Детский отпуск или провал

ГЛАВА 10

В шесть утра Соломон открывает раздвижную стеклянную дверь на террасу, и при виде океана его охватывает чувство нескрываемой благодарности. Хотя он чувствует себя предателем Чинука, он вынужден признать, что эта жаркая, неуютная страна впечатляет.

Потому что, черт возьми, это вид.

Восход солнца — это яркий взрыв розовых и желтых красок. Шум океана и морских птиц — симфония шума. Соленый морской воздух покрывает его кожу влажной росой, когда он вдыхает утренний восход. Несмотря на солнце, в воздухе чувствуется прохлада.

Он пожимает плечами, надевая рубашку.

Почти так же спокойно, как в Чинуке.

Когда он был шеф-поваром, Соломон рассчитывал на время. Время с женой. Время на своей кухне. Он работал долгими днями и долгими ночами, но всегда вставал с восходом солнца и обязательно смотрел на звезды ночью. Бодрствовал и спал вместе с землей. Любил и ценил землю, на которой он вырос. После смерти Серены он продолжал жить по своему распорядку. Просыпался. Вставал. Дышал. Не умирал. Напоминал себе о том, что жизнь еще есть. Вращается. Даже если в тот момент он этого не чувствовал.

А теперь…

Теперь он не знает, что чувствует.

А ты знаешь. Ты знаешь, Сол.

Господи, хорошо. Он отшатнулся от голоса Серены.

Он допивает последнюю каплю кофе, когда дверь спальни распахивается. Одетая в белое платье с плечами, подчеркивающее ее загар, и танкетки, Тесси выглядит как беременная бронзовая богиня океана, только что сошедшая с яхты в Греции. Единственное, что бросается в глаза, — это ноутбук, который она носит с собой, и телефон, спрятанный под ухом.

У Соломона пересохло во рту.

Она чертовски великолепна. Он только и может, что пялиться, как дурак. Господи. Эта женщина сбивает его сердечный ритм. Она держит его на коленях, как собаку, высунувшую язык. С того самого момента, как он встретил ее полгода назад.

Тесси пренебрежительно кивает. Затем ее внимание переключается на ноутбук, который она перекладывает на перегородку. В телефонную трубку она говорит:

— Но я не могу контролировать DHL, Атлас, и ты это знаешь. — Она тяжело выдыхает и потирает несуществующую морщинку между бровями. — Нет, я же сказала — не трогай дизайн. Пусть стена в гостиной будет пустой. — Бормотание под нос. — Господи.

Взрыв слов на другом конце линии — настолько громкий, что Соломон слышит его со своего места на террасе, — заставляет ее вздрогнуть.

— Я понимаю, Атлас, но, — она решительно вдыхает, — это мой отпуск, — говорит она. — Я за него заплатила. — Ее голос падает. Теперь меньше. — Я копила на него.

Соломон хмурится, в его груди неожиданно вспыхивает гнев. Внезапное желание швырнуть ее ноутбук в море.

Она слушает еще несколько секунд, затем молча кладет трубку.

Он хмыкает, кивая на телефон.

— Кто это?

Когда она моргает, он мысленно пинает себя. Он влез в ее дела. Хорошо зная, что он промышляет на заднем плане, размышляя о том, кто продолжает ее беспокоить. Вот тебе и безразличие.

Она долго обдумывает свой ответ. Затем ее плечи опускаются, кончики ушей розовеют, словно она смущается.

— Мой босс.

— Он звучал как мудак.

— Так и есть. — Откинув золотистые волосы, она поворачивается к нему, и ее шоколадные глаза снова становятся ясными. — Он как слабительное и Клонопин в одном лице. Он мне не нравится.

— Я думал, ты в отпуске.

Она кивает, ее внимание переключается на океан.

— Я тоже так думала.

Его пальцы сгибаются, когда она подходит к нему ближе. Ее духи доносятся до него, как пьяный пятничный вечер. Запах кокоса и экзотических цветов навевает мысли о пальмах и маленьких бикини.

Проклятье.

Даже с темными кругами под глазами она самая красивая женщина, которую он когда-либо видел. В этом белом сарафане Тесси вся на длинных ногах и с животом. Внезапно Соломона охватило безумное желание прижаться к изгибу ее живота, целовать ее до тех пор, пока у нее не подогнутся колени.

Господи, да что с ним такое? Он здесь, чтобы говорить о детях. А не делать их.

— Ты — петух.

— Я, что? — Соломон выходит из оцепенения и обращает внимание на женщину, стоящую перед ним. Она внимательно смотрит на него, нахмурившись.

Она улыбается.

— Петух. Я обычно катаюсь по утрам на Пелотоне. Нас так называют. Петухами. Потому что мы рано встаем. — Когда он замолчал, она снова открыла рот. — Пелотон. Это…

— Я знаю, что такое пелотон, Тесси. Я с Аляски, а не из средневековья.

— Угу. — Она оценивает его, трепеща длинными ресницами. — Шутка, Торжественный Человек. Я впечатлена.

Он хмыкает и отворачивается, но не раньше, чем его застает врасплох призрак улыбки, мелькнувший на его лице.

— Я заказал кофе, — говорит он, кивая на кофейник, стоящий на журнальном столике. — Тебе можно немного?

Ее лицо озаряется.

— Можно. Ровно одну скучную двенадцатикилограммовую чашку кофе в день.

— Черный? — спрашивает он, делая шаг навстречу.

— Да, спасибо.

Он передает ей полную кружку, их пальцы коротко соприкасаются.

С чашкой в руках она возвращается к ноутбуку. Когда она снова оказывается перед ним, ее пальцы бешено летают по клавиатуре. Забытый кофе лежит рядом. Рот ее надулся, брови нахмурены.

Странное раздражение охватило его, когда защитные инстинкты ткнули его в ребра. Какого черта она все еще работает? Где завтрак?

Она должна отдыхать. Темные круги под глазами беспокоят его до чертиков.

В памяти всплыли слова Эш. Ей это нужно, Соломон.

Ей это нужно, и он проследит за тем, чтобы она это получила.

Сжав челюсти, сцепив руки на бедрах, он дернул подбородком в сторону Тесси.

— Ты когда-нибудь пила кофе?

Не отрывая взгляда от экрана компьютера и не отрывая пальцев от клавиатуры, она наклоняет голову к своей чашке.

— Это не питье кофе. — Он топает на террасу и выносит два стула, которые с грохотом скрипят по мраморному полу. Он садится. — Это кофе.

Наконец, она смотрит на него, недовольное выражение на ее красивом лице.

— Я встаю рано, чтобы работать.

— А я встаю, чтобы встретить рассвет.

Она морщит нос, глядя на пустой стул, как будто это смелость, затем отводит плечи назад, берет кофе и телефон и выходит на террасу. Она осторожно опускается в кресло. Она напряжена. Плечи напряжены. Ноги подпрыгивают от напряжения. Ей не терпится вернуться к компьютеру.

Он отпивает из своей кружки. Ждет, пока она сделает то же самое, а затем говорит:

— Ты слишком много работаешь.

Слишком много работаешь для беременной женщины, хочет добавить он, но останавливается на этом, потому что ему нравятся его яйца там, где они есть.

Ее брови взлетают вверх, и она преувеличенно вздыхает.

— Ты меня не знаешь, Соломон.

— А я бы хотел. — Он проводит рукой по своей бороде. — Вчера вечером…..мне не понравилось, как закончился ужин. Я знаю, что это тяжелая тема. Я не позволю, чтобы ситуация снова стала такой напряженной. Обещаю.

Борьба уходит из нее, плечи опускаются.

— Хорошо, — говорит она с опаской. — Что ты хочешь знать? — Рука движется по животу, как будто она излучает спокойствие.

Он думает об этом. Говорит первое, что приходит на ум.

— Ты когда-нибудь расслабляешься?

О, Сол. Нет.

Глаза Тесси вспыхивают.

— Ты когда-нибудь не носишь рубашку?

— Господи, ну и ладно. — Он поднимает руки в знак умиротворения. Вероятно, это было не самое лучшее начало разговора. Между ними воцарилось молчание. Потом: — Я ношу и другие вещи, — ворчит он, оскорбленный. Он никогда не скажет ей, что печется на солнце. Рвет гребаные кофты, как будто это никого не касается.

Она фыркает.

— Например? Спецодежду и кепки дальнобойщиков?

Черт. Ее нахальство заводит его. Он становится тверже. Она не похожа на Серену. Серена была… спокойной. Тихой. Тесси — девушка в огне. Он почти смеется, представляя ее в Чинуке. Она несется по городу на высоких каблуках, светлые волосы развеваются за ее спиной. Женственная и огненная. Сила, с которой он хочет считаться.

Если бы только она ему позволила.

Уведомление.

Не в силах сдержаться, из него вырывается рык.

— Твой босс?

Она протягивает телефон. Ее глаза загораются, когда она листает экран.

— Нет. — Она положила руку на живот и улыбнулась ему ярким лучом. — Сегодня у меня двадцать девять недель.

Он смотрит на ее живот.

— Правда?

Ее губы кривятся.

— Да. У меня есть приложение, которое отслеживает все, что связано с ребенком. — Она снова смотрит на экран. Хихикает. — Мишка размером с кабачок.

Он хихикает.

— Черт. Они тебе все это рассказали? — Любопытствуя, он наклоняется, опираясь локтями на подлокотники своего кресла.

Тесси протягивает ему свой телефон. На экране появляется трекер пастельного цвета, на котором изображен детский подгузник. Сердце замирает, он читает небольшую заметку: Малыш весит уже три фунта. Ребенок может моргать. У ребенка есть ресницы.

— Как долго ты будешь вынашивать его? — спрашивает он, возвращая ей телефон и надеясь, что она сжалится над ним. Конечно, у него есть три сестры, но дети и младенцы для него так же чужды, как долгосрочные отношения для Хаулера.

— Сорок недель. Девять месяцев, — говорит она.

Он подсчитывает в уме.

— Я сейчас в третьем триместре. Почти все.

— Ты ходишь к врачу?

Она подавляет улыбку.

— Постоянно. Это вроде того, что делают беременные женщины. — После недолгого колебания Тесси наклоняет голову. Прикусила губу. — Может быть, ты хочешь посмотреть его фотографию?

Господи. То, как она пожевала нижнюю губу, ее милое предложение заставило его мельком взглянуть на девушку, которую он встретил той ночью. Уязвимая. Добрая. Открытая.

— Да, — прохрипел он, преодолевая комок в горле. — Я бы хотел.

Она оживляется.

— Хорошо. — Он ждет, пока она набирает номер на телефоне, а затем подвигает свой стул ближе к его стулу. — Вот, — говорит она, снова вкладывая свой телефон в его большие руки.

Соломон рассматривает серо-белые размытые изображения, похожие на Роршаха, и хмурится, пытаясь понять, на что он смотрит.

Но потом он видит.

Он видит своего сына.

Своего.

Это реально, и это происходит.

От этой мысли у него защемило в груди. Он хочет этого. Всем, что у него есть. Хочет стать отцом, забрать сына обратно в Чинук, научить его ловить рыбу, готовить, быть хорошим человеком — да что там, научить всему тому, чему научили его собственные родители.

Тонкий палец Тесси проводит по экрану.

— Это его голова, а это позвоночник, видишь? А это его… — Она переводит взгляд на него, и на ее лице появляется слабая улыбка. — Ну, ты понимаешь. — Она смеется. — Пенис.

Сердце Соломона стучит в ушах, пока он рассматривает фотографии. Когда он пролистывает их, его охватывает тревога.

— А с Мишкой все в порядке. Он здоров?

— Да. — Она постукивает по экрану, наклоняясь к нему. Если он повернет лицо, ее губы окажутся в нескольких сантиметрах от его губ. Стоп. Черт побери.

— Он идеален. Десять пальцев на руках. Десять пальцев на ногах.

Солнечный свет падает на ее лицо, освещая все прекрасное в ней. Искреннее счастье в ее лице он видит только тогда, когда она говорит об их сыне. Их взгляды встречаются и задерживаются. Она поглаживает свой живот, ее голос становится мягким.

— Теперь все, что ему нужно сделать, — это просто оставаться там до декабря.

— А как же ты? — спросил он грубо, и эта мысль не давала ему покоя.

Она моргает, застигнутая врасплох, затем ее лицо восстанавливается.

— Со мной теперь все в порядке, — настаивает она, барабаня пальцем по краю кофейной чашки.

Он сглатывает.

— Теперь?

Она небрежно поднимает руку.

— Первые несколько месяцев я очень часто болела. Например, меня тошнило в пластиковый мешок, пока я вела машину.

— Господи, — говорит он, нахмурившись.

— Но я справилась с этим. Теперь все идет легко.

Соломон смотрит.

В благоговении перед своим ребенком. В благоговении перед этой женщиной.

Последние полгода она была одна, делала все сама. Защищала его сына, подвергала свое тело адским нагрузкам, ходила на приемы к врачам, совмещала все это с напряженной карьерой. Его мучает сожаление. Он так много упустил. Упустил не по своей вине, но, черт возьми. Это все еще жжет.

— У тебя есть семья на Аляске? — спрашивает Тесси, выпрямляясь в кресле.

— В Чинуке, — говорит он. — Родители. Три сестры.

— Правда? — Затем она закрывает рот. Ее щеки становятся свекольно-красными. — О, Боже, прости. Я просто подумала… что ты живешь на горе. Я представляла как-будто ты никуда не ходишь. Как какой-то отшельник Йети.

Он поджимает губы, чтобы скрыть улыбку. Она не ошибается.

— Долгое время я так жил.

— Из-за твоей жены? — осторожно спрашивает она.

— Серена.

— Серена. — Она повторяет это имя, словно хочет правильно его произнести. Чтобы запомнить его.

Его внутренности сжимаются, когда задумчивость этого жеста наносит ему удар.

С задумчивым выражением на лице Тесси наклоняет голову, изучая его.

— Как долго вы были женаты?

— Шесть лет.

— О.

Он хочет сказать больше, рассказать ей о Серене, но слова застревают у него в горле. Признаться в том, что произошло… он еще не дошел до этого. Он не гордится этим.

— Итак. Твои родители, — спросила она, явно поняв его молчание и решив сменить тему. — Что они думают об этом беспорядке?

Он резко смотрит на нее.

— Это не беспорядок, Тесси. — Желая, чтобы она поняла, на чем он остановился, он смотрит на нее. — Не для них, и особенно не для меня.

Она благодарно улыбается ему, а ее руки автоматически перемещаются к животу.

— Я очень ценю это, Соломон, — тихо говорит она.

Вокруг них воцаряется легкая тишина. Он потягивает кофе, двигаясь в кресле, когда горячие лучи солнца проникают на террасу. Но он ничего не говорит, не снимает рубашку. Он не хочет прерывать момент, сообщая, что ему чертовски жарко.

Наконец-то у них что-то получается, и он хочет притянуть ее поближе.

И вот они сидят, смотрят на океан. Смотрят, как солнце поднимается все выше и выше в небе, пока не видят белые всплески зонтиков на песке. Слабые звуки музыки мариачи сигнализируют о том, что пляж проснулся.

— Ты был прав. — Ее мягкий голос плывет между ними. Она одаривает его ослепительной улыбкой. — Это красиво. Восход солнца.

Так и есть. Хотя он занимался этим каждое утро в Чинуке, прошло много времени с тех пор, как он наслаждался этим. Ему нравится сидеть здесь с ней и их сыном.

— Хорошо, — говорит он, довольный тем, что она счастлива. — Я рад.

Рука на его руке.

Он поворачивается к ней. Старается не обращать внимания на толчки сердца.

Тесси изучает его с орлиной пристальностью.

— Тебе жарко?

— Что?

Она проводит пальцем по его лицу, по влажным бровям.

— Тебе жарко?

Капля пота скатывается по его виску. Он прочищает горло.

— Не так уж плохо.

На ее лице отражается веселье.

— Надо бы принести тебе какую-нибудь одежду. — На его безучастный взгляд она выгнула бровь. — Ну, знаешь, сходить по магазинам.

Он дергается при этом слове.

— Нет.

Она смеется.

— Ты на пляже, Соломон. Ты не должен страдать. Ты должен веселиться. Кататься на волне.

Непрошенная улыбка искривляет его губы.

— Я не занимаюсь серфингом.

— Я прекрасно это знаю.

Задыхаясь, она упирается обеими руками в подлокотники кресла, собираясь подняться, но он уже рядом, берет ее руку в свою, чтобы не смотреть, как она борется.

Она встает, и он замирает, когда ее рука обхватывает его бицепс. Его пульс учащается от ее прикосновения. Он возвышается над ней, как огромный зверь. Она приподнимается на кончиках пальцев ног и прислоняется к нему, ее горячие карие глаза смотрят на его лицо. Живот, маленький рост, близость — все это посылает болт желания в его кровь.

— Покупки, — повторила она. — Ничего слишком болезненного, обещаю.

Скажи "нет". Как в детстве, когда сестры пытались его нарядить. Нет, когда Серена принесла домой сокола со сломанным крылом, потому что если бы он умер, она бы заплакала, а Соломон никогда не хотел видеть, как плачет его жена. Нет, когда Хаулер решил, что купить механического быка для бара — хорошая идея; это не родео, черт побери. Поставил сапог и сказал "нет".

Черт побери. Нет.

Но когда он теряется в ее больших, карих, умоляющих глазах, он теряет надежду. В нем не осталось борьбы. Он за гранью.

Тесси позволяет своей руке задержаться на его руке, а затем улыбается.

— Давай, Торжественный Человек. Одевайся.