Дерево забвения

Манхэттен, 2008

Вернувшись с карибского карнавала в Бостоне, ты снова пристаешь к Джоэлю и Лили-Роуз по поводу твоего происхождения. Это сильнее тебя: ты должна любой ценой вскрыть замок их сейфа. Из фактов, запертых в нем, ты с уверенностью знаешь три: во-первых, что Сельма Паркер родилась в Балтиморе 10 апреля 1968 года; затем, что она жила на западе города, точнее, в трущобном квартале Санд-таун-Винчестер, до тех пор, пока крошечная версия тебя не проросла в ее лоне; и, наконец, что ее сестра Арета, медсестра из отделения акушерства больницы Святого Луки на Манхэттене, послужила связующим звеном между ней и твоим отцом.

Этот последний факт — единственный, который ты можешь сунуть им под нос, и ты настаиваешь, чтобы Джоэль дал тебе телефон Ареты. Он поднимает бровь, но в конце концов соглашается.

И все вдруг идет очень быстро.

В лихорадке, дрожа от страха, ты набираешь номер твоей незнакомой тетки.

Арета назначает тебе встречу на завтра, за час до начала ее ночного дежурства.

Разговор выходит нелегким.

— Она спрашивает иногда, как я живу?

Пауза. Потом:

— …Не совсем.

— Не совсем?

— Ну нет, Шейна. По правде сказать, она никогда не спрашивала о тебе. Я понимаю, это, наверно, нелегко признать, но…

Она:

— … Сколько ей сейчас лет, сорок один?

— Точно. Мне скоро пятьдесят, а она на восемь лет моложе меня.

— И… чем она занимается?

— Работает в бакалейной лавке.

— Вот как? Все еще?

— Ага. В «Семь-одиннадцать»[42] в своем квартале.

— Она еще живет в Сандтаун-Винчестере?

— Нет, она теперь на востоке. Живет в Дуглас-Хомс, на углу Иден-северной и Файет-восточной. Ее участок выходит на Файет-восточную. Знаешь, что забавно? На западе она жила на улице Пуласки-северной, а теперь, если идти прямо по Файет-восточной, она переходит в шоссе Пуласки. Забавно, правда?

На несколько секунд у тебя перехватывает дыхание.

— Ты шутишь, — говоришь ты совсем тихо.

— В чем дело?

— Арета, ты хочешь сказать, что моя мать… твоя сестра… я хочу сказать… Сельма… всегда жила на улицах под названием Пуласки?

— Ага, чудно, правда? Но…

— Арета, — говоришь ты, и твое сердце отчаянно колотится, — ты не могла бы… Если тебе не трудно… просто… в каком-то смысле… поговорить с Сельмой, что она скажет насчет визита?

— Ты хочешь сказать… чтобы ты… поехала к ней туда?

— Да.

— Но, моя дорогая, я знаю, что она скажет. Я могу тебе сразу сказать, что она скажет.

Ты смотришь на нее. Тебе не нужно задавать вопрос, на который ей не нужно отвечать.

— Может быть, я могла бы… написать ей письмо?

— Никто больше не пишет писем в наши дни… Во всяком случае, не Сельма.

— Вот как?

— Ну да… Не забывай, что она бросила школу в четырнадцать лет.

— А… я не знала.

— Я единственная из семьи дошла до аттестата.

— О’кей. Но не могла бы я просто… передать ей записку, чтобы… спросить, можно ли мне приехать в Балтимор? Чтобы познакомиться, понимаешь? Я вовсе не думаю о… ссоре. Само собой!

— Да, но зачем, Шейна? Она захочет это узнать.

— Ну, чтобы поговорить немного. Просто… узнать ее, хоть чуть-чуть.

— Мне очень жаль, дорогая, но… ей это совсем не интересно, я уверена. Тебе это, должно быть, странно и даже тяжело, но… подумай. Не можете же вы просто стоять в дверях и таращиться друг на друга!

— Ты можешь показать мне фото?

— …Не вижу, какой тебе с этого прок.

— Прошу тебя.

— Нет, моя дорогая. Мне очень жаль. Мне было бы неприятно это делать.

— Я на нее похожа?

Арета вздыхает.

— Да, — говорит она. — На удивление. Тот же рост, те же размеры, все круглое там, где нужно, как говорили мужчины в старину. Конечно, в последнее время она немного набрала вес — но ты вылитая она в семнадцать лет, почти близняшка.

— Волосы?

— У нее более курчавые.

— Кожа?

— Немного светлее.

— Светлее?

— Ага. Наша мать была светлокожая, а отец черный как сажа. Он африканец. Наверно, ты унаследовала это от него!

— Откуда из Африки?

— Мали.

— Мой дед малиец?

— Деточка… у тебя разве мало дедов и бабушек? Ни к чему называть моего отца твоим дедом. Это только еще больше собьет тебя с толку.

— Дай мне ее адрес, Арета, умоляю тебя.

Арета нехотя достает мобильный телефон, ищет адрес Сельмы в Балтиморе и, нацарапав его на клочке бумаги, протягивает тебе. «Дуглас-Хомс», — написала она.

Дуглас или Дугласс? — спрашиваешь ты себя, возвращаясь в свою комнату. Назван в честь Фредерика Дугласса, бывшего раба и талантливого писателя-аболициониста, или в честь кого-то другого? Ты просматриваешь несколько сайтов в Сети: возможны оба написания. Потом, забив в поисковик дату рождения Сельмы, ты узнаешь, что 10 апреля 1968 года было не лучшим днем для появления на свет в Балтиморе. Только что убили Мартина Лютера Кинга: в ответ на это событие город превратился во всеобщий мятеж, глаз циклона, названный вскоре бунтом Страстной недели. Заполыхав сначала в восточных кварталах, ярость быстро охватила и запад. День за днем обезумевшие от ярости мужчины и женщины неистовствуют на улицах. Они бросают камни и бранятся, бьют окна, грабят магазины и зажигают пожары, чье пляшущее оранжевое пламя открывает телезрителям всей страны невиданный Baltimore by night[43]. Показывают, разумеется, длинные улицы, их знаменитые смежные дома с одинаковыми крылечками, но показывают и развалюхи, крытые толем, с косо висящими дверями на ржавых петлях, утопающие в мусоре и сорной траве. Спиро Агню, губернатор Мэриленда, объявляет комендантский час и вводит Национальную гвардию; президент Джонсон добавляет федеральные войска. Сапоги топчут беззащитную плоть, пули прошивают тела, и итог неутешителен: шесть убитых, сотни раненых, тысячи арестов. И вот, посреди всех этих празднеств, Сельма Паркер инкогнито выскользнула в мир.

Чувствуя непривычное напряжение, исходящее от хозяйки, Пуласки заползает под твой стол и тревожно обнюхивает ноги. Ты гладишь его по холке — и забиваешь, впервые, имя Пуласки в поисковик.

Завороженная, ты узнаешь, что Казимир Пуласки (1745–1779), поляк по происхождению, был видным генералом в американской Войне за независимость. Он руководил восстанием мятежников в Польше, которое правительство потопило в крови, после чего бежал в Париж. Там он узнал от Бенджамина Франклина, что идет борьба за свободу в английских колониях Северной Америки. Несмотря на плохое знание английского, Пуласки пересекает Атлантику; он сыграет первостепенную роль в завоевании независимости Соединенными Штатами. Военный до мозга костей (ни жены, ни детей, никаких известных связей с женщинами), он создаст кавалерию Соединенных Штатов, организует кровавую борьбу американских войск против Великобритании, даже спасет жизнь Джорджу Вашингтону во время главного сражения. Поэтому по всей стране его имя дают памятникам, улицам и паркам; его статуя украшает площадь Свободы в Вашингтоне; в Чикаго даже установлен праздничный день в его честь… Стоп! — говоришь ты себе наконец в три часа ночи. Я не хочу тонуть в абсурдных поисках. Я хочу написать моей матери.

Но какой выбрать тон? Формальный? Развязный? Юмористический? Слезливый? У каждого варианта свои подводные камни. Дорогая мадам Паркер… Дорогая миссис Паркер… Привет, Сельма, сколько лет, сколько зим… Сильный и уверенный голос может ее напугать, от слабого и хнычущего она отвернется. Весь остаток ночи ты пишешь письмо, рвешь один вариант за другим и начинаешь сначала… В конечном счете ты выбираешь ложь в нейтральном и лаконичном стиле: Я собираюсь в Балтимор по причинам, связанным с моей учебой, пишешь ты, и мне пришло в голову дать Вам о себе знать. Я бы очень хотела с Вами встретиться и буду рада спланировать мою поездку в любую дату, которая Вас устроит, до Рождества.

С бешено колотящимся сердцем, с влажными руками, ты отправляешь письмо на следующий день.

Осень выдается бурной не только для твоей семьи, но и для всей планеты, ибо Соединенные Штаты погрузили мир в экономический спад, самый глубокий после кризиса 1930-х годов. В октябре, потеряв около миллиона долларов на бирже, Дэвид Даррингтон покончил с собой, вылетев с автострады между Нашуа и Милфордом. Он сделал все, чтобы замаскировать свое самоубийство под несчастный случай, чтобы Эйлин и Лили-Роуз могли хотя бы получить страховку, но это не сработало: после тщательного изучения следов шин страховщики пришли к выводу, что это был обдуманный поступок со стороны водителя. Эйлин пришлось продать дом, чтобы выжить, от этого удара она повредилась умом, и у Лили-Роуз нет другого выхода, как поместить свою мать в специализированный дом престарелых в Конкорде.

Ты обращаешь мало внимания на кризис и его последствия для семьи; ты даже не присутствуешь на похоронах твоего деда.

Рождество приближается, наступает, вот оно уже прошло… никаких вестей из Балтимора.

СВЕТ. СОТНЯ БЕРЕМЕННЫХ АФРОАМЕРИКАНОК СОБИРАЮТ ХЛОПОК ПОД ПАЛЯЩИМ СОЛНЦЕМ. СОФИТЫ ТАК СИЛЬНЫ, ЧТО ИХ СВЕТ ОСЛЕПЛЯЕТ, И БОЛЯТ ГЛАЗА. БЫСТРО-БЫСТРО СНУЯ ПО РЯДАМ ПОСАДОК ХЛОПКА, ЖЕНЩИНЫ ОТДЕЛЯЮТ МЯГКИЕ БЕЛЫЕ КОРОБОЧКИ ТОЧНЫМИ ДВИЖЕНИЯМИ ЛОВКИХ ПАЛЬЦЕВ И СКЛАДЫВАЮТ ИХ В ГЛУБОКИЕ МЕШКИ. ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ОДНА ИЗ НИХ ОТВОРАЧИВАЕТСЯ, ЧТОБЫ ПРОТОШНИТЬСЯ, УТЕРЕТЬ ЛОБ ИЛИ СОГНУТЬСЯ ОТ БОЛИ, НО ОНИ ЭТО ДЕЛАЮТ, НЕ НАРУШАЯ РИТМА. ОНИ ЗНАЮТ, ЧТО, ЕСЛИ НАРУШАТ РИТМ, ОДИН ИЗ ЦВЕТНЫХ НАДСМОТРЩИКОВ, СТОЯЩИХ В ЧЕТЫРЕХ УГЛАХ СЦЕНЫ, ТУТ ЖЕ ПОДОСПЕЕТ С КНУТОМ.