Дни яблок

V

Не люблю классическую астрологию: все эти Венера в пятом доме — вожделение, Марс в первом — гнев. Если Меркурий, то в парадоксе.

Но Альманах веду. Не без напоминаний. У каждого из нас должен быть Альманах, так утверждает бабушка. Свой я маскирую под календарь — так он и называется: «1973». Незатейливо. Бабушка одобряет такой подход в целом.

— Та пышнота ни к чему не ведёт, — удовлетворённо сообщает она, завидев «1973», — то всё больные формы. Барок. Золото дутое. Вот, Лесик, бывает, кто-то назовёт Альманах «Гринуар» и носится с грязной бумагой. Или «Кондокрустис»… и всё у него тарахтит и звякает в той книге, нет покоя. А вот ешче — «Либорея»! Что то за такое слово?

Слова имеют силу, это я знаю хорошо, а особенно те, что идут от сердца, даже и из тёмной его части.

— Шарлатан, бабушка, это наш врач участковый, — вежливо сказал я. — Чего это вы, с порога в ссору? Плохо спали?

— Мне было знание, — заявила бабушка зловеще и погладила добродушно мурлычущую Басю. — Что ты занялся ремеслом. Здесь…

— В смысле: развожу нутрий, шью шапки? Брехня, — тут же отозвался я. — Клевета.

Бабушка покрутила в руках коробок спичек.

— Возможно, тебя следует перекинуть в хомяка, — произнесла она. — Или же в соню, албо[7] в ту нутрию. В что-то, что мыслит кратко, молча.

— Вы это сказали, не подумав, — опасливо заметил я, перебираясь к балконной двери. — В хомяка нельзя, меня кошка съест, она у нас недалёкая. Ей пока объяснишь…

— Я думаю всегда, — ответила бабушка, несколько высокомерно. — О последствиях. Дзерзость безперспектывна, — сказала она мрачно и помахала перстом у меня перед носом. — Одни пустые бздуры[8]. Бегом за книгой! Чародзейчик!

Я отправился за Альманахом, озадаченно потирая лоб.

— Скорейше поспешай, — подтолкнула меня силой слова бабушка. Неси альманак, — сказала она. — Проверю знаки в нём… Тебе будет лучше молчать.

Когда я вернулся в кухню, посуда стояла на сушке: вымытая и блестящая, на клеёнке не было крошек, следов от курения не осталось, ни единого, а Бася, уютным чёрным клубком, спала в кресле. Телевизор показывал какой-то старый фильм…

— Магия кухонная, — удовлетворённо сказал я.

— Она разрешена, — подтвердила бабушка.

— Получается, вам можно, а мне нет? — сварливо спросил я.

— Именно так, — сухо подтвердила бабушка. — Надо подрасти, обгрызаться после.

Я положил Альманах на стол. Бабушка потёрла ладонью о ладонь, раздался шорох.

— Откроешь сам? — спросила она у меня, смягчаясь. Я глянул на бабушку хмуро, копируя её взгляд с величайшей точностью.

— Хотел бы помолчать, но если вы так просите, — заявил я. И постучал по календарю с надписью «1973». — Фат-фит! — сказал я книге.

Альманах вздрогнул, испустив облачко едва заметной пыльцы, и не открылся.

— Так и знала. Знала, — произнесла бабушка довольным тоном и нацепила на переносицу очки. — Попроси хорошо, слышишь меня? Книга должна слышать прошение, не приказ.

— Не дури́, — сказал я Альманаху сердито. Календарь дрогнул, открылся неохотно и застрочил подслеповатой печатью: «Глаза серого цвета с оттенком голубого, не знают ни стыда, ни верности, ни справедливости, такие люди кормятся несчастьями других. Марс восходит в Неомении беда из стены спасение».

— Похоже, понимает и слова прóстые, ешче и римует[9], — удовлетворённо сказала бабушка. — Было знание — ты доиграешься.

В дверь робко позвонили, три раза. Кошка встрепенулась.

— Поспешай, эскулапа, — усмехнулась бабушка. — К тебе гость…

— Гость, я помню, приходил к вам, — ощерился я. — У меня кверенты[10].

— Алзо[11]. — высказалась бабушка. — Эвентуально[12], то непросто — называться так.

Я ринулся к двери. Стоящий за ней позвонил ещё раз — робко и неуверенно, звонок оборвался буквально на вздохе.

«Женщина, — подумал я. — Быстро выставлю… эвентуально».

За дверью стояла невнятная дама, замаскированная в фетровую шляпу и подозрительный дождевик, в лучшие свои дни бывший китайским плащом «Дружба». Выдающимися в даме были модные затенённые очки. «Из комиссионки, французские, — подумал я. — Дарёные, что ли…»

— Я к шаману, к мальчику-целителю, — тускло заявила женщина и извлекла из недр дождевика бумажку, — Саша Апб… Авк… — она подняла очки на лоб, — улица Пробитый Вал, сорок два, квартира шиисят девять. Я, того-этого, правильно попала?

— Смотря куда стреляли, — вырвалось у меня. Недолюбливаю я имя Саша.

— Что-что? — растерянно трепыхнулась женщина, и очки её сползли обратно на нос, она судорожно схватилась за них обеими руками. Бумажка порхнула на пол площадки.

— Проходите, — буркнул я. — Здесь сквозит.

Женщина вошла, я отсёк шедшее за ней и закрыл дверь…

— Идите прямо по коридору, затем направо, там кухня, — сказал я. Женщина оглянулась и наконец-то сняла очки.

— Ох, как тёмно у вас, — плаксиво сказала она. — Видно плоховато.

— Всё что надо я вижу, — отозвался я, — вы идите, идите — прямо и направо, там светлее.

Она послушно поплелась впереди меня.

В кухне бабушка задумчиво докуривала тоненькую чёрную сигаретку, пахло вишнями и табаком.

— Ой! — нервно заметила дама. — Я и не знала, что будет кто-то ещё!

— Не следует беспокоиться, — светски заметила бабушка. — Вы ведь никого не видели.

— Очень хорошо, что никого нет, — квёлым голосом сообщила она. — Я бы не смогла… Надо полагать, мальчик-шаман, того этого… колдун, я хотела сказать, знахарь, это ты? Вы…

— Присядьте, — сказал я, — и руки положите поверх стола. Что-то у вас такое всё путаное? Давайте по существу.

— Я от Казёнкиной, — заговорщически сообщила стёртая женщина и сняла с себя фетр. Под шляпой оказались тусклые серенькие волосы, стянутые сзади в жидкий хвост аптечной резинкой.

«Да-а-а, — подумал я, — что-то врачебное, не иначе. Запущено-то как всё».

— Казёнкина работала в нашей поликлинике педиатром и, наблюдая меня с детства, время от времени подсылала ко мне… «кверентов». Пациентов, с которыми не могла справиться сама. Или подружек с проблемами.

— По поводу моего мужа… — протянула женщина тоненько. Я молчал. Бася, мостящаяся в кресле, сладостно потянулась и зевнула. Женщина оглянулась, и мне удалось изловить суть.

Нечто вроде тени, где-то у края глаза, незримую спутницу моей гостьи, почти изведённую мной у нашего порога, причину худобы и тоски клиентки.

— Котик! — восторженно прошелестела дамочка. — Ты не кусаешь? А?

— Я так понимаю, вы ждёте ответа? — желчно поинтересовался я. — От кошки? Она с утра неразговорчивая. Объелась.

Воцарилась тишина. Невдалеке протарахтел трамвай. Женщина совершила нервное движение, сглотнула и вцепилась в очки на столе.

— Я не знаю, что делать, — сказала она и шмыгнула полным носом, — Людмила посоветовала мне обратиться к тебе… к вам. Я по поводу мужа.

— Слушаю вас, — сказал я. — Что с мужем? Не молчите только.

— Я… — начала женщина. — Я… я, того-этого. У нас. Мне… вот, мне сказали, он пошёл… ходил, того-этого, к гадалке, колдунье, к ведьме.

— Ты смотри, — заметил я. — И кто это вам сказал? Инквизиция?

— С нашего дома одна, — изрекла анемичная дамочка и порозовела. — Особа.

— Так что вы хотите узнать? — подытожил я. — Конкретизируйте.

— Я, — сказала женщина, и лицо её вытянулось. — Хочу узнать… Зачем? И что она ему? А?

— Одни местоимения, — сказал я, — и глаголы. Где суть, уважаемая?

Бабушка, напротив меня, хмыкнула и улыбнулась. В руках у нее была два клубка белых ниток и крючочек, она вязала кружево.

— И что теперь делать? — скривилась моя визави. — Она ж его сколдует, спортит, сживёт со свету. А у него ноги слабое место, мениск.

Чтобы успокоиться, я вытащил кисет с камушками.

— Вы вопрос зададите? — спросил я, окончательно рассердившись.

— Зачем мой муж ходит по гадалкам? Зачем, я спрашиваю? А? — провизжала тётка и дёрнула стол на себя.

Я перевернул кисет, камушки вылетели на клеёнку.

Вообще-то при этом гадании нужно приговаривать следующее: желание, надежда, исполнение, имея в виду загаданное или вопрос, ответ на который ждёте. Я не успел проговорить ничего. Ни желания, ни надежды.

— Вы что, живёте в коммуналке? — спросил я, разглядывая камушки. Вперед выкатился гагат, означавший, помимо прочего, месть — врата к половине бедствий. Серая тень знания заполоскалась вокруг меня. Бабушка, оторвавшись от «плетения», посмотрела на «кверентку».

— С семьёй деверя, — отозвалась женщина. — И крайне неприятные люди, никогда за собой чашки не моют, а я…

— Крадёте яйца у них, — продолжил я и потрогал камушки, — и кофе, и…

— Хватит… — пропищала женщина.

— Вы родились в августе, — продолжил я, — часто климат меняли.

— Папа военный…

— Был, — уточнил я. — Вы уязвимые все по медицине, точно, ещё тюрьма какая-то, не разберу. Вам тридцать лет.

Женщина совсем притихла и залилась неестественной бледностью, словно створожившееся молоко.

— Ваш муж ходил… — продолжил я, у женщины приоткрылся сам собою рот и на скулах выступили два розоватых пятна. — Только не к гадалке, к врачу. Такой, травник вроде, да? На разговор. У вас ведь одни выкидыши?

Бабушка выложила кружево и крючок на стол, сняла очки и покрутила колечко на пальце. На балкон прилетели уже две галки.

— Первый раз я скинула, когда мама умерла, — глухо сказала женщина и провела ладонью по клеёнке — точно в том месте, где под ней лежали деньги. — Тяжёлый был случай, сама чуть не кончилась. Потом брат утонул, а я была уже на пятом месяце, недоносила. Потом… того-этого, чего я уже не делала, как ни сохраняли — все без толку… Двадцатая неделя, и привет…

— Работа у вас сидячая, и руки вы поднимаете часто — некстати это, — заметил я, потихоньку отгораживаясь от знания.

— Я телефонистка, старшая смены, между прочим, — скромно сказала женщина и всхлипнула.

Что-то в знании мешало мне.

— Кем, говорите, отец ваш был? — спросил я.

— Врачом, — ответила «кверентка», шмыгая носом, — тюремным, на зоне, но…

— Боже, — вырвалось у меня.

— Будут у меня дети? Скажи… — Неожиданно тётка подалась вперёд, и плащ на ней разошёлся, словно влажная кожура, явив полосатенький самовяз. — Скажи мне… — Руки её точно прилипли к столу.

— Будут. Нескоро, два или три года пройдёт, — сказал я, отмахиваясь от зова её голодной сути. — Поменяйте ещё раз климат. Много южнее… Где по-другому едят…

Женщина звучно отсморкалась.

— И с работы этой уйти надо вам, — довершил я. Женщина вздрогнула и впилась ногтями в стол.

«Если б ты ещё не тырила, — подумалось мне. — Многое б тебе было дано».

— Уйти с работы, — прошептала обладательница краденых очков. — Уехать? Как же так?

— Да, это главное. Всех благ, — поднялся я. — Дверь я вам открою. Деньги, оплату — положите под клеёнку, не глядя. Возьмёте оттуда хоть купюру чужую — будет болячка. Прошу.

Половицы в коридоре не скрипят — пленные немцы клали их на совесть, иногда доски словно постанывают, отзываясь на шаги. Поникшая кверентка задержалась на пороге, словно не решаясь выйти, как ранее не могла никак войти.

— А муж? — ни на что не надеясь, но зная заранее ответ, спросила она и посмотрела через плечо. Её суть — вороватая костистая старуха с длинными патлами и бельмастыми глазами — драла чары переходов в клочья, пытаясь влезть в квартиру. Порог, как и полагается, препятствовал.

— Уйдите первой, — посоветовал я. Она глянула на меня печально — совсем не старая жеищина с тяжёлым грузом прошлой крови за плечами. Я вздохнул. — Будут перемены к лучшему… Идите теперь.

Внизу ветер хлопнул форточкой в парадном. Суть глядела на меня, не моргая, сливаясь в цвете с плащом «Дружба».

— Того-этого… Прощай, в общем, — сказала женщина и вышла из квартиры. Я не ответил и закрыл двери — первую и вторую. Печать серебрилась у порога, отрезая дорогу злу.

— Кустарь, — сказала мне бабушка. — Вспомнила, как тебя называть. Самоучка. Партач.

С балкона, натужно крикнув, снялись и улетели чёрные птицы. Четыре галки. Бася проводила их тявкающим звуком.

— Но ты мондрый[13]звер, — заботливо сообщила ей бабушка. «Звер» радостно хрюкнул.

— Следует быть внимательными, — сообщила бабушка всем присутствующим в кухне.

— Склоняюсь перед вашим знанием, — безучастно сказал я.

Бабушка встрепенулась и окинула меня замечательно длинным взглядом.

— В знании имела весть, — заковыристо сообщила она, — об опасности.

Я вздохнул и налил себе чаю. Серая клиентка навела на меня грусть.

— Гадаешь ты верно, — продолжила бабушка, прощупывая почву для спора. — Но не вижу поиска.

— Сегодня утром едва нашёл расчёску, — возразил я, немного окрепнув.

В чай я добавляю лимонную цедру и мяту, это замечательно возвращает силы.

— Звыклые бздуры[14], — радостно сообщила бабушка. — Узнала их. Дзерзость и дзикость.

— Приятная встреча, — отозвался я. — Какую опасность вы видели?

— Мусорный фургон, страх твой реалный, — сообщила бабушка, выйдя наконец на тропу войны. — Сколько дней до неомении[15]?

— Если бы и помнил, что это — сказал бы точно, — пробурчал я.

— Безтолковость! — самодовольно произнесла бабушка. — Ранейше видела в тебе ум…

— Раньше и вода была мокрой, — заметил я, — не то, что сейчас…

— Где теперь север? — продолжила бабушка, и я ощутил прибывающий Дар. Родственный, но неодобрительный.

— Там, где всегда мороз… — пискнул я. — Что это у вас, бабушка, за вопросы такие, тут ведь не география.

В ответ бабушка пошевелила пальцами, легонько. Запахло марганцовкой. Чашка в моих руках значительно потеплела.

— Не бывать, не бывать, не бывать… — успел сказать я с опозданием. Чай в чашке загустел, вытянулся вверх и принял очертания ладони — от общей массы отделились большой и указательный пальцы и больно ухватили меня за нос.

— Не напрасно колотилась в тым вагоне и каталась на трамвае. Успела, — размеренно заметила бабушка. — Тутай опасна сытуация. Непокора. Глум. Знай — ты засорил тут всё чарами и магией, загадил абсолютно. Как можно жить в том… таком… такой квартыре?

— Депдохо! — прогундел я. — Озобеддо, гогда дед гоздей!

— Кто тот Дед Гоздей, не в курсе, — доверительно сообщила бабушка, разворачивающая неизвестно где взятую трюфельную конфетку. — Но чары не любят жадность. Уясни уже. Чары любят уважение, послушание. Внимание к знакам. Но ты не уважаешь, не слушаешь, не видишь, — она со вкусом запила конфету кофейком. — Но стал куркуль, то недоладне[16]. Решилась поймать внимание твоё, — она отставила чашку. — За нос.

— И дапдасдо! — обиженно сказал я. Коричневая длань подёргала мой нос вправо-влево.

— Но лучше послушай, — сказала бабушка. — Одпочину, ты сходишь на рынек, мы приготовим обед и пойдём тебя одчистим.

— Покдошиб и свадиб? — уныло поинтересовался я. Бабушка поморгала.

— Нет, — уверенно сказала она, — ни вáрить, ни крóшить. Какой с тебя навар? Одни кости. Такое.

Чайная рука отпустила меня и с плеском уместилась обратно в чашку. Я оперативно вылил зловредное пойло в раковину, послушав для верности, как оно журчит в трубах. От греха подальше.

— Вы успеваете так быстро? — спросил я у бабушки, забыв про «мусорну фургону». — Вы ведь уже совсем ст…

— Хотел сказать «старая»? — удовлетворённо переспросила бабушка, смакуя ещё одну неизвестно где взятую конфетку.

— Э-э-э, — пробормотал я. — Ну…

— Старый не всегда глупый, — обронила бабушка, превращая «л» в «в». — Но не люблю это слово: «старость». Оно ни про что. Пустое. Абсолютно.

— Запомню и сделаю выводы, — сдался я. Бабушка скатала обёртку от конфеты в шарик и поколыхала его на ладони, Бася насторожилась, неотступно водя глазами за шуршащей забавкой.

— Обучу тебя в остатне[17], — сказала бабушка и кашлянула в кулак. — Задурно[18]. Пока есть час.

— Слово сказано, — обрадованно заметил я.

— Попрошу три услуги, навзамен, — продолжила она и бросила шариком в Басю; та, с грацией молодого бегемота, кинулась ловить игрушку и свалилась с уютного кресла.

— Три услуги за одно искусство? — подозрительно осведомился я.

— То значит, ты не хочешь реално, — резюмировала бабушка и дунула поверх стола.

— Так всегда, — оскорблённо заметил я, — до всего приходится доходить самому…

— Идёшь ли ты верным путём? — задумчиво спросила бабушка. — И куда?

— В гастроном, — рявкнул я. — Купить что-то к чаю. По списку.

— Но ладно, — смилостивилась бабушка, — дозволение тебе на просьбу. Одну прозбу. Алзо. Слово услышано.

Из-под кресла вылезла Бася, морда у неё была в пуху, в зубах она держала воробушка.

— Неживое в живое? — изумился я. — Так быстро? Обучите меня, бабушка, я очень прошу. Очень-очень.

— Вот и прозба, — довольно отметила бабушка. — Осталось напомнить за услуги.

— Только назовите их, — льстиво сказал я.

— Всему свой час, — отозвалась бабушка и включила телевизор.

— …Исполняет Анна Герман, — отозвался тёмный экран.

«И ведь никакой личной выгоды», — подумал я.