни в «Уголки Каира», ни в «Иерусалим», и своими глазами они так его и не увидели, а Чиките он не только нанес визит, но и поцеловал руку на глазах у сотен зрителей.

— Ох, хотела бы я предсказать ему будущее, — призналась Джезерит.

— И не мечтай, — охладила ее пыл Розина. — Завтра он уедет, так и не узнаешь — волосатые у него уши или нет.

Чиките захотелось их приободрить. Если уж им так неймется повидать президента вблизи, то нынче в четыре часа им представится такая возможность. Мак-Кинли собирается на органный концерт в «Храм музыки» и наверняка в начале действа поприветствует народ.

— Приходите пораньше, — предупредила она. — Вы ведь не одни такие.

После обеда Рустика растолкала Эспиридиону Сенду, имевшую обыкновение вздремнуть перед первым вечерним шоу. Вид у нее был такой, словно ей явилось привидение.

— Помните Микаэло? — затараторила она и, сообразив, что Чикита понятия не имеет, о ком идет речь, объяснила: — Ну, старшенький Пальмиры, мулат, шустрый такой еще.

Чикита спросонья кивнула. Ну разумеется, теперь вспомнила. Микаэло, любимый незаконный отпрыск Бенигно Сенды. Единокровный брат ее отца. Как не помнить? Он всегда защищал ее во время наездов в Ла-Маруку. Везде за ней ходил и отгонял дворовых псов, норовивших ее обнюхать. Много воды с тех пор утекло. Больше двадцати лет. К чему это Рустика про него завела?

— Он там на улице и при нем еще парень и девушка, оба белые, говорит, им надо срочно вас повидать, — сказала Рустика. — Увидите — обомлеете. Симпатичный, высокий, словно пальма, а одевается и говорит как настоящий кабальеро. А глаза-то зеленые, ни дать ни взять светлячки. Точь-в-точь как у вашего почтенного дедушки, прости, Господи. Так я приглашу их?

Чикита нерешительно засопела. Времени оставалось в обрез, но ей стало так любопытно взглянуть на Микаэло Сенду (да, все бывшие рабы из Ла-Маруки носили фамилию хозяев), что она решила принять родича. Рустика не соврала: молодой человек был очень хорош собой. Черты лица довольно тонкие, плечи широкие, ноги крепкие — аж брюки лопаются, улыбка открытая. Сочетание светлых глаз и кожи, цветом напоминающей бумажный кулек для карамелек, показалось Чиките очаровательным, и она подумала, что при виде такого типажа любая потеряет голову. Даже она сама… но, к сожалению, ей известно, что по их жилам бежит одна и та же кровь.

— Простите, что заявляюсь вот так вдруг, столько лет спустя, — начал Микаэло, — но мы с друзьями должны просить вас о важной услуге.

Девушка, пришедшая с Микаэло, выступила вперед и взяла слово. Она тоже была очень красива и, судя по тому, как она выражалась, по ее манерам и общему лоску, происходила из хорошей семьи.

— Мы с Микаэло и моим братом специально приехали из Вашингтона, чтобы сегодня вечером оказаться здесь, — напористо сказала она. — У нас есть обязательства перед нашим возлюбленным отечеством, и ничто не помешает нам исполнить их.

И она начала всячески поносить поправку Платта, «оскорбительный отросток», присовокупленный американцами к конституции будущей кубинской республики. Да, члены Учредительного собрания проголосовали за поправку, но только ради того, чтобы Соединенные Штаты отстали от Кубы и позволили ей составить собственное правительство. Следует привлечь внимание к грязной уловке гринго, и именно за этим они явились в Буффало.

— Сегодня днем, когда президент придет на концерт в «Храм музыки», мы поднимемся и раздадим людям листовки с требованием безусловной свободы и независимости Кубы, — раскрасневшись, продолжала девушка, и по тому, как она оперлась на руку Микаэло (интересно, почему не на руку брата?) Чикита догадалась, что у них с мулатом любовь.

— Скорее всего, нас арестуют и депортируют, — впервые заговорил третий делегат, — но честь родины стоит и не таких жертв.

— А мне-то к чему все это знать? — недовольно фыркнула Чикита. — Вы не соображаете, что одними только этими словами втягиваете меня в преступление?

— Кто мы такие? Три сопляка. А вы — звезда! Сам президент принимал вас в Белом доме, — ответил Микаэло. — Если вы пойдете с нами в «Храм музыки», этот глас вопиющего в пустыне услышит больше людей. О нашем кличе напишут в газетах, и весь мир узнает, что происходит на Кубе.

— Вы, верно, рехнулись? — медленно проговорила Чикита. — Я не могу так поступить с мистером Мак-Кинли. Это все равно что вонзить кинжал ему в спину.

— Это Кубе и идеалам, за которые пали наши патриоты, нанесли удар кинжалом в спину, — взвилась девушка и, с вызовом глядя Чиките в глаза, добавила: — В их числе пал и ваш брат, сеньорита Сенда.

— Я вас понимаю, Чикита, — примирительно произнес Микаэло. — Но позвольте уточнить: наш протест направлен не против господина Мак-Кинли лично, а против его правительства.

— Против империи, которая лишила наших соотечественников права быть свободными без опеки какой-либо метрополии! — поддакнул брат.

У Чикиты застучало в ушах. Давление, что ли, поднялось?

— Сожалею, — ответила она. — На меня не рассчитывайте.

Все трое наперебой принялись уговаривать ее, повторяя на разные лады те же доводы, но, поскольку официальный талисман только отрицательно качал головой и уже не вслушивался, они в конце концов отступились.

— В любом случае позвольте вручить вам кое-что, — разочарованно сказала девушка, извлекла из саквояжа прелестное платьице в цветах кубинского флага и вложила Чиките в руки. — Мы надеялись, вы наденете его в «Храм музыки».

— Вдруг вы все же передумаете? — сказал на прощание Микаэло, и они втроем покинули фургончик.

— Нет, каково? — воскликнула Чикита, обращаясь к Рустике, которая все время находилась здесь же. — Почему все думают, будто могут вертеть мною, как марионеткой?

Рустика двусмысленно хмыкнула, забрала у хозяйки платье-стяг, внимательно рассмотрела и заметила, что сшито оно на славу.

— Можно подумать, у них и мерки ваши были. Сядет как влитое. Изволите примерить?

Чикита нехотя согласилась. Платье сидело великолепно.

— Не убедили они вас? — промурлыкала Рустика. — По мне, так они правы в каждом слове.

— И ты туда же? — рассердилась Чикита. — Что такого, что американцы преподают нам ускоренный курс демократии? Все только и твердят, что они явились к самому концу уже выигранной войны. Да только никто не вспоминает, что многие вожаки мамби перессорились между собой и каждый лез со своей волей. Какое бы у них получилось правительство, если они от зависти готовы были глотки друг дружке перегрызть? Я вот думаю, не так уж страшна эта поправка, как ее малюют. В конечном итоге Штаты прибегнут к ней, только если наше правительство плохо себя поведет.

Рустика запальчиво возразила, мол, в этом-то и беда. Где это видано, чтобы одна свободная республика надзирала за другой? Разве Франция командует Англией? Или, может, Германия сует нос в дела Испании?

— Неуважение, одним словом, — заключила она.

Чикита нетерпеливо топнула ножкой, давая понять, что не желает больше об этом говорить. Она, как всегда, разнервничалась, ведь, хоть она и не желала признавать, совесть подсказывала: в поведении Соединенных Штатов, в их попытках держать кубинцев в узде и вправду было много заносчивости и стремления унизить. И все равно она была благодарна «северному соседу» за то, что положил конец долгой изнурительной войне, старался осовременить остров и прививал идеи демократии.

— Помоги-ка снять платье! — велела она Рустике.

Но платье осталось на Чиките, потому что в эту минуту в фургончик вихрем ворвалась египетская гадалка Джезерит, схватила подругу за руки и срывающимся от волнения голосом рассказала, что с ней только что приключилось:

— Я торопилась в «Храм музыки», взглянуть на ухо президента, и на Фонтанной площади знаешь, кого встретила? — Не успела Чикита высказать догадку, как она продолжила: — Давешнего малого, этого Леона, как бишь его…

— Чолгоша, — подсказала Чикита.

— Вот-вот! Он меня не видел, а вот я хорошенько его разглядела. Он вымыл уши, и я такое там рассмотрела, подруженька, что от страха только и смогла развернуться и до тебя добежать!

— Так говори уже толком, не томи!

— Он тоже шел в «Храм музыки», но не послушать президента, как все остальные, а убить его!

— Ты уверена? — пробормотала Чикита и сглотнула.

— Хотела бы я ошибиться! — ответила Джезерит. — Если только не случится какого чуда, сегодня этот мерзавец отправит Мак-Кинли на тот свет.

У Чикиты закружилась голова. Она спросила, почему Джезерит не заявила в полицию и не попыталась остановить Чолгоша.

— Испугалась, примут за сумасшедшую или еще чего похуже, — подавленно призналась гадалка.

Чикита глубоко вздохнула, высвободила руки из крепко вцепившихся в нее пальцев ясновидящей и решительно двинулась к выходу.

— Вы куда это? — крикнула Рустика. — У вас выступление начинается!

— Я должна предупредить президента, — ответила Чикита и бегом бросилась к вестибюлю своего театра. Джезерит и Рустика последовали за ней.

У вестибюля выставляли в свободное от парадов время ее новенький автомобиль. Шофера нигде не было видно, поэтому Чикита сама уселась за руль и завела двигатель. Раньше она никогда не водила машину, но это ее не остановило. «Другие как-то ездят, и я смогу, — сказала она себе, нажала на педаль газа и рванула в сторону Мидуэя. — Только бы успеть, только бы успеть», — твердила она, кусая нижнюю губу и давя на клаксон. Автомобиль подпрыгивал и лавировал между прохожими.

Она пронеслась мимо «Иерусалима в день распятия», повернула налево у Индейского конгресса и, обогнув павильоны сельского хозяйства, «Шоколада Бейкера» и горнорудного дела, завидела вдали фасад «Храма музыки» в стиле испанского возрождения. «Только бы успеть, только бы успеть, только бы спасти президента…»

Было ровно четыре часа, в «Храм» набилось полно народу, а те, кто не попал на концерт, кучковались у входа в надежде, что судьба им улыбнется. При виде гнавшей вперед Чикиты толпа расступилась. Едва не врезавшись в решетку, официальный талисман дал по тормозам, шины взвизгнули, и машина остановилась.

В этот миг по гигантскому концертному залу раскатился звук выстрела. А потом и еще один.

Поездка на водопад вконец измотала миссис Мак-Кинли, и президент отправился на выставку без жены. До концерта оставался еще час, и он попросил сводить его в павильон «Путешествие на Луну».

Кортелью диву давался. Он уже давно не видел президента в таком приподнятом расположении духа. И хоть сам он недолюбливал подобные увеселения, ему ничего не оставалось, кроме как взобраться вместе с боссом в летательный аппарат «Луна» (нечто вроде исполинской сигары, обернутой в фольгу, с парой красных крыльев, как у летучей мыши) и «совершить путешествие» к спутнику Земли, дабы узнать тамошние тайны. Создатели «Путешествия на Луну» сумели добиться в четырех стенах под высоким потолком потрясающего эффекта полета. Корабль поднимался, и экипаж видел, как выставка постепенно уменьшается в размерах, как основные здания, включая Электрическую башню, становятся все более крохотными, а за ними — штат Нью-Йорк, территория Соединенных Штатов, американский континент, земной шар…

Наконец, выжив в метеоритном дожде и полюбовавшись пронесшейся мимо грозной кометой со сверкающей гривой, путешественники прибыли на Луну и сошли с корабля. Им открылась непознанная вселенная. Серебристые лицом лунатики в серебристых одеждах поприветствовали их, показали свой причудливый город и угостили зеленым сыром. Прочие участники полета опасались отведать лунное лакомство, а вот президент решительно отправил ломтик в рот, посмаковал и высказал мнение: «Странно, но вкусно». Затем гостеприимные лунатики отвели их в замок, где сам лунный король, восседающий в горностаевой мантии, усыпанной драгоценными камнями, на перламутровом троне, благосклонно их принял и приказал лунным девицам исполнить танец в их честь[147].

После любопытной лунной одиссеи Мак-Кинли переместился в «Храм музыки». Там он, по-прежнему пребывая в превосходном настроении, под присмотром Кортелью и детективов-телохранителей, принялся пожимать руки господам, дамам и детишкам, дожидавшимся его в длинной, но весьма упорядоченной очереди.

Позже тайные агенты пристыженно поясняли, что им и в голову не пришло заподозрить в Леоне Чолгоше — неказистом, чисто выбритом мужчине среднего роста с грустными голубыми глазами — опасного преступника. Они внимательно всматривались в каждого томящегося в очереди, стараясь выявить угрозу, но вид Чолгоша оставил их спокойными. Правая рука его была обернута платком, словно он поранился, и это придавало ему еще менее воинственный облик. Внимание агентов привлек — и даже полностью завладел им — черноусый тип, смахивавший на итальянца, который шел перед Чолгошем. И дело тут было не в произволе и не в национальных предрассудках: среди террористов, охотившихся на аристократов и политиков, действительно числилось множество итальянцев, так что за черноусым пристально следили не с бухты-барахты.

Когда черноусый дождался своей очереди, подошел к президенту, пожал руку и поздравил с успехами, детективы расслабились. Потом вперед вышел Чолгош, протягивая левую руку. Мак-Кинли широко улыбнулся и собирался горячо ответить на рукопожатие; покушения было уже не избежать. Все произошло за считаные секунды: Чолгош выставил «забинтованную» руку и спустил курок револьвера тридцать второго калибра, спрятанного под платком. Он выстрелил дважды.

Один из детективов бросился к президенту, а здоровенный негр, стоявший в очереди за Чолгошем, прыгнул на нападавшего и повалил на пол. Мгновение стояла потрясенная тишина, а потом в «Храме музыки» воцарился хаос. «Линчевать его!» — возмущенно кричали одни. «Повесить ублюдка!» — требовали другие. Люди обнимались, гомонили и бегали туда-сюда. Многие еще не понимали, что произошло.

Микаэло Сенда и его спутники побросали на креслах листовки за свободу Кубы и поспешили к выходу. Они совсем опешили и не могли поверить, что какой-то террорист пустил псу под хвост их символический протест.

Выскочив, они увидели Чикиту в платье-стяге, все еще сжимавшую руль. Быстро оттолкали автомобиль в угол, чтобы ее не затоптали бежавшие вон из зала, а также полицейские и зеваки, стремившиеся, наоборот, попасть внутрь.

— В президента стреляли, — сообщил Микаэло, и, к его удивлению, лилипутка кивнула, словно уже знала о случившемся.

— Наши планы, извините за выражение, накрылись медным тазом, — сказал второй кубинец, — но мы рады, что вы передумали и решили присоединиться к нам.

— Простите, я была к вам несправедлива, — извинилась девушка и склонилась, чтобы заглянуть Чиките в глаза: — В дальнейшем я стану всякий раз приводить вас в пример, когда речь зайдет об истинных патриотках.

Чикита не удосужилась разубедить их. Что толку объяснять, почему она оказалась здесь именно в этом наряде? Пусть себе думают, что хотят. В свои почти тридцать два она знала, что люди видят все не в истинном цвете, а в том, который им больше по нраву. Если они мнят Эспиридиону Сенду заступницей достоинства Кубы, тем лучше для них. И на ум ей пришло старое присловье Минги: «Всяк хозяин своего молчания и раб своих слов».

Президент прожил еще восемь дней. Чикита, как и все вокруг, с жадностью слушала медицинские сводки и страшно огорчилась, когда Босток в разгар выступления, пока она переодевалась в гримерной, сообщил о его кончине. Она вышла на сцену, поделилась ужасным известием со зрителями и попросила почтить минутой молчания «память великого и доброго человека».

«Храм музыки» меж тем превратился в самый популярный аттракцион на всей выставке. Люди хотели увидеть точное место, где выпустили по пуле в грудь и в живот президенту. Джеймс Ф. Паркер, чернокожий официант ростом в шесть футов и шесть дюймов, схвативший убийцу, в одночасье стал народным героем. Несколько импресарио предложили ему работу в своих шоу, но он предпочел собственный бизнес: продал пуговицы пальто, в котором был в день покушения, по двадцать четыре доллара за штуку и фотографировался с желающими за доллар.

В полночь после покушения Чикита, Розина и Джезерит собрались и принесли клятву. Они никому и никогда не признаются, что познакомились с Леоном Чолгошем за двое суток до того, как он выстрелил в президента, и уж тем более не скажут, что Джезерит с первой минуты догадывалась о его зловещих намерениях. Если тот вдруг упомянет о посылке с книгами от Гольдман, то они — и Рустика с ними, разумеется — будут дружно отрицать факт визита.

После показаний Чолгоша всем стало ясно, что он просто несчастный убогий одиночка, не сумевший переварить некоторые идеи анархизма. Он утверждал, что совершил покушение без чьей-либо помощи, однако подчеркивал, что вдохновился речью Эммы Гольдман. Анархистку заподозрили в сообщничестве, арестовали, допросили и в итоге отпустили. Гольдман признавала поверхностное знакомство со своим последователем, но отрицала какую-либо ответственность за его поступки. К счастью для Чикиты, ни убийца, ни его «муза» ни разу ее не упомянули.

Процесс вышел недолгим. Суд признал Чолгоша виновным, приговорил к смертной казни, и приговор без лишних проволочек был приведен в исполнение 29 октября. Убийца умер на электрическом стуле, ни у кого не прося прощения. «Я убил президента, потому что он был врагом рабочего народа», — упрямо повторил он прямо перед тем, как ток в 1700 вольт обуглил его тело.

За десять дней до закрытия Панамериканской выставки одна сорокашестилетняя вдова, школьная учительница из Бей-Сити, штат Мичиган, явилась туда, намереваясь совершить нечто из ряда вон выходящее. В Буффало она велела заколотить себя в деревянную бочку (с надписью «Королева Тумана») и в день ее рождения, 24 октября, сбросить бочку с Ниагарского водопада. Вопреки всем ожиданиям дама по имени Энни Эдсон Тэйлор осталась жива и снискала всенародную любовь.

Чикита, конечно, не кидалась в водопад, но примерно в те же дни сделала почти столь же рискованный шаг.

Официально выставка уже закрылась, и «серьезные» павильоны начали распродавать на аукционах по цене от двухсот до пятисот долларов, но многие аттракционы на Мидуэе еще работали. Некоторые, например «Уголки Каира» и «Немецкая деревня», собирались продержаться на плаву еще несколько месяцев.

Однажды вечером, исполняя «Королеву лилипутов» в конце шоу, Чикита почувствовала, что настал час остепениться и создать семью. Чувство это накатило на нее внезапно, но со страшной силой: откладывать решение не представлялось возможным. Она велела Рустике разыскать Тоби Уокера и, как только тот появился, в упор спросила, желает ли он жениться на ней.

— Всем сердцем, Чик, — отвечал Тоби.

Рустика решила, что они оба рехнулись.

— Вы хорошо подумали? — с упреком обратилась она к Чиките. — Назавтра не раскаетесь?

— Нет, — решительно сказала Эспиридиона Сенда. — Я люблю этого мужчину и хочу прожить с ним оставшуюся жизнь.

Не теряя времени, Тоби отвел невесту к мировому судье Томасу X. Рочфорду, и тот, слегка изумившись представшей перед ним парочке, сочетал их браком. Рустика и супруга судьи выступили свидетельницами.

На следующее утро Босток, услышав новость, едва не лишился чувств. Он решил, что над ним издеваются, и молодоженам пришлось предъявить ему свидетельство о браке. Импресарио, конечно, слышал кое-что о тесной дружбе, связывавшей любимицу публики и человека-сэндвича, но как-то не предполагал, что она окажется настолько тесной. Однако он не успел поразмыслить над возможными последствиями замужества для Чикитиной карьеры, потому что в эту минуту ему сообщили об ужасном происшествии среди его зверей.

Во время купания слон Джамбо коварно напал на одного из служителей и в припадке ярости наступил задней ногой на маленькую девочку, переломав ей множество костей. Никто не мог понять, почему он так себя повел, — зверь не отличался особой покорностью, но агрессивным никогда не бывал.

Босток так разъярился, что принял отчаянное решение: в наказание Джамбо казнят. Не слушая тех, кто молил пощадить слона — Чикиту и Капитана Бонавиту среди прочих, — он объявил, что Джамбо убьют электрическим током на стадионе при выставке. Желающие могут лицезреть показательную кару бесплатно.

Общественное мнение всколыхнулось. Одни выступали за смертную казнь, другие считали, что на первый раз хватит с Джамбо и менее жестких мер. Но Босток держался кремнем: сутки спустя слона привели на стадион и в присутствии тысячи человек опутали его девятитонную тушу сложной сетью высоковольтных проводов. Джамбо совершенно не сопротивлялся. В то утро он выказывал полнейшее благодушие и, не зная, что минуты его сочтены, весело трубил и приветствовал публику, вздымая хобот.

Когда Босток вместе с родителями пострадавшей девочки уже собирался опустить рычаг, приводивший в действие электрический приговор, на стадион галопом прискакал, размахивая какой-то бумагой, конный полицейский. Это было помилование! Доктор Конрад Дил, мэр Буффало, только что подписал приказ о помиловании толстокожего.

Большая часть публики радостно зааплодировала нежданному deus ex machina, но, как ни странно, нашлись и такие, кто разочарованно засвистел и заулюлюкал. Все сошлись на том, что слону повезло больше, чем Леону Чолгошу. Но ведь и вина их была несоразмерна, — высказался один благоразумный джентльмен, присутствовавший на стадионе с супругой и детками. В конце концов, Джамбо не увлекался анархизмом и хладнокровно не убивал президента Соединенных Штатов.