Дерево забвения

Нашуа, 1955–1960

Лили-Роуз появилась на свет в Нью-Гэмпшире. Ее отец Дэвид Даррингтон, методист британского происхождения, работает агентом по недвижимости и искусно сочетает черты молодого махинатора с чертами ростовщика. Ее мать Эйлин, с ирландскими и немецкими корнями, хотя и пресвитерианского воспитания, была слегка беременна, когда они обвенчались в Первой конгрегационной церкви Нашуа, Единой церкви Христа. Их дочь окрестили в этом же приходе, и там же она все свое детство будет ходить в воскресную школу.

— Вы хотите знать, удовлетворяю ли я потребности моей жены? — любит повторять Дэвид Даррингтон шутливым тоном. — В полной мере! И одна из ее потребностей — работать!

На самом деле это не шутка, он говорит серьезно. Едва оправившись после родов, Эйлин возобновила свою профессиональную деятельность — она рисует цветы на поздравительных открытках. И оттого ли, что вдыхаемые в мастерской вещества разрушили ее яичники, или по другой причине, второй беременности не будет.

Хрупкая и бледная, с рыжевато-золотистыми волосами, маленькая Лили-Роуз так хороша, что Эйлин не может устоять перед искушением поиграть с ней как с куклой. Она связывает ее волосики в конский хвостик, или заплетает в косички и скрепляет заколками, или повязывает разноцветные банты; зимой она вяжет ей розовые и лиловые свитера, а летом шьет платьица из цветастого хлопка; она ругается, когда та пачкает или рвет одежду, потому что все стоит денег, а деньги — это такая вещь, к которой надо относиться очень бережно.

— Как душа? — задается вопросом Лили-Роуз к шести годам. Можно ли и душу свою положить в банк, чтобы потом инвестировать ее и получать проценты?

Так или иначе, большинство разговоров ее родителей — о деньгах.

Отец Дэвида Даррингтона, которого тоже зовут Дэвид Даррингтон, — нелюдимый и пьющий отшельник с кислым дыханием; он живет в бревенчатой хижине на юге Вермонта со своей бедной женой Роуз и двадцатью собаками, целыми днями пьет виски и стреляет косуль. Дэвид-сын одержим идеей доказать Дэвиду-отцу, что, не в пример ему, его жизнь в финансовом плане удалась, и вот доказательство этого успеха: в тридцать лет он уже владелец дома.

Дом этот расположен в двадцати минутах езды от Нашуа, на шоссе 101А, так что, можно сказать, некому восхищаться его идеальной отделкой, тщательно прибранными балконами и галереями, сверкающими чистотой окнами и красивой, посыпанной гравием аллеей, ведущей к гаражу, в который можно поставить одновременно «фольксваген жук» Эйлин и «форд тендерберд» Дэвида. Если не считать рабочих, которые приходят каждую осень чистить газон и аллею от листьев с помощью оглушительного аспиратора, только насекомые, пауки, мыши и птицы способны оценить показное совершенство дома во всем, от коврового покрытия в комнате, именуемой семейной, в полуподвале, до безупречной кровли.

Лили-Роуз ненавидит свое имя, которое ее родители придумали, соединив имена своих матерей. Ей также не нравится быть единственным ребенком, и она клянется, что, если когда-нибудь заведет детей, их будет у нее целый выводок.

Живут они, скорее, в лесу, чем в городе, и Лили-Роуз ребенок не только единственный, но и одинокий. Эйлин завозила ее в ясли утром перед работой и забирала вечером. В начальную школу она ездит школьным автобусом; так что другие дети не могут пригласить ее к себе на день рождения среди недели или провести вечер в пижамках у телевизора в субботу. Одна в своей комнате на втором этаже или в саду за домом, она поет, чтобы составить себе компанию.

Ей так нравится, как слоги и строфы встают на свои места, создавая порядок в ее мозгу. Было нам лет по двадцать, / Шалопаям, бандитам, юнцам. / И мы щеголяли в белом, /Как подобает… Слышите там?/ Так подобает, / Так подобает, / Белый цвет подобает продавцам. И псалмы она обожает. Возьми мою руку, Боже, / Кто мне тебя дороже, / Пусть поддержит твоя десница / Мою слабую, хрупкую длань, / Ибо как без тебя обратиться? / Поводырем мне стань!

Лили-Роуз держится за музыку.