Дерево забвения

Бронкс, 1952–1958

В течение двух следующих лет тело Джоэля начинает реагировать на женскую красоту, и эти цепные реакции смущают его до глубины души, настолько они входят в конфликт с тем, что он почитает своим «я». Заучив наизусть шестьсот тринадцать заповедей по Маймониду, он понимает, почему женщины считаются нечистыми и так часто ассоциируются со смертью, злом, низостью и животным началом: потому что, если бы ничто не отвращало вас от них, только и осталось бы желание иметь их направо и налево. С его складом ума, более рациональным, чем религиозным, мастурбация кажется ему не столько тратой семени, сколько пустой тратой энергии. И хотя бы по этой причине он решает сделать все, чтобы избежать искушения.

Увы, город Нью-Йорк так и кишит искушениями всех сортов: девушки и тени девушек, заливистый смех, молодые женщины всех мастей, цветов и форм, женские груди, ягодицы, щеки, затылки и ноги, чудо — язык лижет мороженое, пухлые губки сжимаются, размазывая помаду, острые каблучки горделиво стучат по тротуару, афиши на кинотеатрах восхваляют прелести Джин Харлоу, Авы Гарднер и особенно смешливой Мэрилин, хрупкой и неотразимой…

Постепенно Джоэль вырабатывает технику в три этапа. 1) Сосредоточиться на предмете, воспламенившем твое желание; 2) превратить это пламя в красный свет; 3)затормозить и отвернуться.

Он обкатывает эту технику с большим терпением; через несколько месяцев он уже ощущает ее благотворное действие и меньше чем за год овладевает ею в совершенстве. Он считает себя единственным мужчиной, способным задушить свою эрекцию в зародыше. Он этим горд, почти самодоволен. Да: Джоэль Рабенштейн умеет гасить желание, ни больше ни меньше, это же сногсшибательно! Его тело, не в пример телам большинства молодых людей, слушается его как шелковое. Поэтому, подобно индусам, постигшим брахмачарью, он располагает большим количеством дополнительной энергии для учебы. И он вовсю ею пользуется. Когда Хью Хефнер в декабре 1953 выпускает первый номер «Плейбоя», друзья Джоэля в одночасье становятся его фанатами. Он же, спокойно отвернувшись, с головой зарывается в культурную антропологию: Рут Бенедикт, Маргарет Мид, Франц Боас[3]. Он не хочет обжираться ничем, кроме книг. Все свое свободное время он проводит в публичной библиотеке Нью-Йорка.

— О чем все эти книги? — спрашивает Дженка.

— О животных, — цедит он сквозь зубы.

— Ах вот как, значит, ты вдруг увлекся животными. Что в них такого, в животных?

— О! У меня есть множество вопросов на их счет.

Одержимый страданиями, которые причиняет род людской разным видам животных, он переписывает длинные пассажи из книг, тех, что берет в библиотеке, продолжая их собственными мыслями, комментариями и вопросами. Он заполняет крупным ровным почерком желтые блокноты один за другим. Переписав первые главы Книги Бытия, где Бог дарует человеку право называть животных земных, морских и небесных, он окружает эти цитаты восклицательными знаками.

Плохое начало, черкает он на полях. Полная глупость. Ясно выражаясь, Бог не существует вне человеческого мозга. Он лишь проекция наших собственных недостатков. Мы создали его по образу и подобию своему: гневливым и эгоистичным, раздражительным и непоследовательным.

Он изучает разные способы, которыми на протяжении веков мужчины (женщины почти никогда) резали животных и расчленяли их трупы. Документирует не только законы кошерных и халяльных боен, но также и корриды, и жертвоприношения вуду.

Иной раз, когда Джоэля нет дома, Дженка листает блокноты на его рабочем столе и читает его записи.

Во всей Европе, читает она однажды, нахмурив брови, евреев сажали в вагоны для скота и везли на бойню. Но еще раньше, чем с евреями обращались как со скотом, обращались как со скотом с животными. По какому праву мы угнетаем животных? Завоевав и поработив африканцев, мы заставили их работать на нас с утра до темна. Но еще раньше, чем обратили в рабство африканцев, в рабство обратили коров. По какому праву мы угнетаем животных? Авраам был готов принести в жертву Исаака. Зато маловероятно, чтобы баран-отец был готов принести в жертву барана-сына.

— Павел, ты можешь поверить, что наш семнадцатилетний сын пишет такое? — спрашивает Дженка. — Что все это значит?

Эта новая одержимость Джоэля тревожит ее. Она думает об этом, лежа вечером в постели, и слезы текут из уголков глаз, затекая на волосы над ушами и в уши.

— Павел, — говорит она севшим от слез голосом, — что с нами будет? И что будет с нашим народом? Павел?

Но ее муж, тяжело работавший весь день, уже храпит.