Дерево забвения

Манхэттен, 1970

Павел начинает терять слух; волосы Дженки седеют и редеют; он страдает язвой желудка, а она артрозом. На традиционном воскресном обеде в Ривердейле присутствует теперь Арнольд, друг Джереми, адвокат, специализирующийся на налоговом праве. На неделе двое мужчин живут парой в Хобокене; в выходные они развлекаются порознь на юге Манхэттена. Павел находит у Арнольда массу достоинств, среди которых хороший вкус по части кубинских сигар и коньяка; Дженка же, напротив, холодна с ним, невольно видя в нем дверь, захлопнувшуюся перед носом ее мечты о потомстве.

Никогда стареющая чета не упускает случая выказать свой ангст[15] перед бесплодием обоих сыновей.

— О! Мы уже отчаялись, — говорят они, как бы передавая друг другу микрофон и делая вид, что шутят, хотя им совсем не до шуток. — Чем мы прогневили Господа Бога, чтобы заслужить таких детей? Фейгеле и монах.

— Серьезно, Джоэль, — говорит Дженка, — с каких пор ты решил стать монахом? Ни мяса, ни алкоголя, ни табака… И по части мужских шалостей тоже никак, верно?

— Я не должен был тебя ругать за покупку «Модерн мен», — вздыхает Павел, печально качая головой.

Все смеются, в том числе и Джоэль, что избавляет его от необходимости отвечать на вопрос Дженки.

— Почему ты никогда не приводишь к нам своих подружек? — не унимается та в следующее воскресенье. — Мы недостойны с ними познакомиться?

Даже когда родители не поют его вслух, их рефрен постоянно звучит у него в ушах: Когда же ты женишься на хорошей еврейской девушке и подаришь нам выводок внуков в утешение за потерю всех наших друзей, родных и соседей, вырванных из спокойной жизни в Праге, Брно, Остраве и Теплице, увезенных в Терезин и убитых в Берген-Бельзене и Освенциме?

Однажды майским вечером, решив пообедать в «Террасе», ресторане, расположенном на крыше Батлер-холла, Джоэль заметил новую официантку, хрупкую и грациозную, с тонким лицом и черными как смоль волосами, немного похожую на Одри Хепберн. Она принимает у него заказ, и глаза Джоэля непроизвольно начинают следить за перемещениями молодой женщины по террасе. Это его удивляет. Вот уже пятнадцать лет его мозг убивает в зародыше любой трепет сексуального интереса, еще прежде чем он его осознает. Но в этот вечер, сам не зная почему, он неспособен сосредоточиться на принесенном с собой «Таймс». Поставив перед ним запеканку из цветной капусты, официантка поднимает красивые карие глаза и встречает его взгляд. Он сражен наповал.

Помоги мне Бог, я влюблен, молнией проносится в его голове невольная мысль. В ту же минуту другая часть его мозга формулирует совсем другую фразу, какую-то банальность по поводу заката солнца, и вот эта фраза уже танцует на его губах. Голова молодой женщины поворачивается, чтобы посмотреть на небо на западе, и, когда она отвечает ему теплым и хрипловатым голосом, тестикулы Джоэля реагируют с таким энтузиазмом, что он произносит еще одну банальность, смешной комплимент о гармонии пунцового цвета неба с цветом щечек официантки. Как ни странно, вместо того чтобы нахмуриться и быстро удалиться, та задерживается возле него:

— Вам принести еще что-нибудь, сэр?

Джоэль включается в игру. Каждая грань его существа действует в согласии с другой гранью — и раз в кои-то веки, вместо того чтобы анализировать происходящее, он просто принимает его. Как в симфоническом оркестре, где сотня музыкантов разного возраста, настроения, этнического происхождения и религиозных убеждений синхронизируют свои таланты, чтобы исполнить Девятую симфонию Бетховена, все его качества, врожденные и благоприобретенные, чудесным образом сливаются, чтобы сделать его обольстительным. Еще до кофе он узнает, что молодую женщину зовут Натали, что она родилась двадцать лет назад в Нижнем Ист-Сайде, что ее дед и бабушка бежали из царской России от погрома (Какого? — спрашивает он с разочарованной улыбкой. 1895? 1900? 1905?)… и что в глубине своего существа она не официантка, но актриса.

— Театр или кино?

— Пока в основном театр, — говорит Натали, — но мне случается участвовать в съемках. По правде сказать, я жду своего шанса.

Она живет в Вест-Вилледже, делит квартиру с подругой и ходит на курсы драматического искусства, в школу Герберта Бергдорфа.

Молодая женщина сразу освоилась и счастлива в обществе Джоэля. Она узнает, что он еврей, как и она, что живет здесь же, в Батлер-холле, и преподает в Колумбийском университете. Что преподает? Этнологию.

— Это очаровательно! — воркует она. — Признаться, я довольно смутно представляю себе, что это такое, но это, должно быть, очень экзотично.

Если любовь — океан, то Джоэль похож на не умеющего плавать, выброшенного за борт. Его тело уговаривает его не переживать: если он предоставит ему инициативу, все будет хорошо. Он повинуется и не жалеет об этом. Дома, позже вечером, его руки придерживают перед Натали дверь, помогают ей снять жакет и наливают стакан лимонного сока.

— Я не купил вина, — извиняется он.

Но молодой женщине, привыкшей встречаться с мужчинами, стремящимися ее напоить, воздержанность профессора даже нравится. К концу вечера они желают друг друга так сильно, что голова идет кругом.

Они начинают встречаться. Танцы и опера в Линкольн-центре, пьесы Беккета на юге города, кино на Амстердам-авеню. После каждого выхода Джоэль провожает Натали до ее квартиры на Западной Четвертой улице. Стоя на крыльце с отчаянно бьющимся сердцем и напрягшимся, тоже бьющимся членом, он обнимает ее, покрывает короткими горячими поцелуями ее руки и щеки, касается губами ее губ и желает ей доброй ночи. Его чистота ее поражает.

Потом, во время бесконечно долгого пути в метро или в такси с Четвертой на Сто девятнадцатую улицу, Джоэль не скучает, совсем наоборот. Он думает о Натали. И мало-помалу понимает, что она предназначена ему в жены — ибо его тело, вместо того чтобы твердо держаться подальше от соблазна, как делало всегда, неотвратимо влечет его к нему.

Несмотря на разницу в возрасте, Джоэль и Натали питают к своим еврейским корням на диво схожие чувства. Они дошли до бар и бат мицва — и баста. Но чтобы доставить удовольствие своим семьям, теперь они решили устроить традиционную свадьбу с белым балдахином, бородатым раввином, разбитым бокалом, танцующими мужчинами и прочими атрибутами. Четверо родителей без ума от радости. Дженка и Павел от возбуждения не знают, куда деваться. А в глазах Георгия и Айры Гринфилд, родителей Натали, академический и финансовый статус их новоиспеченного зятя с лихвой компенсирует его вегетарианские капризы. В вечер свадьбы, отведя Джоэля в сторонку, Айра шепчет ему на ухо:

— Могу я доверить вам мою тайную надежду, дорогой профессор? Я втайне надеюсь, что брак и материнство выбьют из головы моей дочери эту идею стать актрисой. Вот моя тайная надежда. Иметь такого мужа, как вы, и стать матерью его детей — чего еще может желать женщина? Я полагаюсь на вас.

Приблизившись в эту ночь к телу своей новоиспеченной супруги, Джоэль испытывает священный трепет, которого не ощутил, развернув свиток Торы в день своей бар мицвы. Что же до Натали, уже познавшей в библейском смысле некоторое количество мужчин, она взволнована почестями, которые ее супруг воздает каждому сантиметру ее плоти. Джоэль играет на ее теле, как на флейте, от волосяного покрова до кончиков пальцев ног, задерживаясь на полдороге долгими движениями языка и пальцев так, что неожиданным, чтобы не сказать небывалым образом все тело Натали превращается в музыку.

И личная теплоцентраль Джоэля, несмотря на долгие годы простоя, работает превосходно.