Дни яблок

XIII

Больше всего люблю серенькие осенние утра, с туманом и дождиком — такие меланхоличные, неясные, северные. Сразу ощущаешь — что-то произойдёт. Непременно трагическое — ведь с севера к нам вечно идут неприятности. А зимою — циклоны.

Октябрь катился все ниже. Мы прошли улиток, «Недоросля»; на химии я разбил три пробирки — и был изгнан. До дня рожденья осталось несколько дней, коротких.

— Было бы интересно устроить домашнюю вечеринку, — мечтательно сказала Гамелина — мы сидели у неё на кухне и пили какао.

— В смысле, вынести табуретки на лестницу и объявить конкурс вопросов? — спросил я.

— Победит «Вы что, захлопнулись?». Я проверяла, — мгновенно ответила Аня. — На это вечер тратить не стоит.

— Сдаюсь, — помолчав минутку, ответил я. — Вечеринка так вечеринка, ты придёшь?

— Я — да, приглашал уже, — миролюбиво ответила Гамелина. — И ещё человек пять просто прибегут, а ещё я хорошо помню, что ты кого-то пригласил отдельно… Ромку, что ли…

— Да, — беззаботно отозвался я. — На субботу.

— Своих куда денешь? — вроде как совсем беззаботным тоном поинтересовалась Аня.

— Не поверишь, — сказал я, — поразъезжались все, как пошептал кто-то.

— Я поверю, — мрачно заметила Аня. — С тобой приходится верить всему. Даже плохому. Особенно… Так что? День рождения отмечаем… прости, отмечаешь? Суббота в силе?

— Это ведь готовить… — закинул пробный каменья, — потом посуду мыть, пол, протирать всякие ложечки.

— Получать подарки, — неделикатно напомнила Аня, — и кривляться, кривляться.

— Что это мы всё о тебе да о тебе, — окрысился я. — Давай уже и обо мне. Смотри: я всё приготовлю, налью-поставлю — потом явится толпа и сожрут всё, колбасу в палас втопчут, подушками швыряться начнут. В мою кошку причём. Помню хорошо, что в том году было. Разбили вазу.

— И кто это себе позволил? — недоверчиво спросила Гамелина.

— Кто-кто… Линничка с Волопаской прошлый раз, — наябедничал я.

— Теперь я понимаю, чего они до весны перья не могли вычесать из себя… жаловались… — понимающе пробормотала Аня. — Говоришь, подушки? Я могу на них посмотреть?

— Два брюшка, четыре ушка, они маленькие, молчаливые и неподвижные, больше сказать нечего. Абсолютно, — быстро произнёс я. — Можешь сравнить их со своими, домашними, я помогу.

Аня посмотрела на меня странно.

— У тебя усы, — глухо сказала она, — сотри их, они тебя старят.

— Это всего лишь какао, — весёлым голосом ответил я, — оно ничего не означает. — И я размазал остатки сладкого напитка. Родинка над губой чуть ощутимой искоркой тепла отозвалась на прикосновение.

— Даник, — совсем сипло сказала Аня, — перестань.

Она перебросила косу с одного плеча на другое, в задумчивости по-заплетала её хвостик. Перебросила косу обратно и вздохнула.

— А что, если я помогу тебе? — спросила Гамелина и посмотрела на меня всё так же странно, впрочем, все близорукие всегда смотрят несколько странно, вроде беззащитно.

— Помоги, конечно, — согласился я, — рука, протянутая вовремя, знаешь ли…

— Предпочту не знать, — отрезала Аня. — Давай обсудим меню. Я так поняла — винегрет отпадает?

— Ну, к чему такое пренебрежение, он, по крайней мере, выходит красиво, — неосмотрительно заметил я.

Гамелина вздёрнула брови и попыталась придать голосу высокомерие.

— Вот как? — сказала Аня неестественно высоким тоном и закашлялась…

— Это всё гордыня тебя душит, — сообщил я, поднеся ей водички, — ужасный грех.

— Кхм! — отозвалась Гамелина. — Ты часто говоришь о грехах…

— Почему бы не поговорить вплотную? — поинтересовался я и отобрал у неё пустой стакан. Аня глянула на меня вскользь и вздохнула.

— Это я легко, — прошептала Аня. — И поговорить, и вплотную, но надо решить, что испечь лучше всего, такого, интересного?

— Что-нибудь скоропекущееся, — пробормотал я и потянул её из кухни. — Чтобы подошло само.

— Такое быстро пригорает, — выкрутилась Аня. — Но я могу испечь рождественский кекс, английский…

— Кекс? — ухмыльнулся я. — Это интересно… Этим можно заняться.

— Нужен изюм, и причём много, — деловито заметила Аня и обняла меня за шею. — Сейчас он такой недоступный стал и грязный.

— Перейдём к чему-нибудь доступному, — утешил её я, — и грязное тоже можно.

— Значит, галисийский пирог, — ответила Гамелина, открыто сопротивляясь моим попыткам вытянуть её из кухни.

— Что в нём такого праздничного? — спросил я и передумал выпихивать Аню из кухни.

— Или имбирное печенье? — продолжила размышления вслух Гамелина и придвинулась ко мне впритык.

— Имбирь подороже изюма, — сказал я. — Но гораздо чище. Хотя он корень…

— Знаю! — торжественно сообщила она. — Сделаю перечных пряничных человечков, но с имбирём!

— Ну, ты просто Франкенштейн, — поразился я.

— Он мужчина, и любовь у него несчастная была, — отстранилась Аня. — И жизнь у него ужасная. А я не такая. Наверное. Пусти.

И я отпустил её.

Аня собрала чашки в мойку.

— Даник, — спросила она, не оборачиваясь. — Можно я буду печь у тебя? У вас ведь хорошая духовка? Эмма сегодня подрядилась кому-то торты обеспечить. Будет драма…

— Конечно, можно, — согласился я, — поднимайся через полчасика, может, и у нас драма будет.

— Не люблю их, — пробурчала Гамелина и зыркнула на меня через плечо, — трагедии. Мне бы что-то сказочное, со страшной легендой и чтобы зверик.

— Это сколько угодно. — развеселился я — Хоть три поросёнка, хоть два гуся, хоть семь гно…

— Иди уже, — буркнула Аня, — мне надо подумать, что взять и сколько. Прикинуть. Три, семь… блин, вот ведь голову задурил своими поросёнками — не могу вспомнить, где тетрадка моя…

Гамелина несколько раз порыскала по кухне и заглянула в холодильник.

— Там, — сказал я и указал на гамелинский буфет, с подклеенными пластырем стёклышками. — А почему ты держишь её вместе с ножами?

— Они железные… — рассеянно процедила Аня. — Так, у меня тут есть запись: цвибак, человечки, пряники… а надо не меньше, чем двенадцать… нашла. Иди, Даник, иди. Я поднимусь к тебе скоро, дверь только не закрывай…

Я не закрыл за собой дверь, не попросил порог охранять, не снял уличную обувь.

Я зашёл в кухню, напился заварки прямо из чайника, сел за стол, приподнял клеёнку и стал рассматривать следы на муке. Я насыпаю муку под клеёнку регулярно — раз в неделю. Ведь это всё кухонное, оно не запрещено.

Такое…

Следы не появлялись давно… А теперь полный набор. Все странные. Плохие. Сплошь птичьи лапы — большие и маленькие. Кто-то впустил гостей, без счёта и разрешения. Этих всех. Их… неблагословенных…

В первую дверь постучали.

Я побежал открывать, торжествующая Бася, дождавшись момента, кинулась мне под ноги…

На пороге стояла Аня, разодетая в старое платьице в ромашки и Эммин плащик «для двора», а в руках у неё была здоровенная кастрюля, из которой торчали разные пакеты. В дверь Гамелина явно стучала ногой.

— Вы, девушка, продаёте что-то или так меняете? — поинтересовался я.

— Так, по мелочи, шило на мыло, — игриво заметила Аня. — И старое также берём…

— Это всё? — спросил я. — Ну, так и быть, заходи.

— Ещё я немножко шью! — гордо ответила она и отпихнула меня своей кастрюлей. — Почему ты до сих пор в куртке? — спросила Аня. — Мёрзнешь?

— Не всегда, — ответил я. — Ты тоже в плаще, но дождь что-то не идёт.

Входные двери закрылись сами собою, обе. Наверное, от сквозняка.

— Помоги с кастрюлей, — сказала еле различимая Гамелина. — И я сниму плащ. Ты же так боишься промокнуть. Еще закашляешь.

— Я буду кашлять про себя, — ответил я, пока она шуршала у вешалки.

— Это как? — спросила Аня и отобрала свою кастрюлю. — Уточни. Совсем беззвучно?

— Шёпотом, — ответил я.

Внизу, в парадном, гулко хлопнула входная дверь.

— Даник, — строго приказала Гамелина в кухне. — Завяжи мне сзади передник. Только без этих обычных глупостей. Рук всяких непонятно где.

— Интересно, Гамелина, — спросил я. — Ты и дома завязываешь передники без рук? Зубами?

— Всегда люблю ругаться перед тем, как пеку, — ответила Аня. — Тесто получается пышнее. Эмма считает, что увлекаться не следует… таким, но я увлекаюсь. Наорёшь на кого-нибудь, и сразу легче, в смысле затворять. Ты понял?!

— Я давно всё про тебя понял, — миролюбиво ответил я. — Ты же просто псих. На палочке!

— Если бы всё было так просто, — ответила Аня. — Псих! Ха… Ты мне голову не дури. Сейчас я думаю.

Она сосредоточилась и протёрла клеёнку раза три. Собственной тряпкой. Я почувствовал некоторое оскорбление. Бася взгромоздилась на подоконник и изобразила что-то хищное. Получилось плохо.

— Есть у вас большая доска? — деловито спросила Гамелина. — Или мне сбегать за своей?

Я вытащил из-за буфета здоровенную доску, обмахнул от пыли и положил перед Аней.

Гамелина придирчиво провела подоске пальцем.

— Её мыли дочиста давно! Очень давно! — возмущённо сказала она.

— Так доски совсем не любят купаться. Ты не знала?

При слове «купаться» Бася нервно подёргала ушами и спрыгнула на стул. Там она приняла позу копилки и сделала маленькие и злые глаза.

Аня глянула на меня косо.

— Значит, так. — сказала она. — Я раскатываю тесто. Ты мне не мешаешь, чтобы я не промахнулась, там от толщины листа многое зависит. Но сидеть без дела не будешь, и даже не надейся.

— А я так надеялся, так надеялся, — проскрипел я с придыханием. — Ты и представить себе не можешь, на что… Давай поговорим о толщине… и о деле…

— В данный момент я буду занята, — прожеманничала Гамелина. — Возможно, позже. Сначала вымой для меня доску. Хорошенько. С содой. Есть у вас сода? А железный ёжик?

— А песка тебе не принести? — рассердился я. — Или золы полведра?

— Нечего орать, начинай мыть, — довольным голосом сказала Гамелина. — Откуда ты возьмёшь золу?

— Наколдую.

— Интересно было бы глянуть.

— На это лучше не смотреть, ещё прицепятся.

— Кто?

— Гамелина, это не химия. Тут всё непросто.

— Опять интересно, — радостно сказала Аня. — Значит, химия для тебя всё просто? Кто же тогда списывает у меня всю домашку? И контрольные тоже?

— Это плохие вопросы, неправильные, — пробурчал я. — Придумай другие, а то я уже досточку тебе подготовил, если что.

Я положил вымытую и вытертую доску на стол.

Аня поправила передник и ринулась к столу с мукой наперевес.

— Включай свою духовку, — приказала Гамелина. — Мне нужна очень хорошо разогретая печь. Хорошенько стекло протри, а то такое жирное — градусника не видно. Это кошмар!

И она начала отсчитывать на доску стаканы муки. После пяти с горочкой Гамелина долила в мучной холмик воды, всыпала туда же из двух каких-то мензурок специи, умело затворила тесто и принялась его мять, швырять об доску и тискать.

Я ощутил некое стеснение.

— Дай мне мою большую кастрюлю, быстренько, — сказала запыхавшаяся Аня.

— Её тоже разогреть или съешь холодной? — спросил я.

— На голову тебе надену, — разъярилась Гамелина. — Духовку включил?

— И дрова поворошил, — ответил я. — Держи свой котёл.

Аня аккуратно положила колобок теста в кастрюлю, ещё и марлей сверху её прикрыла.

Почему-то я подумал про скальпель…

— Теперь, — торжественно сказала Гамелина, — я буду делать душу пряников, а ты не будешь мне мешать… Вернее, поможешь, на!

И она ткнула мне в руки синюю миску, глубокую. В ней скользил по дну кусок масла. Немаленький.

— И что здесь надо сделать? — глубокомысленно спросил я. — Преобразовать его в камень?

— Нет, — сказала Аня хмуро. — Добавить пару яиц и сахар специальный, у меня есть, а потом тереть.

— Тереть? — ухмыльнулся я.

— Мешать, пока всё не станет однородным, — ответила она. — В смысле, почти кремом.

— Ну ладно, — вздохнул я, — давай, Гамелина, остальные компоненты, так и быть, сотру всё в прах…

— Мне надо, чтобы в крем, — непреклонно заявила Аня.

Специальным сахаром оказался всё тот же сладкий песок, но коричневого цвета. Гамелина высыпала сахар, остро пахнущий какой-то яванской мешковиной и чайными клиперами, в миску и вбила туда же яйца.

— Мешай, и смотри мне, — грозно сказала Аня.

— Куда тебе смотреть? — игриво спросил я, ухватив ложку.

— Можешь посмотреть, как я работаю, — смилостивилась Гамелина. — Нет, ну ты так лениво всё, еле возишься, просто трутень.

— Чужая работа вдохновляет, — согласился и заработал ложкой.

Раздался частый стук, Бася прижала уши.

Гамелина опять набросилась на тесто. Десять минут она мяла била и валяла его по доске, после этих пыток опять отправила в кастрюлю. Я продолжал равномерно вымешивать содержимое синей миски.

Аня вымыла руки, прошлась по кухне, пошуршала своими пакетами и взялась придирчиво изучать внутренний мир духовки. Даже дверцу приоткрыла. Я стучал ложкой, духовка раскалялась, Бася, свившая уютное гнездо из полотенец, притихла в кресле.

Наконец Гамелина завершила осмотр плиты и немного раскраснелась.

— Есть гладкость? — спросила она у меня.

— Ну ты же не разрешаешь трогать руками, — миролюбиво ответил я. — Как я могу знать…

— Одна и та же чушь, — подытожила растрепанная Гамелина. — Сразу руки… Сначала работа! Я про крем спрашиваю…

— Крем удался вполне, — заверил ее я. — Можно я съем его?

— Можно я тебя стукну? — с настоящим чувством спросила Аня. — Нет? Жаль. Дай мне горячую воду.

И она забрала у меня миску.

Она придирчиво осмотрела массу в миске, поставила миску на стол и достала из какого-то своего пакетика банку невероятно иностранной формы — широкогорлую и гранёную.

— Здесь было лечо, — сообщила Гамелина, — когда-то. Нам на косе подарили, давно. А теперь мы тут держим своё. Всякое.

В баночке была какая-то субстанция, отдалённо напоминающая сгущёнку, очень переваренную, буквально дочерна.

— Это патока. Самая настоящая, — гордо сказала Аня, — Эмма её делает сама, я помогаю пока только. Для таких пряников — первое дело. Где вода? Ты уже трёшь имбирь? Я там выложила два корешка, глянь на буфет.

И она щедро вылила патоку в миску. На свету патока оказалась очень чёрной и меньше всего похожей на чью-то душу. Слышно было, как она здоровенной каплей хлюпнулась в «крем». Тут что-то произошло — в воздухе, может быть за окном, а может быть и в духовке — но кухня дрогнула, все мои многочисленные, наспех нацарапанные ловушки на паркетинах заскрежетали подобно столетним капканам. Бася вскинулась в своём кубле и издала длинный утробный рык. Колокол прогудел неподалёку, и сделалось мне совсем тоскливо.

— Ты слышал? — удивилась Гамелина и забрала у меня чашку с горячей водой. — Что-то грохнуло, наверное, подошли два трамвая сразу — иногда так бывает. И искры. А почему ты так побледнел?

— Жарко, — проскрипел я. — Душно… Ты слышишь, чем-то так пахнет странно? Яблоками… кислыми… по-моему. Как из бочки… Фу…

— Ну, уксус у меня свой, яблочный, наверное он, — сообщила Аня и вылила поочерёдно мою горячую воду и «свой уксус» в синюю миску.

— Вот и душа пряников, — буднично сказала Гамелина. — Имбирь готов? Сейчас я всё вымешаю хорошенько, и будет нам тесто.

Она нахмурилась, смешала составные части души, взяла у меня имбирь, сняла марлю и следующие минут пять старательно мяла и душила потемневшее тесто.

— Теперь недолго, — сказала Гамелина. Она потрусила мукой на доску, аккуратно разровняла и выкатила на неё темную субстанцию.

— Плотное и пластичное, — удовлетворённо сказала Аня, — то, что надо. Очень хорошо.

Без всякой жалости она разорвала колобка на четыре части.

— Сейчас я это позаворачиваю, — довольным тоном сообщила Аня, — и в холодильник на час.

Стоило Гамелиной начать распихивать свои заготовки в наш холодильник, как она обнаружила в одном углу кухни пыль, в другом — паука, и сурово поставила мне на вид антисанитарию под креслом.

— Даник, — сказала Аня строго, — вот здесь, и тут вот особенно, что, совсем никто не убирает? Никогда?

— Как это никто? — рассердился я. — Именно я здесь и убираю. Часто.

— Я так и подумала, — ядовито заметила Гамелина. — Уточни, сколько раз ты делал это?

— Что именно тебя интересует?

— Конкретно влажная уборка.

— Всегда поливаю пол слезами, — сообщил я.

— Я так и поняла, — глубокомысленно сказала Аня. — Толку именно что кот наплакал.

Бася возмущённо чихнула.

— О! — отозвалась Гамелина. — Точно! Правда!

— Не обижай мою кошечку, а то я сделаю тебе больно, — мстительно ответил я.

— Да ну? — ответила Гамелина. — Нашлёшь дождь на мой пирог?

— Нет, пыль на твои кастрюли.

— Пыль? — дрогнула голосом Гамелина.

— И пепел… — подтвердил я.

За окном октябрьское небо сыпануло мелким дождичком. Очередная двойка вкатилась на площадь и просигналила длинной трелью — кто-то перебегал пути на красный.

— Ничего другого я и не ждала, — сказала Аня, — от тебя. Пауки, пепел, пыль. Что угодно, чтобы не убирать, ясно уже. Так, ну я буду раскатывать тесто, — важно заметила она. — Хотя и работы тут тьфу, всё равно не пыли, я хотела сказать — не мешай.

— Давай я помогу, — обрадовался я и ухватился за скалку с другой стороны.

— Здесь точность нужна, — ответила Гамелина. — А ты небрежный…

— Ну, да, — сказал я сердито, — это вы, кроты, такие точные. Сплошной нивелир… Сначала долго принюхиваетесь, дальше прислушиваетесь — потом шок.

— Шок сейчас будет у тебя, — пообещала Аня, — и производственная травма по лбу.

— Всё равно ведь промахнёшься.

— Ты прав, скалку марать не буду, — трогательно хриплым голоском проговорила Аня. — Я с тобой потом разберусь. Ответишь мне за всех своих кротов и за пепел тоже.

Она обратилась к тесту и раскатала его по доске в тонкий лист за какие-то минуты — жёсткими такими, точными движениями и одновременно очень выверенными. Я даже залюбовался…

— Надо тоньше, — строго сказала сама себе Аня, — ещё тоньше. Чуть-чуть.

И вновь засновала скалкой. Коса Анина вырвалась из заколки и елозила по спине, стол поскрипывал, и я просто смотрел и…

— Даник… Саша! — сказала Гамелина. — Оглох, что ли? Куда ты так уставился? Взгляд какой-то…

— Я смотрел на твои руки, — быстро нашёлся я.

— У меня музыкальные руки, видишь — мизинец и безымянный одной длины, как у Баха.

И Гамелина вытянула аккуратную, выпачканную в муке ладонь мне под нос.

— Немецкие, значит, руки, — ответил я, разглядывая измазанные мукой гамелинские пальцы. — Бах ведь немец. Он на органе играл, я даже не представляю, как он, ну… там вообще щупальца нужны… и ноги.

— Никогда не играла на органе — ни руками, ни ногами, — подвела итог Аня. — Всё, тесто уже тонкое. Принеси мне коробочку.

— Ты что-то неточная, резкости нет, — тонко заметил я. — У меня есть целый набор спичечных коробочек, называется «Рыбы». Тебе какую принести?

— Просто ужас, — замогильным голосом ответила Аня. — Ты меня заставляешь столько думать, вопросы неожиданные… В смысле, я тоже люблю такое. Себе своих рыб оставь — будет кого помучать… А мне принеси… просто мою коробочку. Красную, там формы для пряников. На ней написано «Какао» и нарисована Африка.

Я тщательно перебрал гамелинские пакеты, никакой коробочки, Африки или какао не было. Зато нашелся занятный штоф. Бутылка темного стекла в оплетке цыганского золота, с чем-то на вид спиртным внутри. Я попробовал вытянуть плотно притёртую красную пробку…

— Нашёл? — нехорошим тоном спросила Аня. — Чего так долго? Я не могу ждать, это же выпечка. Процесс…

— Не нашёл, — откликнулся я, — нет там коробки. Ни красной, никакой вообще.

— Значит, я забыла, хотя такого не бывает, конечно, ну, ничего… Вернее, очень плохо, — сосредоточенно сказала Гамелина. — Но не смертельно. Будут прямоугольнички, так даже лучше. Проще.

— Лучше колобок слепить из хлеба, чего уж проще, — заметил я. — Нажевать пол батона и…

— Лучше жевать, чем балабонить, — веско заметила Гамелина и похлопала скалкой по руке. — Начинай вырезать уже, жду, — и она хлопнула скалкой ещё раз.

Вырезать фигурки из сырого теста непросто. Тесто липнет ко всему: к доске, к пальцам, к ножу. Возиться долго не хотелось, но пришлось: я сопел, пыхтел, корябал доску. К пальцам моим липли волокна теста, будто паутина. Пришлось просить нож — скрести по пальцам, по доске — отмахиваться от липких нитей. Нож упрямился, я просил тесто, тесто отделалось непонятным кашлем. Оставалось плохое средство — порезать себе палец, несильно. Ведь где душа пряников, там будет и кровь, а чья — неважно. Дело пошло быстрее — кровь капнула, нож засновал, тесто покорилось, мука, вслед моим пальцам, взлетала с доски торжественным и навязчивым шлейфом.

Всю дорогу Гамелина смотрела мне под руку — близоруко и презрительно.

— Это что? — наконец не выдержала она и нацепила очки. — Снежинка? Звезда? А носик зачем?

— Это ёжик, — уточнил я.

— На инфузорию похоже, — подметила зоркая Гамелина. — А вот это, почему мышь с крыльями? Летучая, да? А с ушами у неё что? Завяли?

— Ты, Гамелина, не художник совсем, просто пекарь без фантазии, — предположил я. — Это же сова.

— Вылитая мышь, — не сдалась Аня, — сердитая к тому же. Разве совы сердятся?

— Нет, только мыши, — ответил я. — Когда выпьют.

— А вот эта змея горбатая, с лапками… или это ящерка? Чего её так скорчило, ей плохо?

— Это дракон вообще-то.

— Я их не так себе представляла, — отозвалась Аня. — Гораздо больше, крылышки чтобы… А тут понятно, — обрадовалась она, — это листик. Скучненький только. Похоже на папоротник.

— Я вижу это как ёлочку, — отозвался я печально.

— Я, конечно, не против насекомых, но жучок тебе удался, такой лапка. А вот моль сильно толстая, — прожурчала Гамелина.

— Всё съестся, — рассердился я. — И потом, это бабочка и божик, в смысле коровка божья!

— Я же говорила — жучок, — сказала педантка Гамелина. — Мне что моль, что бабочка… Могу сказать: месяц получился, почти как из формочек. А паук очень круглый.

— Где ты увидела паука? — злобно поинтересовался я. — Ткни пальцем.

— Фу, как некультурно, — пискнула Аня. — Ну, вот же он, рядом с месяцем. Ножки, конечно, кривые, но может, спекутся и похорошеют.

— Это солнышко, — решительно сказал я, — и никакие это не ножки, а лучики…

— Да? — отозвалась Аня. — Ну, значит, я перепутала, будет солнце-паук, что-то необычное, новые формы. — И она хихикнула.

— Критиковать, Гамелина, это легко… — мстительно заметил я.

— А я разве критикую? — радостно отозвалась Аня. — Я же должна знать, кого именно стану есть. Вот свинюка как живая. Это копилка?

— Это как бы вепрь, — сердито ответил я.

— Ну, хорошо, кабан, — подытожила Аня. — Иклан. Удачный. Одобряю. А остальное монстры. Что это за жираф крылатый?

— Гусик, — сказал я нежно.

— Хм… — откликнулась Аня. — Значит, птичка, да? Типа лебедь? А так и не скажешь — по виду птеродактиль скорее.

— Не нравится — не ешь, — ответил я сурово.

— Нет-нет! Мне нравится всё, что ты! Ведь ты работал, а я смотрела, — заметила Гамелина. — Я только против мутаций, вот скажи — зачем рыбе ножки, а волку рога?

— Думал, может, она из воды выходить будет, — отозвался я, — Луна там, весна, соловьи. Сирень нюхать.

— Так вылепил бы жабу, они действительно лезут куда угодно, — отозвалась рассудительная Аня. — А то рыба с ногами, это неестественно.

— Жаба с сиренью — это тоже вне логики, — уточнил я. — И, кстати, это не волк, а очень даже рысь…

— Тогда короткий хвост и кисточки, — поправила фигурку Аня. — Вот так!

— Лучше бы ты и дальше критиковала, — сказал я. — Посмотри теперь на его уши, это же заяц. Хищный притом.

— Ладно, — сказала Аня, словно решила что-то важное. — Будем работать с тем, что есть. Давай мне монстров. И насчёт рыси, так и ничего страшного: главное — не волк рогатый. Всё, не спорь. Я думаю.

Гамелина развернула на столе лист пергамента и сосредоточенно соскребла с него что-то, не видимое глазу. Несколько раз поправила лист, подогнула краешек. Я измаялся. Духовка раскалилась.

Аня примерилась и расстелила вощёный лист прямо на противень, затем макнула пальцы в муку и, оставляя в воздухе и на столе белую пыльцу, прытко переложила пряники на лист. Дракон оказался в центре.

— Ты подстелила бумагу, чтобы горело лучше, да? Может быть, просто сожжём их? Например, в тазике? — уточнил я.

— Тетрадь свою по физике сожги в тазике, — торжественно ответила Гамелина. — А эта бумага — специальная, она в духовке не горит, сырость впитывает от теста, помогает… Да что объяснять — тебе всё только ха-ха… Ты же не печёшь.

— Зато я самостоятельно делаю пряники, без формы, — возразил я. — И если бы не я, ты бы напекла квадратики унылые.

— Унылые? — окрысилась Гамелина. — Между прочим, я много чего изменила в рецепте: там молотый изюм есть, например. Имбирь ещё, и вообще — квадратики не унылые, много ты понимаешь! Овсяное, вон, просто кружочек, и ничего — едят. Вот про «без формы» — это правда: ёж слишком большой, а дракон мелкий. Кроме того, рыба с ножками — это нелепо, я считаю… похоже на бегемота. Отпусти…

Я не послушался.

— Хорошо, ладно, — уступила Гамелина, чуть покривлявшись. — Надо же закончить с одним, потом уже… в смысле — поставить пряники, потом будут свободные четверть часа где-то. А они за это время обычно вырастают, в смысле, больше становятся, и потом запахнут так… — она подумала и добавила серьёзно: — Празднично.

Она присела у плиты и открыла духовку: коса снова выскользнула из заколки и тихонько сползла ей на спину.

— Передай мне противень, — отвлечённо попросила Гамелина и передёрнула плечами. Волнующе.

— А у нас крестят… ну, выпечку в смысле, перед тем, как в духовку. Вы разве нет? — спросил я, наблюдая, как пряники следуют в печь.

Гамелина оглянулась и посмотрела на меня через плечо, снизу-вверх, злобно.

— Ты сейчас сам понял, что спросил? — недобро поинтересовалась она. — Лично я — нет.

— Да я поинтересовался просто… — отозвался я. — Чего зыркаешь пумой?

— Я не зыркаю, а пеку, — самодовольно ответила Аня и закрыла духовку. — Сейчас понемножку глазурью займусь, — я протянул ей руку, и она встала. — Ну так вот, я занимаюсь украшением, глазурью в смысле, — продолжила Аня. — А ты следи за плитой, за низом, ну, чтобы не потемнел, хотя стекло ваше, конечно, грязноватое…

Я опять её не послушался, и время снова пошло быстрее…

— Я всегда добавляю в глазурь лимон… Для вида… — сказала Аня. После ускорения времени она запыхалась и выглядела рассеянной. Последний раз я видел её такой, когда она утопила очки на озерце в Пуще — видите ли, высматривала кувшинку, чтобы сделать ожерелье. Я так скажу — пиявки в этом болоте были мстительные…

— Лимон… — повторила Аня и зачем-то понюхала воздух. — Выжать, большой, а ещё ваниль, ну, там пудра ещё, сахарная… от этого такой свежий цвет, вот белок, он… он… Кстати, попробуй — не кисло? Да не бойся, не укусит она…

Тут рука у неё дрогнула, и Гамелина заляпала глазурью стол.

— Блин, сосредоточиться не могу. Не смотри на меня, а то порежу руку ложкой. Смотри лучше на пряники, последи за ними, а то пересушим — потом не отлепишь. Займись чем-нибудь.

Что мне оставалось делать? Ведь она сама попросила и после возни с глазурью так приятно пахла: лимонами, праздником, неомрачённым прошлым…

Время опять пошло быстрее, спотыкаясь в лабиринте, свернувшись в самую тёмную из воронок, переплетая судьбы. Ветер стукнул в нашу форточку, вечно он вмешивается…

Где-нибудь, на самом дне подобных омутов, тот же ветер играет флюгером башенки, а под скатом крыши тарахтит прялка, кружится вечное веретено, и просто одетая женщина просит любопытную девицу: «Возьми его, дочка. Не бойся, если кровь капнет на нить — это жизнь. Она неотвратима».

— А если они не отлипнут? — спросил я, удерживая вырывающуюся Гамелину.

— Остынут и сами собой отклеятся. Пару минут подождём, — раздумчиво сказала Аня, всё-таки вывернулась из рук моих, присела у плиты и зачем-то постучала по стеклу ногтём. — Пока они тёплые, их можно украшать, — мечтательно добавила она.

— У меня есть старые бусики Тинкины, из ракушек, — отозвался я. — И бисер.

— Что ты морозишься вечно, — сказала Гамелина, — себя иди укрась ракушками. На пряники идёт съедобное что-нибудь: арахис там или орех молотый. Можно мак взять. А у нас глазурь ванильная пойдёт, если ты не всю сожрал… Я всё слышала: ты не столько мешал, сколько чавкал. Ага, ну, её должно было быть больше, конечно… Ну, возьми ту, что есть и размажь её, пусти, размажь хорошенько… по прянику, по каждому. Всё, я чувствую, что уже всё. Пусти. Доставай. Вот тебе прихватка. Так, осторожнее, а в чём это у вас духовка? Вы моете её? Ты знаешь, что хранить там посуду нельзя — печка может рассердиться, в смысле — огонь… Боже мой, что это?!

— Погорельцы, — ответил я. Выпечка промолчала…

Степень горелости пряников разнилась. Про большинство из них можно было сказать «чернобровые», Луна, как и положено светилу ночному, была бледнее остальных, дракон и ёжик за время пребывания в духовке стали лидерами в номинации «уголёк».

По Ане было видно, что она расстроилась, сильно. Даже рассердилась, будто она и есть печка, в смысле — огонь.

— Никогда такого не было! Ни разу. У меня ещё в жизни не пригорел ни один, а тут сразу четыре… даже пять! У вас неправильная духовка! — вынесла жестокий вердикт Гамелина.

— И газ неправильный, — развеселился я. — Сердитый как ты вот. А насчёт правильного… ведь заклинание ты сказала? — и я облизал ложку.

— Нет, — несколько растерянно ответила Аня. — А надо было? Скажи ты…

— Точно этого хочешь? — шепнул я.

— Разве только этого… — туманно ответила Гамелина. — Но и этого тоже, очень. Давай!

И она тщательно оттёрла кусочек теста со стола, платочком.

Я размазал остатки глазури по последней фигурке и возвестил:

— Дурак! — обиженно процедила Аня. — Я ведь серьёзно, а ты «баночка с клопами»… Ну разве это заклинание? И бирюза, это ведь несчастный камень.

— Не несчастный, а несчастливый…

— Кто?

— Не кто, а что — бирюза, знак несчастливой любви…

— Всё равно несерьёзно, какие-то клопы…

— Где начинается моя серьёзность — уже забыл, — сказал я и обнял надутую Гамелину. — Но раз ты так упрашиваешь… хорошо. Только потом не бойся.

И я сказал их — те слова, что старше остальных, слова, что хорошо запомнила красная глина — прах, ставший плотью…　Любой прах нынче узнаёт их, в любом из наречий.

— Не словом, не умением, не знанием — лишь вечносвятым. Плоть к плоти, кровь за кровь, из света — дух. Vita vitra vit… Порог и замок.

Ничего не произошло. Сначала. Потом всё будто бы выцвело на долю секунды. Краткое мгновение. Миг. Сделалось плоским, пустым, неживым… Потом медленно наполнилось светом: возродилось, проснулось и отозвалось. Как зерно. Навстречу зовущему.

— Жизнь моя полна в тебе, — сказал я, и в недрах нашей кухни что-то громыхнуло. Хотя, возможно, шумели наверху, на крыше…

Гамелина осталась бестрепетной и не вздрогнула даже.

— Теперь надо дать им дыханье, речь и сердце, — довольно сказал я. — Это почти невозможно, но я попытаюсь…

— Им будет больно? — поинтересовалась Аня.

— Нет, — удивился я, — наверное, будет больно мне, немножко.

— Значит, потерпишь, — сказала она. — Жду.