Дерево забвения

Манхэттен, 1985

Разделенные всего двумя десятками кварталов, миры Колумбийского университета и Сити-колледжа соприкасаются мало: первый — частный и дорогой, второй — бесплатный и государственный, первый состоит из солидных кирпичных строений, увитых плющом, второй — нагромождение современных кубов и обветшалой неоготики, первый — пристанище белых людей, второй точно в сердце Гарлема.

Бернард, сорокалетний коллега Лили-Роуз и, кстати, ее нынешний любовник, был приглашен на торжества по случаю избрания Джоэля Рабенштейна в Американскую академию наук. Эти двое давно знакомы: подростками они ходили в один шахматный клуб в Бронксе. Согласится ли Лили-Роуз сопровождать Бернарда на этот вечер? Она читала и оценила книги Рабенштейна, и ее приятно возбуждает перспектива познакомиться с ним вживую.

На празднике, то рядом с Бернардом, то одна, в босоножках на высоких каблуках и красном платье с вызывающими разрезами, она пробирается сквозь толпу, улыбаясь и покуривая, и головы мужчин поворачиваются ей вслед. Джоэль наблюдает, как она беседует с семью или восемью мужчинами по очереди, одаривая каждого одинаковой ослепительной улыбкой, как движется с неловкой грацией, вдыхая дым сигареты, выдыхая его через нос и вдыхая второй раз, а челка под Лорен Бэколл художественно закрывает левый глаз.

Завороженный контрастом между развязным поведением молодой женщины и ее хрупким видом, Джоэль уговаривает ее выйти с ним на балкон подышать воздухом. Там он узнает, что, помимо преподавания в Сити-колледже, она готовит докторскую диссертацию о самоубийстве среди великих женщин-артисток, кирпич на пятьсот страниц, который надеется превратить однажды в книгу. Джоэль внимательно слушает Лили-Роуз, а та рассказывает ему, как Плат сунула голову в духовку и вдохнула газ, как Вулф набила карманы камнями и вошла в реку Уз, как Вудман[33] выпрыгнула из окна семнадцатого этажа, как Арбус[34] вскрыла себе вены в ванне, а Секстон[35] наглоталась выхлопных газов своей машины. Он поражен не столько содержанием этих трагедий, сколько безразличным, чтобы не сказать ироничным тоном, которым она их описывает.

— Моя теория состоит в следующем, — объясняет она. — Во-первых, в наши дни большинство женщин так или иначе подвергаются сексуальным надругательствам в детстве — надо как минимум удвоить современную оценку от двадцати пяти до тридцати процентов, — и, во-вторых, среди великих женщин-артисток процент наверняка близок к ста. Не все девочки, которых тискают в детстве, становятся гениями, — добавляет она со смехом, и седеющие брови Джоэля ползут вверх, — но большинство гениальных женщин явно подвергались надругательствам. Я вовсе не предлагаю, — уточняет она, закуривая новую «Вирджинию слим» и глубоко затягиваясь, — мужчинам обязательно насиловать девочек, чтобы обеспечить регулярный приток великих женщин-артисток, но связь бесспорна!

В эту минуту Джоэль берет ее за руку. Он как наяву видит красную гоночную машину, мчащуюся на стену со скоростью двести пятьдесят километров в час. Ему хочется сесть за руль этой машины, затормозить, ехать медленно, открыть ей живописные дороги.

— А вы? — спрашивает она. — Над чем вы сейчас работаете? Должна сказать, мне очень понравилась ваша книга о диссоциации.

Привыкший к лести, Джоэль очарован прямотой Лили-Роуз.

— Я пытаюсь пойти немного дальше в той же теме, — признается он. — Я размышляю о способности человека приостанавливать эмпатию. Обычно слово «человечность» употребляют для обозначения доброты, великодушия, тепла и эмпатии… но это дешевая лесть. На самом деле нас характеризует наша способность не проявлять эмпатию, но приостанавливать ее.

— Я сомневаюсь, что гориллы-насильники испытывают эмпатию к своим жертвам, — отвечает Лили-Роуз.

Они смеются и возвращаются в зал наполнить свои бокалы: он яблочным соком, она шампанским.

В эту ночь Лили-Роуз побывала в квартире напротив парка Морнингсайд, где жила Натали и где, скорее всего, будет жить она сама. Когда они начинают целоваться, им кажется, что упоительное взаимодействие природы и культуры в их мозгу заставит их сорвать одежду за меньшее время, чем требуется, чтобы сказать эти слова, но этого не происходит. Назавтра у нее назначена биопсия, а из шейки матки, залитой спермой, взять биопсию наверняка будет затруднительно, так что Лили-Роуз приходится посвятить Джоэля в состояние своего здоровья. Сознавая, что дисплазия цервикального канала — не самое поэтичное выражение, которое можно прошептать на ухо любовнику, она предпочитает свести все к грубой шутке. Джоэль слушает ее, серьезно кивая. Потом, поскольку любовью заниматься им нельзя, Лили-Роуз решает пожаловаться. Сидя по-турецки на кожаном диване Джоэля, все еще в красном платье, она поносит врачей, которые, послушать ее, только и хотят вызвать у женщин комплекс вины, посягают на их свободу и стремятся превратить их в добродетельных и моногамных жен, предназначенных одному лишь материнству. Джоэль не может удержаться от улыбки. Он серьезно сомневается, что врачи вынесли моральный приговор эротической жизни Лили-Роуз, но он уже обожает ее.

Они встречаются назавтра, всего через несколько часов после биопсии, — и, с легким сердцем пренебрегая рекомендациями врачей, ложатся в постель. Таинственным образом Джоэль знает, что Лили-Роуз суждено стать его второй женой, потому что красный свет не вспыхивает в его мозгу, когда он снимает с нее бюстгальтер. Их объятия ни с чем не сравнимы.

В последовавшие за этим месяцы они естественно и гармонично становятся парой. Лили-Роуз расторгает арендный договор в Ист-Вилледже и переезжает в более просторную квартиру Джоэля на севере Манхэттена. Познакомившись с родителями, друзьями, неврозами и пищевыми привычками друг друга, они решают, что совместная жизнь возможна. Эйлин даже не пыталась приобщить Лили-Роуз к азам домашнего хозяйства, а Майк научил ее готовить только гамбургеры, жареную картошку и пирожки с луком, так что она ничего не имеет против вегетарианских чудес, которые стряпает ей Джоэль.

Они открыли общий банковский счет, обручились, съездили в Италию и в конце года сыграли сверхскромную свадьбу в южной части города. Каждый пригласил одного-единственного друга, своего свидетеля.

С той же спокойной уверенностью, с которой он принимает все свои решения, Джоэль Рабенштейн поклялся любить Лили-Роуз вечно и сделать все, что в его силах, чтобы защитить ее от Дженки. По контрасту с буйными амбициями Натали его волнуют молодость и разочарованность новой супруги. Конечно, характер у Лили-Роуз не сахар, но он уверен, что сможет сделать ее счастливой.

Лили-Роуз, со своей стороны, благодарна Джоэлю за то, что он принимает ее такой, какая она есть — изломанной, неуверенной в себе и взбалмошной. Он, похоже, не опасается, что с ее душой, похожей на горсть стеклянных осколков, она когда-нибудь будет ставить ему палки в колеса. Наоборот, он без конца твердит ей, что для него это подарок, просто чудо; конечно, ее душа изранена, но любовь мало-помалу сможет ее исцелить, она сама увидит, все будет хорошо.

Известие о второй женитьбе младшего сына стало для Павла и Дженки ударом — не столько из-за гражданской церемонии, на которую они не были приглашены (хотя это, конечно, их обидело), сколько потому, что новая супруга Джоэля — бледная, худенькая и смазливая блондиночка из Нью-Гэмпшира по имени Лили-Роуз Даррингтон, иначе говоря, шикса. Они не расисты, ничего не имеют против гоев, но шикса не сможет подарить им внуков-евреев, и не надо делать вид, что это не проблема, ибо проблема есть. Соблазнив их сына, Лили-Роуз вот так, запросто, превратила их жизнь в трагедию. Им придется оставить всякую надежду обзавестись когда-нибудь внуками-евреями и увидеть их бар и бат мицву, не знать покоя в уверенности, что память и традиции будут переданы, памятные таблички прибиты к фасадам домов Европы, пропет кадиш по жертвам нацизма, дорогие имена названы и повторены, лелеемы и хранимы в сердце их семьи на грядущие века.

Джоэль глубоко любит своих родителей, но принимает решение не терзаться комплексом вины. Баста, кончено. В конце концов, он уже взрослый человек — более того, человек, облеченный серьезной ответственностью не только как уважаемый антрополог и член престижной Академии наук, но и как врачеватель души Лили-Роуз Даррингтон. Он старается успокоить Дженку по телефону:

— Мама, ты помнишь, как у меня болел живот в день моей бар мицвы? Я очень уважаю нашу историю! Но, учитывая, что Лили-Роуз выросла в другой традиции, а именно протестантской, мы решили рассказать нашим будущим детям историю иудаизма в числе других.

Что ж, во многих отношениях Джоэль идеальный сын, и Дженке приходится признать, что, сравнив свою судьбу с судьбой большинства ее подруг в Ист-Хэмптоне, она не может (или, по крайней мере, не должна, потому что повод найдется всегда) жаловаться.

Павел же впадает в депрессию. Его язва перерастает в рак желудка.