Дерево забвения

Манхэттен, 2005

По мере того как Пуласки взрослеет, его кости начинают расти вкривь и вкось и болеть. Когда ты бросаешь ему палки в парке Морнингсайд, он бежит за ними враскоряку. В глубине души Джоэль вынужден признать, что он тоже раздражен патологической энергией своей жены: вместо того чтобы подождать до полугода, когда Пуласки достигнет зрелого возраста, Лили-Роуз поспешила его оперировать, как она спешит всегда и во всем. Из-за ранней кастрации у пса появился целый букет проблем со здоровьем, в том числе дисплазия бедра, симптомы которой уже видны.

Тебе, Шейна, Джоэль терпеливо повторяет, что твоя мама хотела как лучше, что девочки должны уважать своих матерей и что в двенадцать, почти тринадцать лет ты можешь сделать над собой усилие и простить ее. Но сделать над собой усилие не получается. Ты в ярости. Он уже хромает, твой чудесный голубоглазый песик, и ему, наверно, понадобится полная замена бедренного сустава.

Чувствуя себя зачумленной в собственном доме, Лили-Роуз делает то, что делает всегда, когда ей нужно успокоиться: бросается очертя голову в работу. Кафедра жанров попросила ее прочесть весной курс лекций о женской автобиографии, и она с упорством маньяка зарылась в подготовку.

Чтобы погасить страсти, Джоэль предлагает тебе сопровождать его в командировку в Гавану на пасхальные каникулы. Куба официально решила создать музей и святилище религии йоруба[19], и Гаванский университет пригласил профессора Рабенштейна — уже всемирно известного специалиста по животному жертвоприношению — на церемонию открытия.

Благодаря своим связям с влиятельными университетскими деятелями в Оттаве Джоэль сумел организовать поездку меньше чем в две недели, достав фальшивые канадские паспорта для вас двоих и визу домашнего животного для Пуласки. Итак, вы летите сначала на север, потом на юг и в несколько часов перебираетесь от цветущих деревьев Манхэттена к снежным сугробам Торонто, а затем к жгучему и слепящему солнцу Гаваны. Пуласки в грузовом отсеке хорошо переносит воздушное крещение.

В полете твой отец рассказывает тебе, почему принял это приглашение. Повернувшись вполоборота к иллюминатору, ты смотришь на зеленый пейзаж Флориды внизу и внимательно слушаешь, не говоря ни слова. Он хотел понять, говорит он тебе, каким образом сантерия, анимистская религия, завезенная на Карибы обращенными в рабство африканцами, выжила на Кубе. Как христианские ритуалы в Советском Союзе, языческие ритуалы тайно хранились на протяжении шести десятилетий репрессий и коммунистического жаргона.

— Кстати о церемониях… — заключает он, когда самолет готовится к посадке в Гаване, — тринадцать лет — переломный возраст во всех культурах, по очевидным причинам. Так вот… короче… ну… мы с твоей мамой решили, что, за неимением бар мицвы или первого причастия, ты можешь рассматривать эту поездку как церемонию посвящения во взрослый возраст. Если, конечно, идея тебе нравится.

Ты краснеешь и пожимаешь плечами. У тебя уже два года месячные, но ты не имеешь ни малейшего желания обсуждать признаки и символы пубертата с отцом.

Такси привозит вас в отель «Гавана Либре» в сердце квартала Ведадо. В холле отеля фотовыставка, здесь гордо красуются Фидель и его бородатые товарищи, которые, возглавляя днем кровавое восстание против режима диктатора Батисты, каждый вечер приходили отдыхать в роскошных апартаментах этого отеля.

— Да уж! — вздыхает Джоэль. — Нелегко быть революционером круглые сутки!

Открытие святилища запланировано только на завтра, и остаток дня вы можете посвятить осмотру города. Перекусив и распаковав багаж, вы отправляетесь пешком в сторону Старой Гаваны. Пуласки мужественно бежит следом, прихрамывая. Вы пробиваетесь сквозь толпу, и Джоэль помогает тебе разобраться в действительности, открывающейся перед вами. Он объясняет тебе, почему единственные машины на улице, если не считать скромных русских «Лад», — американские модели 1950-х годов, с крыльями, вмятинами и кричащих цветов; почему красивые церкви все заброшены; почему колониальные здания ветшают и обрушиваются.

Ты таращишь глаза, Шейна: это твоя первая встреча с настоящей бедностью. Почти все великолепные виллы — пустые раковины, открытые небу, подпертые досками и камнями. Цепляясь за балки между вторым и третьим этажами, деревья и кусты тянут свои ветви кверху, а их корни свисают вниз. По мере того как город окутывает ночь, ты понимаешь, что все эти не-дома обитаемы; сотни мужчин и женщин ходят мелкими шажками по балкам со своими скудными пожитками, стряпают на маленьких жаровнях прямо на полу, спят, закутавшись в одеяла, среди лиан в комнатах без стен и потолка.

Но происходит и кое-что другое. Ты замечаешь это не сразу, захваченная странностью кубинского города: вездесущая музыка, атмосфера безделья и неминуемой разрухи, тощие, облезлые собаки, которые интересуются Пуласки, нюхают у него под хвостом, вяло пытаются забраться на него и тут же убегают. Но через некоторое время ты замечаешь, что прохожие смотрят на вас как-то очень настойчиво. Ты не понимаешь почему. Твой испанский, нахватанный на улицах Верхнего Манхэттена, не позволяет тебе разобрать, что говорят попадающиеся вам навстречу мальчишки и мужчины, иногда девушки, да и женщины тоже. Puta, perra, zorra, ramera[20] — этих слов ты не знаешь. Но мало-помалу, поставив себя на их место, начинаешь видеть то, что видят они: тебя, молоденькую девушку, смуглую и налитую, в узкой зеленой мини-юбке, белой маечке без рукавов и белых сандалиях на низких каблуках, украшенных розовыми блестками; Джоэля, белого мужчину шестидесяти пяти лет, одетого в элегантные черные джинсы, белую рубашку от Лакоста с короткими рукавами и расстегнутым воротом и дорогие черные кроссовки. Оглядевшись вокруг, ты видишь несколько парочек, во всем похожих на вашу, прогуливающихся на набережной Малекон, — и вдруг понимаешь, почему в старом городе тощий молодняк обоих полов ошивается у туристических отелей. Содрогнувшись, ты смотришь на отца… но, снова пустившись в исторический экскурс, Джоэль так ничего и не понял: в глазах прохожих вы представляете такое же типичное клише современной Кубы, как американские машины и обрушившиеся церкви. Как он мог этого не предвидеть? — думаешь ты.

На улице Акоста какая-то женщина плюет тебе под ноги. Джоэль останавливается как вкопанный и испепеляет ее взглядом. Новый плевок приземляется у его ног, и она удаляется, с отвращением качая головой.

Даже теперь Джоэль как может игнорирует ситуацию.

— Не обращай внимания, Шейна, — говорит он. — Мы с тобой знаем правду, они — нет.

Вы ускоряете шаг. Описав большой круг, чтобы вернуться в центр города, вы садитесь выпить лимонаду на террасе кафе «Монсеррат» Внутри играет группа латино. Вы пытаетесь поймать ритм и заразиться радостью, льющейся с эстрады, но безуспешно.

За соседним столиком мужчина лет сорока в черной бейсболке с красным кленовым листом на козырьке клеится к цветным девушкам. Сначала он прижимает к себе высокую, элегантную молодую женщину с эбеновой кожей и целует ее взасос; десять минут спустя он уже обнимает за плечи двух совсем юных мулаток.

— Это отвратительно, — говоришь ты. — У него эрекция напоказ.

Джоэль с несчастным видом уставился в стол. Впервые на твоей памяти он не находит слов. Наконец он говорит:

— Милая… это не должно испортить нам удовольствие быть здесь на каникулах вместе, с Пуласки.

Но ваше удовольствие все же испорчено — не недоразумением, но действительностью. Каждая минута трех дней, которые вы провели в Гаване, отравлена ею. Джоэль хочет, чтобы тебя успокоило то, что он называет правдой, — то, что он твой генетический отец, что он воспитывал тебя с рождения и что разница цвета вашей кожи никого не касается. Но для тебя эта правда не имеет значения в сравнении с той, которую постигла ты, — с тем, что миллион раз в год туристы мужского пола из Канады (или из Европы, или из Азии, но больше всего из Канады) суют несколько песо в руки кубинского молодняка обоих полов за право излить свое семя в их изголодавшиеся тела. И эта правда составляет часть более общей правды, которую отец всеми силами от тебя скрывал, — того, что, во всех смыслах слова «иметь», люди, похожие на него, имеют людей, похожих на тебя, с незапамятных времен.

И тебе, Шейна, от того, что ваш личный случай является исключением из этого правила, само правило переварить ничуть не легче.

КРИЧА И КРЯХТЯ, ВЫ ПРОИЗВЕЛИ НА СВЕТ КРОШЕЧНОГО МЛАДЕНЧИКА, МАЛЬЧИКА ИЛИ ДЕВОЧКУ, ВАМ ЕГО ПРИНЕСЛИ ВЫМЫТЫМ И СПЕЛЕНАТЫМ, И, ПУСТЬ РЕБЕНОК ПОХОЖ НА СВОЕГО ОТЦА, ЧЕЛОВЕКА, КОТОРОГО ВЫ НЕНАВИДИТЕ ЗА ТО, ЧТО ОН ВАС СТЕГАЛ И НАСИЛОВАЛ, СТЕГАЛ И НАСИЛОВАЛ, СТЕГАЛ И НАСИЛОВАЛ, ВАШИ ГРУДИ НАБУХАЮТ, КОГДА МЛАДЕНЕЦ ПИЩИТ ОТ ГОЛОДА, ВАШИ СОСКИ ТВЕРДЕЮТ, И ЭТО СИЛЬНЕЕ ВАС, ВЫ ДОЛЖНЫ ВЗЯТЬ ЕГО НА РУКИ И НАКОРМИТЬ. ВАШЕ МОЛОКО БРЫЗЖЕТ ЕМУ В РОТИК… НО ДАЖЕ СЕЙЧАС, КОГДА ОН БЕРЕТ ВАШУ ЖИЗНЕННУЮ СИЛУ, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ ЕЕ СВОЕЙ, ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ЭТО НЕНАДОЛГО, И ПУСТЬ ВЫ ВЫБЕРЕТЕ ЕМУ САМОЕ КРАСИВОЕ ИМЯ НА СВЕТЕ, ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ИМЯ ЕМУ ИЗМЕНЯТ И ВЫ НЕ БУДЕТЕ НИЧЕГО ЗНАТЬ О НЕМ.

ВЫ ПОТЕРЯЕТЕ ЕГО ТАК ЖЕ, КАК ПОТЕРЯЛИ ВСЕХ ВАШИХ РОДИТЕЛЕЙ И ПРЕДКОВ, ЭТИХ МУДРЫХ ЛЮДЕЙ, ЭТИХ СВЯТЫХ ЛЮДЕЙ, ЧТО КРУЖИЛИ ВОКРУГ ДЕРЕВА ЗАБВЕНИЯ. ТРИ СОТНИ ЛЕТ ИХ ВОСПОМИНАНИЯ ТЕРПЕЛИВО ЖДАЛИ ИХ В УИДА, НО ТУДА НЕЛЬЗЯ БЫЛО ВЕРНУТЬСЯ.

ЗНАЕТЕ ВЫ И ТО, ЧТО ДАЖЕ ПОСЛЕ ПРОДАЖИ ВАШЕГО РЕБЕНКА ВАШ ХОЗЯИН И ЕГО СЕМЬЯ ПРОДОЛЖАТ НАДРУГАТЕЛЬСТВА НАД ВАШИМ ТЕЛОМ, ЧТО ВАШИ ГРУДИ БУДУТ ПО-ПРЕЖНЕМУ ВОСПЛАМЕНЯТЬ ЖЕЛАНИЕ МУЖЧИНЫ И КОРМИТЬ ЕГО МЛАДЕНЦЕВ-ПОЛУКРОВОК.

МИЛЛИОН АФРОАМЕРИКАНОК ПРОВЕЛИ ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ СВОЕЙ БЕРЕМЕННОСТИ, ТО ЕСТЬ ДВЕСТИ СЕМЬДЕСЯТ ДНЕЙ, ТО ЕСТЬ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ЧЕТЫРЕСТА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧАСОВ, ТО ЕСТЬ ОКОЛО ЧЕТЫРЕХСОТ ТЫСЯЧ МИНУТ, ОТТОРГАЯ РЕБЕНКА, КОТОРОГО НОСИЛИ, ПОКА НОСИЛИ ЕГО.

ВОТ ТАК ЖЕ, ПОКА Я РОСЛА У НЕЕ В ЖИВОТЕ, СЕЛЬМА ГОТОВИЛАСЬ К МОЕМУ ОТСУТСТВИЮ. ЗА СВОЮ БЕРЕМЕННОСТЬ ОНА РАЗЛЮБИЛА МЕНЯ, РАЗЛАСКАЛА, РАЗОБНЯЛА. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ЕЙ ЗА ЭТО ЗАПЛАТИЛИ.

Я ХОЧУ НОСИТЬ РЕБЕНКА ЭРВЕ, НО КАК НОСИТЬ РЕБЕНКА В ТЕЛЕ, ЗАЧАТОМ В ТЕЛЕ ЖЕНЩИНЫ, КОТОРАЯ НЕ ХОТЕЛА ЕГО ЗНАТЬ?