Дерево забвения

Бостон, 2008

В августе Фелиса приглашает тебя присоединиться к ней в Бостоне на карибском карнавале. Джоэль и Лили-Роуз в восторге, они оплачивают тебе поездку и удваивают карманные деньги на неделю.

Фелиса встречает тебя на том же автовокзале, где Лола встречала Лили-Роуз сорок лет назад; как и они, вы идете вдоль по улице Тремонт под ручку. Фелиса принарядилась по такому случаю в шорты с розовыми пайетками и маленький топик, ты же щеголяешь в черных джинсах в обтяжку и дорогой белой мужской рубашке от Сакса: подарок Лили-Роуз этой весной на твое шестнадцатилетие.

Вы еще не дошли до площади Дадли, Шейна, а музыка сока[39] уже начинает тебя мучить. Она будто зовет тебя! Увы, как ты ни напрягаешь свои силы, ритм входит в тебя, но ты не входишь в ритм. Внезапно вас подхватывает, несет и уносит ликующая толпа, все эти цветные, которые идут за повозками, раскачиваясь, подпрыгивая и приплясывая. Для тебя очевидно, что эти люди не афроамериканцы, что они выросли в другом месте, где им позволено было дышать, где их душа была не так придавлена тяжестью расизма, прошлого и настоящего, а тело не так изуродовано скверной едой, наркотиками и яростью. Пронизанные фольклором и священными ритуалами, они провели долгие недели за шитьем костюмов и сооружением повозок для этого карнавала, напитываясь ритмом чатни — наполовину калипсо[40], наполовину индийским, — и вот, в какой-то спокойной радости или радостном спокойствии, они идут по бульвару Мартина Лютера Кинга в ритме steel drums[41] Тринидада. Как будто весь мир — павлин, вокруг них бушуют краски: колеса из перьев в окружении других колес из перьев, темно-синий в окружении ярко-зеленого, в обрамлении конфетно-розового, белизна и золото повсюду и пламенеющие султаны, красно-оранжево-золотые; огромные маски, воплощающие африканских богов; мужчины, в одежде с леопардовым принтом с королевскими метками, расхаживающие на ходулях. Вытянутые, пятиметровой высоты сооружения из перьев, такие тонкие, что дух захватывает, медленно скользят по улице. Тысячи людей танцуют, шагают и празднуют, посылая тебе сияющие улыбки и теплые взгляды. Как и жители Гарлема в прошлом году, эти антильцы убеждены, что ты одна из них, но они ошибаются, Шейна, ты из никого. Недостаточно иметь темную кожу: никто не научил тебя надевать на голову корону из золотых перьев, обнажать живот, покрывать руки листьями из зеленых блесток. Фелиса то и дело встречает людей из своего квартала или из своего детства, называет их братом и сестрой, она не задумывается, умеет ли танцевать, имеет ли право танцевать, танцует ли убедительно, — нет, она просто танцует, и точка. Она подпрыгивает, и ее большая грудь подрагивает, она подбадривает тебя, мол, присоединяйся, но твое тело неподатливо. А когда оно наконец расслабляется достаточно, чтобы откликаться на музыку, то делает это невпопад: зажмурившись, ты поднимаешь руки и мечешься во все стороны. Ты знаешь, что нельзя этого делать — на карнавале объединяются с открытыми глазами, — но, чтобы испытать хотя бы подобие единения, тебе надо их закрыть.

Мощные и глубокие мужские голоса скандируют beat soca; ожерелья на женских грудях подпрыгивают в разных ритмах. Тебя завораживают женщины: у них блестящие от пота лица, ногти кораллового цвета, на бедрах бикини со сверкающей бахромой. Движения их бедер откровенно похотливы, но в них нет ни грамма обольстительной вульгарности, только чувственность и плодовитость.

— Боже мой, — говоришь ты Фелисе, повысив голос, чтобы перекричать шум карнавала, — как подумаю, сколько времени тратят наши одноклассницы, ломая голову, как растопить свои задницы…

Фелиса кивает, посмеиваясь, потом кричит в свою очередь тебе в ухо:

— Сельма дала тебе сиськи и попку, но ее не было с тобой, чтобы научить тебя ими пользоваться.

— Вот. Я не умею танцевать.

— Шестнадцать лет жизни в Верхнем Вест-Сайде погубили в тебе чувство ритма.

— Вот.

Я не умею быть здесь, заявляет твое тело, буйствуя в ритме музыки. Ты невольно спрашиваешь себя, что подумала бы Лили-Роуз, если бы увидела тебя в эту минуту… что подумала бы твоя бабушка Дженка… А Джоэль, кстати? Бывал ли он на карнавале? Во время своих многочисленных поездок в Африку давал ли хоть раз себе волю вот так? Тебе трудно это себе представить.

Ты с размаху врезаешься в другого танцора.

— Эй! Останься с нами, моя красавица! — говорит Фелиса, ловя тебя в объятия.

Следуя за величественным скольжением повозок, колонна движется теперь в направлении парка Франклина. Разноцветные знамена колышутся на ветру, гордо провозглашая родины тех, кто их держит: Барбадос, Пуэрто-Рико, Куба, Гондурас, Доминиканская Республика, Сент-Винсент, Тринидад-и-Тобаго, Ямайка, Гренада… Даже маленькие дети машут флагами.

— Смотри! — восклицает Фелиса, показывая тебе на огромное красно-синее знамя. — Это гаитяне. Французский флаг минус убитый белый!

Почему все выглядят такими счастливыми? — спрашиваешь ты себя, Шейна, на грани обморока.

КОГДА СНОВА ЗАЖИГАЕТСЯ СВЕТ, К ЦВЕТНЫМ ЖЕНЩИНАМ ПРИСОЕДИНИЛАСЬ НА СЦЕНЕ СОТНЯ БЕЛЫХ МУЖЧИН, ОНИ СТОЯТ ЛИЦОМ К НИМ, ПОПАРНО, СПИНОЙ К ПУБЛИКЕ. ТИШИНА. МУЖЧИНЫ ОДЕТЫ С НОГ ДО ГОЛОВЫ В БЕЛОЕ ИЛИ В КОЛОНИАЛЬНОЕ ХАКИ. С ПЕРВЫМ УДАРОМ ВОЕННОГО БАРАБАНА ОНИ КЛАДУТ РУКИ НА ПЛЕЧИ ДЕВУШЕК И ЖЕНЩИН И ПРИБЛИЖАЮТСЯ К НИМ. ПО МЕРЕ ТОГО КАК БАРАБАННЫЙ БОЙ УСКОРЯЕТСЯ И ПРЕВРАЩАЕТСЯ В МОЩНЫЙ РОКОТ, ОНИ РАССТЕГИВАЮТ ШИРИНКИ И МЕХАНИЧЕСКИ ТРАХАЮТ ЖЕНЩИН В ТЕЧЕНИЕ МИНУТЫ.

СРЕДИ СОТНИ БЕЛЫХ МУЖЧИН МОЖЕТ БЫТЬ И НЕСКОЛЬКО ЦВЕТНЫХ: ЭТО РАБЫ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ КАК ПРОИЗВОДИТЕЛИ.

ТЕМНОТА.