Дерево забвения

Нашуа, 1967–1968

Когда у Лили-Роуз в тринадцать лет без одного месяца начинает идти кровь, ее отношение к женщинам в «Эль» меняется. Восторг мало-помалу превращается в тревогу. Теперь она хочет их грации и красоты для себя — чтобы нравиться, не мальчикам, не мужчинам, но своему богу. Доброжелательный прежде, голос в ее голове стал с некоторых пор строгим судьей конкурса красоты. Трижды в день она должна встретить свой взгляд в зеркале и снискать его одобрение.

Ее тело разочаровывает ее. Стоя обнаженной перед зеркалом, она смотрит на свои бедра и находит их слишком толстыми, смотрит на свою грудь и находит ее слишком плоской. Ах! Если бы можно было взять плоть с бедер и прилепить ее к груди! Но нет никакой возможности убедить калории подниматься, а не спускаться. В отчаянии она, разбив свою копилку, покупает черный бюстгальтер пуш-ап. По низу чашечек пропущена железная проволока, а сами плотные чашечки подталкивают ее крошечную грудь вверх, создавая иллюзию декольте. Она прячет бюстгальтер в дальнем углу комода. В школе, на уроках математики или истории, возбуждается при одной мысли о нем.

Однажды Эйлин натыкается на бюстгальтер, прибираясь в ящиках Лили-Роуз.

— Дэвид, — говорит она в тот же вечер, — этому надо положить конец. Наша дочь теряет из виду все христианские ценности, которым я ее обучала.

— У нее хорошие отметки, — возражает Дэвид.

— Если не принять меры, она кончит как Лола, забеременеет в восемнадцать лет.

Дэвиду нечего ответить. Бросив школу в семнадцать лет и поступив ночной кассиршей на бензоколонку, Лола родила первого ребенка в девятнадцать… и, поскольку отец ребенка неизвестен, пустилась во все тяжкие меньше двух месяцев спустя. Дэвид знает от брата, что жизнь Лолы теперь ужасна. Он представляет себе запах пива и помойки, ванные комнаты с белым кафелем, окурки, размокшие в кофе, унылую акробатику под винными парами на переднем сиденье машин, когда звякают о зубы пряжки ремней и браслеты дешевых часов.

— У тебя есть идея? — спрашивает он, хмуря брови.

— Можно перевести ее в другую школу.

— В середине восьмого класса? И куда?

Эйлин называет частную католическую школу в нескольких километрах от Нашуа. Плата за обучение астрономическая… но, хоть Дэвид Даррингтон-отец окончательно и бесповоротно мертв, Дэвиду Даррингтону-сыну по-прежнему нужно снова и снова доказывать ему свой успех.

— Ладно, — говорит он после долгой паузы. — Наведи справки.

С первой же недели в новой школе Лили-Роуз близко сошлась с Петулой.

Поначалу ее родители вздыхают с облегчением, узнав, что она наконец нашла подругу. Потом, когда они знакомятся с этой подругой — в глаза не смотрит, грудь трясется, яркие украшения напоказ, — возвращаются все их тревоги. Но недели идут, а оценки Лили-Роуз не снижаются, и им нечего возразить против нарождающейся дружбы двух девочек.

Лили-Роуз перескочила через класс, а Петула дважды оставалась на второй год, и разница в возрасте между ними изрядная: Лили-Роуз только что исполнилось тринадцать лет, а Петуле почти шестнадцать. Не блестящая и не особо красивая, это полненькая и непоседливая девчонка, похваляющаяся тем, что может нарушить максимум правил в минимум времени. Она знакомит Лили-Роуз с новыми глаголами, которые все начинаются с буквы «п»: покурить, прогулять, пошляться-по-магазинам, пофлиртовать.

Обычно девочки после школы идут к Петуле. Там, в уплату авансом за уроки греха, Лили-Роуз делает за Петулу уроки. Потом, устроившись на задней галерее, выходящей на реку Мерримак, они совершенствуются в искусстве курить.

Небрежно чиркнуть спичкой. Когда пламя коснется кончика сигареты, вдохнуть через фильтр… ах! Этот оранжевый огонек. Выпустить первое облачко, не затягиваясь, чтобы не глотать дым, но со второй глубоко вдохнуть его. Лили-Роуз упражняется до никотиновой эйфории, до неприятного ощущения дыма в легких. Она держит сигарету большим и указательным пальцами. Через каждые две-три затяжки опускает ее, как карандаш, и постукивает по ней, стряхивая пепел в пепельницу. Она учится делать как ее отец: подержать клуб дыма во рту, округлив щеки, тихонько выпустить и смотреть, как он поднимается вверх, потом быстро вдохнуть его через ноздри и вернуть в легкие. За несколько недель техника отработана в совершенстве. Петула же специализируется на колечках дыма. Колечки Лили-Роуз похожи на клочья утреннего тумана, поднимающегося над Мерримаком осенью, а Петулины — идеально круглые, похожие на взмывающую гирлянду воздушных шаров.

У Петулы внушительная коллекция пластинок: десятки на сорок пять оборотов и больше двадцати на тридцать три. Она дает пластинки Лили-Роуз, и та слушает их на музыкальном центре в гостиной, когда родителей нет дома. Tambourine Man, Sound of Silence, Satisfaction… Стоя перед большим зеркалом, глядя на себя сквозь ресницы, качая головой вправо и влево в ритме музыки в подражание виденным по телевизору Дилану и «Битлз», она танцует до изнеможения. В устах этих мужчин слово «женщина» похоже на стон, на что-то маленькое и теплое, что они могут прижать к своему твердому телу и уничтожить поцелуем. Когда она слушает, как поют эти мужчины, ее тело дрожит изнутри и разливается росой. Это так прекрасно, что даже больно.

Петула смеется над «Битлз», с их длинными волосами, аккуратно подстриженными, вымытыми и причесанными, над ровными челками, над безупречными костюмами с галстуками, ей смешны их правильные рифмы и мерный ритм, их альбомы, которые они любезно подписывают ордам юных истеричек. Она копирует Пола, когда он обольщает публику сияющей улыбкой, Джона, когда он скромно поджимает губы, склонившись над гитарой, а потом поднимает голову на нужной ноте, чтобы спеть рефрен. She loves you, yeah, yeah, yeah…

— He-a! — издевается она. — «Битлз» — примерные мальчики, притворяющиеся плохими парнями. Настоящие плохие парни — «Стоунз». Сразу видно, что они знают толк в кайфе и трахе, правда?

— Да! — подтверждает Лили-Роуз, сглатывая слюну.

— А Элвис? — спрашивает она назавтра, когда девочки танцуют вместе под Ruby Tuesday в комнате Петулы.

— Элвис-Пелвис? Нет, ты шутишь? Это же has been, каменный век, ты не знаешь? Наши матери любили Элвиса!

Лили-Роуз хихикает и кивает, сильно сомневаясь насчет Эйлин.

По субботам они ходят в новый торговый центр. Лили-Роуз от него без ума. Ей нравится все: яркие, сочные краски, безликость в толпе, деньги, переходящие из рук в руки, высокие вращающиеся табуреты вдоль длинных стоек кафе, реклама из динамиков, жадность людей, которые бегают туда-сюда с сосредоточенным видом, делая покупки, звяканье касс.

Две девочки часами бродят по магазинам, рассматривая белье и духи, кремы для загара и баллончики с лаком, губную помаду и лак для ногтей головокружительной палитры оттенков, от бледно-розового до пурпурно-гранатового.

Петула научила Лили-Роуз войти в примерочную кабину с семью вещами и выйти с шестью… припрятав седьмую под своей одеждой. Ее большие голубые невинные глаза каждый раз вводят продавщиц в заблуждение.

— Вам ничего не подошло?

— Не в этот раз. Все равно спасибо!

Петула тоже примеряет одежки и выходит показать их Лили-Роуз. Она в теле, и все вещи ей тесны.

— Не маловато? — спрашивает продавщица.

— Нет, все отлично, — говорит ей Петула. — Я беру.

Когда она поворачивается, мини-юбка или шорты обтягивают ее зад, и мужчины в очереди у кассы бросают на нее короткие пронзительные взгляды, как будто не могут удержаться.