Дерево забвения

Манхэттен, 2006–2007

Раздраженные лицемерием Святой Хильды, твои родители звонят матери Фелисы, и все втроем договариваются о выборе вашего лицея — по-прежнему частного учебного заведения, разумеется, но строго не конфессионального на сей раз: это общая и подготовительная школа при Колумбийском университете, на Западной Девяносто третьей улице.

Лицей еще теснее сближает вас. Незаметно вы становитесь женщинами. Фелиса уже встречается с мальчиками, ты нет, но вы часто разговариваете о сексе.

Однажды, когда вы, сидя на скамейке в Центральном парке, объедаетесь брецелями, Фелиса в очередной раз возвращается к тому, что вы называете сотворением Шейны.

— Ты знаешь, как твой отец это сделал?

— Не совсем. Но я однажды слышала, как мать дразнила его, упоминая банку от варенья и резиновую грушу.

— Надо же! Как это кустарно. Местная кухня, только это и стоит разговора, а? Но… по-твоему, этот… э-э… сок, понимаешь, как он попал в банку от варенья?

— Обычная процедура, я думаю.

— М-м гм-м.

Вы жуете брецели, пытаясь представить себе это. Через некоторое время ты со вздохом роняешь:

— С ума сойти, как подумаешь, что в банках спермы всего мира есть горы мягкого порно.

— Странно, что это называют банками, — хихикает Фелиса.

— Ну ведь мужчины делают вклад, верно?

— Да, да…

— Ты думаешь, это всегда работает?

— Ну… Не знаю… Если они пресыщаются, что, по-твоему, происходит? Это же как с наркотиками: люди привыкают, им нужна более сильная доза, иначе не сработает. Так что, наверно, бывает, что мягкое порно больше не действует на мужчин, которые исчерпали его прелести.

— Угу, ты права. Мужик слишком долго сидит в кабине, служащие банка понимают, что возникла проблема. Они окликают друг друга: Эй, Джейн! Кажется, что-то не ладится у мужика в кабине F! О’кей, Сьюзи. Э-э… Что там у него? А, он говорит, что ему нужны африканские лесбийские игры. У тебя нет этого под рукой? Постой, я посмотрю… Нет, мне жаль, африканских игр сейчас нет, есть либо азиатские лесбийские игры, либо африканские лесбиянки-школьницы, как ты думаешь, то или другое подойдет?..

Вы прыскаете со смеху, крошки от брецелей описывают в воздухе дугу и падают на газон, где их клюют голодные воробьи.

— Может быть, другие доноры привыкли к еще более жестким штучкам, — говорит Фелиса. — Хлысты, цепи, типа того…

— Я думаю, для моего папы, после Лили-Роуз, хватило и мягкого.

— В каком-то смысле эта женщина тебе тоже мать.

— Кто, Лили-Роуз?

— Нет, труженица секса, которая разделась, размалевалась, научилась открывать рот так, что становится ясно: она умирает от желания быть изнасилованной, верно? Она тоже сыграла роль в твоем зачатии!

— Гм-м, ты права. Даже главную роль. Я никогда об этом не думала. Она тоже моя мать.

В другой раз, сидя рядышком на твоей кровати с компьютером Фелисы на коленях, вы решаете предпринять поиск в Сети. Из статьи в Википедии вы узнаете, что в Соединенных Штатах в 1991 году никакой закон не регламентировал суррогатное материнство.

Ты находишь современный сайт суррогатного материнства в Мэриленде. Вы кликаете на него, и открывается фотография белой молодой женщины, чья широкая голубая рубашка указывает, что она на пятом или шестом месяце. Лица ее не видно. Видны бледные руки перед выпуклым голубым животом — и в этих руках бумажник, из которого высовывается веером внушительное количество банкнот. Замечательный выбор заслуживает награды, гласит подпись, и большинство суррогатных матерей в Соединенных Штатах бывают вознаграждены за драгоценную услугу, которую они оказывают.

— Кажется, они заплатили Сельме тридцать тысяч, — говоришь ты.

— Сколько они ждали? — спрашивает Фелиса чуть позже.

— До чего?

— До того, как приехать за тобой в бывший рабовладельческий штат и увезти тебя в штат свободный?

— Пять дней.

— Пять дней?

— Ага.

— Значит, они даже не дали Сельме тебя кормить? Она, наверно, принимала лекарства или перевязала грудь, чтобы пропало молоко?

Однажды, когда ты ночуешь у Фелисы, ты признаешься шепотом со своей кровати:

— Знаешь, это странно, но… Я так и не смогла зафиксировать тот факт, что Лили-Роуз меня удочерила. Они говорили мне об этом сотни раз, но у меня не получилось удержать это в голове, не знаю почему. Как будто моя память в этом месте — пустой песчаный пляж. Сколько я ни записываю на песке все факты, волны каждый раз смывают их. Я даже не знаю, происходило ли это в большом балтиморском дворце правосудия, в том, который показывают в «Прослушке», или в обычном районном суде.

Помолчав, Фелиса начинает смеяться:

— Интересно, о чем две твои мамы могли говорить в ожидании прихода судьи? Ты представляешь себе, как Лили-Роуз отчаянно ищет тему для разговора?

— Привет, Сельма, рада с вами познакомиться! — говоришь ты.

Подражая бостонскому акценту Лили-Роуз, вы продолжаете по очереди:

— Э-э… как дела в магазинчике, где вы работаете? Клиентов много?

— Случались убийства в последнее время?

— А ваш мальчик… он уже начал колоться? Его отец дает иногда о себе знать?

— Э-э… Элегантно, не правда ли, платье Ареты? Я не хочу сказать, что ваше не… Э-э…

— Э-э… Вы знаете Моник Виттиг? Нет? Правда? Вы не читали ни одной ее книги?

— Э-э… Вы читаете книги?

— Э-э… Газеты, иногда?

Фелиса продолжает смеяться одна в темноте, пока вдруг не понимает, что ты плачешь.

— Тебе бы надо съездить с нами на Гаити будущим летом, — говорит тебе мать Фелисы наутро за завтраком.

— Ва-ау! Я поговорю с родителями.

По телефону, тем же вечером, Фелиса:

— Ну? Что сказали твои родители?

— Они сказали: «Ты шутишь?» И показали мне, что написано на сайте Государственного департамента: Воздержитесь от поездок на Гаити в силу разгула преступности, социальной нестабильности и киднеппинга.

В полном списке противопоказаний, куда более длинном, упоминаются также демонстрации, горящие шины и перекрытые дороги, но замалчиваются другие возможные препятствия удачным каникулам на Гаити, такие как ураганы, наводнения, тропические бури и землетрясения. Фелиса провела в Порт-о-Пренсе почти все прошлое лето, но почти не видела своего отца: доктор Шарлье работал по двадцать часов в сутки, оказывая помощь жертвам урагана «Деннис» на юге острова.

ИНОГДА В МОЕМ МОЗГУ ПО НОЧАМ, ЭРВЕ, Я НАХОЖУСЬ В ОГРОМНОМ ТЕАТРАЛЬНОМ ЗАЛЕ, ПОХОЖЕМ НА «ПАРАДИЗ» ИЛИ РАДИО-СИТИ-МЮЗИК-ХОЛЛ.

ЗАЛ ПОЛОН. СВЕТ МЕДЛЕННО ГАСНЕТ, ШОРОХИ И ШЕПОТЫ ПУБЛИКИ СТИХАЮТ. ПОТОМ — АТАКА ОДНОВРЕМЕННО НА ГЛАЗА И УШИ: ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЕ СОФИТЫ И ОГЛУШИТЕЛЬНЫЙ ГРОХОТ МУЗЫКИ МЮЗИК-ХОЛЛА, В СТИЛЕ «МУЛЕН-РУЖ» ИЛИ «ГОЛУБОГО АНГЕЛА».