Дерево забвения

Балтимор, 2015

Когда ты приближаешься к твоему двадцать третьему дню рождения, Лили-Роуз сообщает Джоэлю, что будет просить развода по причине несовместимости. Но Джоэль, как обычно, предпочитает не гнать волну, и чета в конечном счете разводится по обоюдному согласию.

И вот твоя немедленная реакция на это событие, Шейна, — ты покупаешь билет на автобус до Балтимора.

Покинув Манхэттен, ты через пять часов прибываешь на автовокзал на улице Гейнс, близ порта, берешь напрокат машину и едешь прямо на улицу Файет, где сворачиваешь налево. Ты провела бессчетное количество часов, сверяясь с планом города, и дорожная сеть Балтимора, можно сказать, впечатана в твои нейроны. Ты покидаешь центр города с его элегантными старыми и современными зданиями и всего через десять минут оказываешься в Вестерне. И там, кроме вишен в цвету, ничего красивого и не увидеть.

Ты не только смотрела каждую серию «Прослушки» по нескольку раз, но и прошерстила Интернет, чтобы попытаться понять трагическую участь западного Балтимора. После волнений 1968 года и особенно после экономического кризиса 1980-х средние классы, как цветные, так и белые, в большинстве своем покинули город: в самых типичных кварталах со смежными домами, выкрашенными свежей краской и когда-то прелестными, тысячи жилищ были брошены. Сегодня — заколоченные окна, стены, изъеденные плющом, двери, покрытые граффити, сады, заваленные мусором, — они или пусты, или захвачены жирными крысами и тощими людьми. Ты видела столько фотографий этого квартала, что думаешь, будто знаешь, чего ждать, но действительность этих пустующих жилищ погружает тебя в океан грусти. Вот что Лили-Роуз называла «дном», думаешь ты: повсюду хаос, бесконтрольность, слои, мешанина, концы, связанные как попало…

С мокрыми от слез щеками ты медленно едешь по разоренному пейзажу, и тебе не хочется выходить из машины. Улицы пусты, но ты видишь много церквей, винных погребков, мечетей и бакалейных лавок. Как бы то ни было, говоришь ты себе, надо заправить топливом тело и душу. Следуя своему внутреннему плану с бешено колотящимся сердцем и мозгом на автопилоте, ты выезжаешь на Пуласки-северный, паркуешь машину и трижды шепчешь имя твоего любимого пса. Внезапно у тебя бегут мурашки по коже: «В каком же именно доме, между Франклином и Винчестером, жила Сельма, когда зачала меня?»

Рванув с места, ты поднимаешься к Орлеану, поворачиваешь направо и едешь на восток к Дуглас-Хомс, ряду одинаковых коричневых домиков. Ты знаешь, что Джоэль оплатил переезд Сельмы в этот квартал, полуеврейский, полуафроамериканский, после первого триместра ее беременности. Почему именно тогда? Потому что через три месяца можно быть почти уверенным, что беременность будет доношена. Не правда ли, папа? — говоришь ты вслух, барабаня пальцами по рулю. Было бы жаль выбросить тридцать тысяч долларов на младенца, который загнется, не родившись? Новый вопрос приходит тебе в голову: помогала ли Арета Джоэлю и Лили-Роуз составить контракт, который должна была подписать Сельма? Или все произошло неформальным образом: устная договоренность между четырьмя взрослыми людьми?

Идеальное положение, думаешь ты, выехав на Иден-северную: на полпути между синагогой и еврейским музеем на Джойсе и родильным домом Джона Хопкинса на Каролине-северной. Значит, здесь я явилась в историю. Рожденная на незнакомой улице незнакомого квартала в незнакомом городе от незнакомой женщины, которую я никогда не увижу.

Ты находишь номер дома Сельмы и паркуешься перед ним. Ты приготовилась, на случай, если кто-нибудь спросит, сказать, что ждешь друга, но никто не обращает на тебя ни малейшего внимания. Ты сидишь там до вечера, с двух до семи часов, глядя на входящих и выходящих афроамериканок: Подходящий возраст? Подходящие габариты? Почти все полные, некоторые откровенно толстые. Шесть лет назад Арета сказала тебе, что Сельма набрала вес; может быть, к этому времени она уже превратилась в монгольфьер? Э-э… Извините, мадам… Вас зовут случайно не Сельма Паркер? Вы не моя мать? Э-э… Вы меня любите? Я хочу сказать… Э-э… Вы любили бы меня? Ты всматриваешься и в цветных молодых людей, проходящих поблизости: что, если один из них — твой единоутробный брат Трент? Если ты выйдешь из машины и начнешь прохаживаться по улице, бормоча себе под нос Трент, Трент, Трент, может быть, один из них обернется и скажет тебе: Ты ко мне обращаешься? Потом ты понимаешь: нет, Тренту сейчас больше тридцати лет, вряд ли он еще живет у своей мамы на Иден-северной. У нашей мамы. А может быть, его убили на одной из американских войн, в Ираке или в Афганистане…

Через несколько дней после твоего возвращения из этого паломничества город Балтимор снова взрывается серией жестоких мятежей, которые длятся неделями. Как и в пору рождения Сельмы полвека назад, они вызваны убийством афроамериканца — только жертва на этот раз не крупная фигура национального масштаба, как Мартин Лютер Кинг, а просто местный парнишка, некий Фредди Грей, умерший в тюрьме после полицейского допроса, оставившего на нем многочисленные травмы, в том числе четыре сломанных позвонка.

Долгими часами в одиночестве за своим рабочим столом в Бруклине ты смотришь на пылающие улицы, которые знаешь теперь лично, и это оказывается слишком для тебя. Мучимая кошмарами ночью, головокружениями и тошнотой днем, в ужасе от мысли попасть в аварию, ты идешь в психиатрическую клинику Вудхалла и просишь поместить тебя на лечение.

НА ЭТОТ РАЗ, КОГДА ВНОВЬ ЗАГОРАЮТСЯ СОФИТЫ, ЦВЕТ ИХ КРАСНЫЙ, ЯРКО-КРАСНЫЙ, НАПОМИНАЮЩИЙ КРОВЬ. КАЖЕТСЯ, ЧТО ВСЯ СЦЕНА ЗАЛИТА КРОВЬЮ. ЭТИМ КРОВАВЫМ СВЕТОМ ЗАЛИТЫ ТЕЛА, ВЫГНУТЫЕ ИЛИ СКОРЧЕННЫЕ, БЬЮЩИЕСЯ В КОНВУЛЬСИЯХ, РАСПЯТЫЕ, СТО ЖЕНЩИН С ЦВЕТНОЙ КОЖЕЙ РОЖАЮТ ПРЯМО НА ЗЕМЛЕ. ОНИ КРЯХТЯТ И СТОНУТ, ТУЖАТСЯ И ПРУЖАТСЯ, СМЕЮТСЯ И ПЛАЧУТ, КАК МОГУТ ПОМОГАЮТ СЕБЕ. МЕЖДУ ИХ ЛЯЖЕК КАПАЕТ КРОВЬ, ВЫХОДЯТ МЛАДЕНЦЫ, ЕЩЕ КРОВЬ, ПЛАЦЕНТА.

ТЕМНОТА.

СВЕТ. ЖЕНЩИНЫ СЖИМАЮТ В ОБЪЯТИЯХ СВОИХ СПЕЛЕНАТЫХ НОВОРОЖДЕННЫХ, ТИХО ГОВОРЯТ С НИМИ, НАПЕВАЮТ КОЛЫБЕЛЬНЫЕ, ЦЕЛУЮТ ИХ. СВЕТ ОЧЕНЬ МЯГКИЙ.

ТЕМНОТА.

В ТЕМНОТЕ ДЕТЕЙ ВЫРЫВАЮТ ИЗ ОБЪЯТИЙ МАТЕРЕЙ.