Чикита

[Глава X]

Из всех глав в книге десятая была самая романтическая и почти целиком посвящалась Патрику Кринигану.

Вначале Чикита утверждала, что ирландец был не только первой, но и самой большой ее любовью, а потом принималась за его подробное описание, упирая на галантность, чувство юмора и ум. Мне-то всегда казалось, что этот словесный портрет можно без ущерба сократить раза в три, но она стояла на своем. У каждого свои «пунктики».

Самое главное приберегалось на конец главы. До этого шла сплошная вода. Целые страницы про то, как отлично они ладили, как им бывало весело вместе, как, едва расставшись, они начинали бешено тосковать, и прочие глупости. Ни о чем. Например, длиннющая сцена в Центральном парке. Очень красивая, прекрасно написанная и все такое, но пропустить ее можно было со спокойной совестью.

Мы уйму времени угробили на этот кусок. Вот представь себе: Чиките втемяшилось, что описание Центрального парка должно быть предельно точным, а она кое-что запамятовала. Ну и гоняла меня несколько раз проверить, в какой цвет выкрашены лошадки на такой-то карусели да сколько ступенек в таком-то лестничном спуске. Каково, а? Таскаться из Фар-Рокавей на Манхэттен ради этой ерундистики! Частенько я прикусывал язык, чтобы не послать ее куда подальше. Если уж женщина, какая ни на есть мелкая, чего решила, то отговаривать — только время терять. Так что я бродил по парку и делал идиотские заметки типа: «Лошадки на карусели черные, белые и коричневые, пасти у всех открыты, зубы крупные, языки вывалены» или: «В лестнице от площадки до фонтана с Ангелом вод тридцать шесть ступенек ровно, между восемнадцатой и девятнадцатой — пятачок».

Чикита в те времена уже не выходила из дома и думала, что Центральный парк — по-прежнему райское местечко, как в пору ее приезда в Штаты. Она живо помнила тамошние места, рассказывала мне про «Маленький Карлсбад», павильон с тридцатью видами минеральной воды, про разноцветную эстраду, где выступали оркестры, про гондолы на озере, привезенные из самой Венеции, и не верила, когда я говорил, что все это либо вконец развалилось, либо вовсе кануло в Лету. В ее памяти молл кишел наездниками и шикарными экипажами, а на эспланаде щеголяли новыми нарядами молодые дамы и господа. Но все это осталось лишь в ее воображении. Мне же представала совсем иная действительность.

Парк вот уже многие годы находился в упадке и запустении, а Великая депрессия только усугубила его плачевное положение. Вместо элегантных надушенных горожан, прежде любивших прогуляться и присесть поболтать на деревянные, гранитные, кирпичные и кованые скамьи, аллеи наводнили толпы чумазых безработных, живших там же, в парке. Ты не ослышался: там обретались тысячи бездомных бедолаг. Одни жили под мостами, другие строили хибарки из кусков картона, досок и мусора. Бельведер вонял на мили вокруг, его изгадили вдоль и поперек. Весь замок засрали. Многие несчастные, оставшиеся без крова и пищи, с отчаяния ломали изгороди, скамейки и перголы, срубали деревья и царапали памятники. Даже бронзовые статуи не спаслись: у индейца-охотника украли лук, а тигра с павлином в пасти вообще унесли с пьедестала.

Я такое поведение не оправдываю, но и не осуждаю. Может, не найди я тогда работу, поступал бы так же, как эти homeless[57]: громил бы все подряд, потому что ничто так не отупляет и не злит, как безнадега, и все лучше отломить ветку у дерева, чем снести башку полицейскому.

В парке я столкнулся с итальянцами из моего пансиона. Они так заросли грязью, что я едва их узнал. Хотел подойти поздороваться, но заметил такую ненависть в их глазах, что передумал. Вот тебе когда-нибудь бывало стыдно, что ты идешь по улице умытый и хорошо одетый? Мне в то утро было.

Эпизод в Центральном парке кончался тем, что Чикита с Патриком Криниганом проходили мимо молочной, где в те времена детям бесплатно наливали стакан парного молока. Завидев господина с маленькой девочкой, которые не спросили молока, один служащий стал громко звать: «Мистер, мистер, подите сюда, налью молока вашей дочке!» Чикита рассвирепела, а ирландец славно посмеялся и с тех пор всякий раз, когда хотел подразнить подругу, называл ее «доченька».

С началом репетиций в водевиле Проктора жизнь Чикиты стала насыщеннее. Но это не помешало ей часто видеться с другом. Я говорю «с другом», а не «с поклонником», не «с возлюбленным» или там не «с женихом», потому что тогда речи о любви между ними еще не было. Криниган вел себя по-джентльменски, дарил букеты, приносил сладости, говорил комплименты, но тем все и ограничивалось. У Чикиты теперь были заняты утренние и дневные часы, и они сменили прогулки на столь же частые походы в театр.

Тут под удар попал бедняга Сехисмундо. Он бы предпочел не вдаваться в подробности отношений кузины с Криниганом, но Чикита назначила его сопровождающим для вечерних вылазок, и он не смог отказать. До сих пор Рустика отлично справлялась с обязанностями дуэньи, но притащить негритянку в ложу к Дэли, Гаррику, Бижу или в любой другой нью-йоркский театр в те времена было немыслимо. Не забывай: рабство-то в Штатах отменили еще лет тридцать назад, но белые с неграми по-прежнему мало пересекались. Цветной все равно оставался гражданином пятого ранга, не позавидуешь, мягко говоря. Теперь вроде как кое-что изменилось, это я из газет и телевизора вызнал. Теперь они третьего ранга.

А любопытно, правда? У кубинских негров было тогда куда больше прав, чем у американских. Они могли садиться рядом с белыми в поездах, в кафе и в театре, могли учить детей в государственных школах, а кто при деньгах — и в университет ребенка определить, и в церквях никто не вел двух отдельных книг для новорожденных белых и черных. Интересно, что все это разрешалось еще до того, как испанцы отменили рабство. Только не подумай, будто они так по доброте душевной поступили, испанцы то бишь. Наивная ты душа! Они всего и хотели, чтобы цветные успокоились, забыли про независимость и перестали партизанить.

Несметное количество драм, комедий и опер-буфф, которые Чикита пересмотрела в те недели, пришлось как нельзя кстати: она разобралась, как модные артисты ведут себя на сцене и как общаются с публикой, подмечала все, что ей казалось полезным, чтобы взять на вооружение для собственных выступлений. Они даже в оперу сходили, послушать Лилли Леман в «Тристане и Изольде». Постановка была впечатляющая, но ни Чиките, ни Мундо не понравилась музыка Вагнера. Они нашли ее чересчур помпезной и даже устрашающей и весь вечер вздрагивали от внезапно вступавших рожков и труб. Разумеется, они умолчали об этом, когда в антракте Криниган провел их в гримерную Леман. Сопрано собиралась в ближайшем времени вернуться в Германию и пожелала Чиките всяческих успехов.

Кроме того, они посетили пару водевилей с участием лилипутов, но, внимательно изучив их манеру, Чикита пришла к выводу, что это не истинные артисты, а просто иллюстрации к выражению «ошибка природы». Криниган согласился, но предупредил: лилипуты Пастора и Хаммерстайна — совсем другое дело: опытные матерые профессионалы, закаленные лучшими театрами Европы. Нелегко будет с ними тягаться.

— Черт побери! — притворно обиделась Чикита. — Неужто вы во мне сомневаетесь?

— Ни капли, — возразил он. — Я убежден, что во всем свете нет другого столь талантливого и очаровательного создания.

В один прекрасный вечер, когда в театре «Эмпайр» они смотрели спектакль с Мод Адамс, в конце первого акта Криниган дал Мундо денег и послал за конфетами. Оставшись с «доченькой» в ложе наедине, он взял ее за руку, признался в любви и сделал предложение.

Разница в росте, конечно, мало удобна для брака, но не является непреодолимым препятствием. Многим другим парам удалось справиться с этой трудностью и жить долго и счастливо. Почему бы и им не попытаться? Не дав Чиките ответить, он вытащил из нагрудного кармана старую открытку, представлявшую мистера и миссис Рид, супругов, снискавших несколько лет назад необычайную популярность как раз из-за того, что в нем насчитывалось шесть футов росту, а она была от горшка два вершка.

— Сеньора Рид низкорослая, а не лилипутка, — заметила Чикита, разглядывая открытку. — Она достает мужу до пупка. А я вам — едва ли до колен[58].

Ирландец совсем сник, и Чикита поспешила уверить, что вовсе не отвергает его. К чему скрывать? Она тоже его любит. С первой минуты ее очаровали рыжие бакенбарды и почти прозрачные голубые глаза… Тогда Криниган признался, что мечтает увезти ее за город, в Коннектикут. Домик с большим камином и садом близ ручья на опушке леса, вдали от суеты и любопытных глаз — что может быть лучше для супружеской жизни? Он не богач, но на достойное существование у него денег хватит. И он уже переговорил с Пулитцером о возможности присылать статьи в «Уорлд» из Коннектикута.

Тут вернулся Мундо с конфетами, и Чикита тоном, не терпящим возражений, услала его прогуляться в фойе. Они с мистером Криниганом обсуждают важное дело и нуждаются в уединении.

— Милый Патрик, — нежно начала она, как только Мундо испарился, и влюбленный увидел добрый знак в том, что она сменила церемонное «мистер Криниган» на столь смелое обращение. — Проявим благоразумие! Я только что подписала контракт и через неделю дебютирую в превосходном водевиле. Было бы безумием бросить все ради тебя или любого другого мужчины.

Чикита вспоминала, что в ту минуту ирландец едва не разрыдался, и потому она поспешила продолжить:

— Не требуй от меня того единственного, что я не могу тебе дать. — И, прикрыв веки, добавила: — Но если ты попросишь что угодно другое, ну, например, чтобы я поехала к тебе и стала твоей сегодня ночью, я, пожалуй, не смогу отказать.

Вот так номер! Криниган остолбенел и только смог пролепетать, что присутствие Мундо может помешать плану. Но Чикита уже все продумала. Когда вернулся Мундо, она объявила, что они решили не досматривать постановку. Они по-прежнему жаждут уединения, и ложа в «Эмпайр» не удовлетворяет их нужд.

— Я зайду к мистер Кринигану в гости, а ты посидишь где-нибудь в кафе, пока мы не обсудим наше важное дело до конца.

Патрик вовсе не был новичком, но дико разнервничался, когда аппетитная и готовая на все Чикита оказалась у него в спальне. Он поднял ее на кровать, раздел и стал нежно ласкать. Чикита утверждала, что в ту минуту пожалела о девственности, утерянной с Томасом Карродеагуасом. Но предпочла сразу же отогнать неприятное воспоминание. В тот раз она принесла своеобразную жертву, чтобы удержать рядом Рустику. А теперь не что иное, как любовь, толкает ее взобраться к Патрику на грудь, вцепиться в рыжеватую поросль между сосков, словно она амазонка, пришпоривающая скакуна, и целовать его в губы и в лоб.

Чикиту ждал сюрприз: сам любовник был высоченный и широкий, будто шкаф, а вот ключик у него оказался очень маленький. Она набралась смелости и намекнула, что ее замочная скважина вполне готова. «Но только самый кончик», — попросила Чикита, не забывая об осторожности. Патрик так и сделал. Вначале он едва двигался, боясь причинить вред, но потом они так раздухарились, что не заметили, как весь ключик целиком поместился внутрь.

В конце главы Чикита упоминала о признании Кринигана: долгие годы он тешил себя фантазией овладеть маленькой девочкой. Со своей «доченькой», женщиной размером с дитя, он наконец смог утолить это запретное желание, не терзаясь совестью. А что же она? Чувствовала ли они вину за то, что упоительно извивалась в объятиях журналиста? Самозабвенное сладострастие, конечно, шло вразрез с навязанными ей в юности представлениями о том, как должна вести себя сеньорита из Матансаса. Но разве она обыкновенная сеньорита? Все, от родителей до кузин, всегда внушали ей, будто существо ее размера может рассчитывать на тепло родственных уз, но и мечтать не смеет о том, чтобы разжечь страсть в груди любовника. Чего ради придерживаться правил мира, который отказал ей в праве любить и состояться как женщине? В конце концов, Чикита — артистка (или вскоре таковой станет), а артистам позволено пренебрегать нравственными или любыми прочими ограничениями. Сара Бернар была дочерью и внучкой кокоток и сама познала десятки мужчин, но это не лишило ее уважения зрителей и не помешало стать гранд-дамой.

Эти рассуждения завершались ехидной фразой примерно следующего содержания: «Вскоре Сехисмундо сделался завсегдатаем тихого кафе неподалеку от квартиры Кринигана…»

Когда я допечатал главу, уши у меня горели, и я не мог и глянуть на Чикиту, потому что невольно представлял ее голой.

— Не думала я, что ты такой пуританин, — насмешливо сказала она. — Заливаешься краской на любой пикантной сцене. Привыкай: таких будет много. Разве ты еще не понял? Меня совершенно не волнует чужое мнение.

Понял я к тому времени другое: Чикита испытывала ко мне странное влечение. Она уже давно стала бросать на меня томные взгляды и вообще вести себя так, будто я не наемный работник, а влюбленный, которому никак не решиться на первый шаг, или кто-то в таком духе. Она настаивала, чтобы я отправлялся с ней в сад поливать лилии и астры и смотреть, как лазурные дрозды купаются в фонтанчике. А если голодная белка спрыгивала с магнолии или плакучей ивы во дворе и подбегала попрошайничать, Чикита якобы испуганно вскрикивала и пользовалась случаем прильнуть к моим лодыжкам как бы в поисках защиты. Еще она заставляла читать ей вслух мои сонеты вечерами у камина и смотрела на меня с обожанием.

Во избежание недопонимания хочу заметить: ничего физического между нами не было. За почти три года, что я прожил в Фар-Рокавей, я и руки-то ее коснулся от силы пару раз. Отвращения она у меня не вызывала, скорее слегка пугала. Я так и не смог привыкнуть к ее размеру. Это на словах легко, а вот сам бы пообретался бок о бок со старухой в теле ребенка.

Не я один заметил это девичье кокетство. Рустика в мгновение ока раскусила хозяйку, а пострадал я: ей поперек горла было, что Чикита обращается со мной ласково и подолгу беседует о чем-то, кроме книги, и при любом удобном случае она норовила меня подколоть. Как-то утром я припозднился, так она постучалась ко мне и съязвила: «Идите быстрее, невеста заждалась».

Со временем Чикита превратилась в сущую собственницу. Она желала, чтобы я день-деньской просиживал рядом с ней, и дулась, если я уходил прогуляться. Даже начала давать мне уроки английского, чтобы я по вечерам оставался дома! Но, сам понимаешь, не мог я сидеть взаперти сутки напролет. Очень уж скучная выходила жизнь. Иногда я будто задыхался, не мог больше терпеть и готов был взбунтоваться.

Не забывай, я был тогда в том возрасте, когда молодому человеку нужно иногда вкусить свободы, прошвырнуться, отвесить комплимент красивой женщине, выпить. Хотя в Фар-Рокавей с развлечениями дело обстояло туго. В лучшие годы там был модный курорт с шикарными отелями, но от тех времен оставались лишь воспоминания: теперь же город-призрак оживал только с июля по сентябрь, когда приезжали отдыхающие. И в довершение бед — никакой тебе выпивки. Алкоголь запретили, и в лучшем случае ты мог накачаться отвратным ячменным сиропом и притвориться, будто выпил пива.

Когда мне становилось совсем невмоготу от Чикиты, Рустики и Фар-Рокавей, я утешался тем, что жарить рыбу у дядюшки и того хуже. За развлечениями приходилось таскаться в «Плейленд», парк аттракционов там же, на полуострове, но довольно далеко от дома, в районе Рокавей-Бич. Я съездил раза три-четыре, да и плюнул. От шума и толпы я как-то соловел, а американских горок и вовсе боялся, так и не залез ни разу. К счастью, один тип, с которым я познакомился на улице, подсказал, что в Бель-Харбор, деревушке по соседству, есть одна очень обходительная шведка, и дал мне адрес. Я собрался к ней в гости, стал ее клиентом, и жизнь немного наладилась. Раз или два в неделю навещал ее. Шведка обходилась недешево, ну так у меня и расходов почти не было. И она, молодчина, никогда не подводила. Обслуживала со смаком, словно махараджу, да еще и наливала стаканчик-другой домашнего виски.

Мне казалось, Чикита читает мои мысли. Всякий раз, когда мы работали над книгой и я предвкушал, как сегодня повеселюсь с Гретой (шведка была тезкой Гарбо), она вперяла в меня кислый упрекающий взгляд. Иногда так злилась, что переставала со мной разговаривать, или выдумывала, будто я недостаточно усерден, и грозилась уволить. Неприятно, чего уж там. Но обиды всегда быстро проходили, ревность утихала, и Чикита как ни в чем не бывало вновь меня расхваливала, говорила, что это Бог ей меня послал и что без моей помощи она никогда не написала бы автобиографию.

Так она вела себя несколько месяцев подряд, а потом поняла, что это глупо, прекратила ревновать и пытаться привязать меня навечно. Знай я тогда хоть что-нибудь про астрологию, тотчас бы сообразил, почему у Чикиты было столько любовников, а в свои шестьдесят она флиртовала со мной, словно малолетка. Чего еще ждать от человека, который родился с Луной в Тельце, Венерой в Водолее, Ураном в седьмом доме и Юпитером в пятом?

Ты как в астрологии? Я сам об этом ничего не знал, пока не вернулся в Матансас и не закрутил любовь с одной светлой мулаткой — знаешь, есть такие, на белых похожи — Кармелой. Она зарабатывала гаданием на картах и по руке. Еще проводила спиритические сеансы, составляла астральные карты и даже в хрустальном шаре читала человеку прошлое, настоящее и будущее. От клиентов отбоя не было. Но эта история никакого отношения к десятой главе не имеет, так что приберегу-ка я ее на следующий раз. Ты уже давно на часы поглядываешь, видно, заговорил я тебя совсем.