Доверься мне

Глава 11

СТЕЛЛА

Непреложная истина о Нью-Йоркском такси: если идет дождь, они испаряются. Словно по волшебству. Хотите еще закон о городе и дожде? Он пойдет тогда, когда вы окажетесь как можно дальше от станции метро. Я более чем уверена, что город мечтает, чтобы вы намокли.

Ну, я мокрая. А когда поднимаюсь по ступенькам своего дома — буквально до нитки. Весенний ливень, холодный и непрекращающийся, барабанит по голове со звуком ра-та-та-та-та.

Учитывая, что выскочила в футболке и короткой юбке, я до безумия замерзла. Черт возьми, миссис Голдман была права, мне стоило надеть куртку.

И все бы ничего, окажись я снова в тепле. Но попасть в свое гребаное-коребаное здание у меня не получается. Дрожащими руками ввожу код безопасности на передней двери. Еще разочек.

И снова появляется злобное, подсвеченное красным сообщение «Доступ запрещен».

— Давай, — бормочу я, а в горле растет ком, — впусти меня.

Если не вырублю сигнализацию, ключ не повернется. Эту простую, но сводящую с ума меру безопасности я успела оценить. И теперь ненавижу ее. Цифры на клавиатуре плавают перед лицом. Понимаю, что ошибаюсь. Я не записала код, но заучила-то наизусть. Моя память тверда, как камень. Как же я могла запомнить их неправильно? Однако я знаю, как.

Снова вбиваю код, ощущая, как ноет кончик пальца, когда вколачиваю его в кнопки на панели.

«Доступ запрещен».

Зрение плывет, и я быстро моргаю.

— Блядь, — вылетает коротким всхлипом с иканием.

Кто-то поднимается по лестнице. Пожалуйста, пусть это будет не он. Пожалуйста.

Но мир не настолько добр.

— Стелла-Кнопка? — Джон появляется передо мной, располагая над нами зонт. — Какого черта ты здесь стоишь? Открой дверь и убирайся с дождя.

Почему он? Из всех людей, живущих в гребаном здании, почему это всегда должен быть он? Прямо сейчас вместо него я бы предпочла миссис Голдман и ее «я же говорила».

Горло сжимается.

— Я пытаюсь.

Он наклоняется ниже, вероятно в попытке расслышать мой тихий голос за шумом дождя.

— Что не так? Дверь сломалась?

Моя губа дрожит и перед тем, как ответить, я сильно прикусываю ее.

— Код не срабатывает. — Я быстро вбиваю его только для того, чтобы получить отказ. — Видишь?

Повисает ужасная пауза. Чувствую на себе тяжелый взгляд. Потом он наклоняется, и я напрягаюсь, стоит нашим щекам соприкоснуться.

— Стелла, милая, код 22577, а не 77522.

Я это знала. Но как объяснить, что считала, будто ввожу правильную комбинацию и что мой разум перепутал цифры где-то по пути? Я не могу. Не буду. Поэтому просто стою, оцепенев и разрываясь на части.

— Эй. — Нежность в его голосе заставляет меня поднять голову. Он изучает мое лицо, и в уголках его глаз образуются морщинки. — Господи, Стеллс, ты меня убиваешь.

Не понимаю, о чем он. Я — та, кто промок и замерз.

Джон медленно поднимает руку и убирает с моей щеки мокрую прилипшую прядь. Между нами повисает тишина, пока он смотрит на мое лицо так, будто никогда прежде не видел. Хотя когда я смотрю на него, каждый раз ощущается как первый и в то же время так, будто я всегда любовалась его прекрасным ликом.

Вот так мы и стоим, а дождь барабанит по зонтику и отскакивает от брусчатки у наших ног. Я не могу заставить себя пошевелиться или сказать хоть слово. Он суров, неприступен и прекрасен, его темные волосы потускнели от серебряных капель дождя.

Мы не виделись с того вечера, когда Джон убежал от меня, но время не ослабило силу притяжения, которое я испытываю всегда, когда оказываюсь рядом с ним. Во всяком случае, сейчас все еще хуже. Я прерывисто вздыхаю, и его взгляд устремляется к моим губам.

— Форназетти, — наконец выпаливает он хрипло.

— Что? — Мой собственный голос похож на грустное кваканье.

Джон сводит брови.

— Знаешь такие итальянские тарелки? Разрисованные в черно-белых тонах с изображением девушки. У нее большие глаза, милый маленький носик и сладкий ротик, словно бутон. — Я, вероятно, хмурюсь, потому что его щеки вспыхивают, и он торопится. — Ты напоминаешь мне ее.

— Девушку с тарелки?

Жар на его щеках усиливается.

— Да… не обращай внимания.

Он быстро набирает правильный код и открывает дверь. Уводит меня с холода и дождя, едва ощутимо касаясь поясницы. Я тащусь к лифту, оставляя за собой лужи.

С тихим проклятием Джон стягивает с себя мокрую фланелевую рубашку, обнимает меня за плечи и крепко прижимает к себе.

— Ты замерзла.

В голосе слышится обвинение, как будто ему известно, как долго я пробыла снаружи, пытаясь зайти и проваливаясь. Сильнее прикусываю губу. Без единого слова Джон ударяет по кнопке нашего этажа. В наступившей тишине лифт с таким же успехом мог бы быть могилой. Я смотрю вниз на свои пальцы и дрожу, а он прижимает меня ближе и потирает мою руку своей большой ладонью.

Мне стоило бы оттолкнуть его, но Джон теплый и это ощущается слишком хорошо. Ага, я выбираю вместо гордости банальный человеческий комфорт. Когда мы достигаем нашей небольшой лестничной площадки, Джон набирает код на моей входной двери, вследствие чего моя гордость получает еще один удар.

Я отшатываюсь назад, наконец-то устремляя взгляд на него.

— Ты знаешь код?

Джону хватает наглости подмигнуть.

— Киллиан — мой ближайший друг. Для безопасности мы знаем коды друг друга.

— Теперь я не чувствую себя в безопасности, — ворчу, заходя в пентхаус.

Он следует за мной.

— Надеюсь, ты злишься из принципа и не думаешь, что я когда-нибудь войду сюда без приглашения.

Смотрю на него и замедляю шаги, видя выражение боли на лице. Вздыхаю.

— Да, из принципа. — Я слабо улыбаюсь. — Если бы ты на самом деле хотел войти, мог бы просто перемахнуть через стену, как это сделала я.

Не думаю, что прямо сейчас Джон находит мою попытку пошутить удачной. Но его скованность ослабевает.

— В любое время, когда соберешься заниматься йогой голышом, дай мне знать, и я моментально явлюсь.

Несмотря на тяжесть в груди, я коротко смеюсь.

— Помещу это на вершину своего распорядка.

Дрожь сотрясает мое тело, и он кивком головы указывает на спальню.

— Иди, обсохни. Я заварю чай.

— Ты готовишь чай?

Слегка кривя губы, он направляется на кухню.

— Возможно, ты этого не знаешь, но в глубине души я англичанин. Научиться правильно заварить чашку чая — это один из первых уроков жизни.

И тут я вспоминаю, что Джон из очень богатой британской семьи.

— У тебя слабый акцент и появляется он в неожиданные моменты.

Может, потому что он провел детство между Нью-Йорком и Англией. Но реакция Джона говорит о другом.

Его гримаса настолько незаметная, что я почти упускаю.

— Когда мы организовали группу, я очень сильно старался избавиться от акцента. Может, слегка перегнул, стремясь к успеху.

— Но почему? — Когда акцент проявляется, это звучит мило.

Джон поворачивается ко мне спиной. И, наконец, безрадостно отвечает:

— Для британца акцент является определяющим. Как только открываешь рот, чтобы заговорить, люди сразу понимают, откуда ты. Мои родители заносчивые снобы. Они ненавидели все, что я делал и кем пытался стать.

Джон останавливается у кухонной стойки и, задумавшись, смотрит на шкафчики. Напрягает плечи, вынуждая мышцы под рубашкой выпирать. А потом смотрит на меня и улыбается беззаботно и даже немного дерзко.

— Поскольку они делали все возможное, чтобы удалить меня из семьи, я решил отплатить им тем же.

Господи. Сострадание давит мне на грудь и заставляет обнять Джона. Я знаю все о том, как быть брошенной и сдерживать ярость, которая за этим следует. Я могла бы рассказать ему, поделиться кусочком своей боли. Но еще мне знаком язык тела, и его отчетливо кричит: «Пожалуйста, отвали». К тому же, не предполагалось, что между нами будет искренность и откровенность. Он ясно дал понять это, убежав с вечеринки. Так что последнее признание, должно быть, заблуждение, ошибка, вызванная моим любопытством.

Поэтому я отыгрываю свою роль и вместо этого шучу.

— Ты — англичанин в Нью-Йорке.

Джон смотрит на меня с каменным, непонимающим выражением лица, а потом медленно улыбается.

— Песня Стинга, да?

Я киваю.

— Только что всплыла в голове.

В его зеленых глазах вспыхивает признательность, а потом исчезает. Но улыбка становится шире.

— Как-то Уип цитировал Стинга. — Джон берет чайник и наполняет его. — Ты напоминаешь мне Уипа.

— Правда? Почему?

Мы стоим в разных концах комнаты, и он снова от меня отворачивается, но когда берет две чайные чашки, я замечаю слабую улыбку.

— Вы оба… милые.

— Милые? — Не знаю, почему я повторяю. Но это определение ощущается, как будто меня погладили по голове.

Он бросает взгляд через плечо.

— Ага. Милые. Люди, которым звонишь, когда тонешь и нуждаешься в руке, за которую можно схватиться, ведь знаешь, что они придут. — Он улыбается, качая головой. — Не знаю, как еще описать.

В моей груди разливается тепло, но горло некомфортно сжимается. Никто не пытался описать меня мне. Я не знаю, как с этим справляться. Не знаю, как справиться с ним.

Язык чешется расспросить его о друзьях в группе. Зависает ли Джон с ребятами вне работы? Такие же они легкие, как он? Садятся ли они в круг для создания музыки? Или, может, они, как и многие другие парни смотрят спортивные каналы, попивая пиво и болтая о всяком дерьме?

Но задать вопрос — все равно, что сунуть нос в не свое дело и выглядит уж слишком по-фанатски. Хотелось бы спокойнее относиться к его славе, но временами кажется, словно Джон — это два человека. Кокетливый, иногда раздражающий, иногда озорной мужчина, являющийся моим соседом, а затем — Джакс, суперзвезда, объект бесконечного обожания и вожделения поклонников.

Когда речь заходит о ребятах из группы, я против воли воспринимаю его как Джакса и пытаюсь понять, какого черта он делает здесь и почему готовит для меня чай. И тогда появляется чувство нереальности происходящего.

Молчание становится неловким, и Джон ловит меня на том, что я тяну время.

— У тебя синие губы.

— Иду. Иду.

Принимаю горячий душ и надеваю самые мягкие пижамные штаны и кофту с длинным рукавом. Я не пытаюсь впечатлить Джона. Как же все нелепо… я нелепа. Этот мужчина — сосуд сливочного секса с горячей помадкой сверху. Мое тело знает это, пусть мозг и продолжает напоминать, что Джон — катастрофа, ожидающая своего часа. Может, если бы мне не пришлось жить рядом с ним или с напоминанием о том, как мы переспали, я бы хотела, чтобы парень желал меня.

Хотя, на самом деле, несмотря на его непревзойденный флирт, я не думаю, что он расценивает меня как завоевание. Такие парни, как Джакс Блэквуд, не колеблются. Они идут за тем, чего хотят, без страха. Как ни больно это признавать, но я восхищаюсь им.

Смеясь над собой, я вытираю волосы полотенцем, а потом направляюсь в гостиную. Единственное, что мне стоит помнить — его побег тем вечером, как будто у меня инфекционное заболевание. Поэтому мне не грозит, что все зайдет дальше, чем сейчас.

Эта мысль все еще крутится в голове, и я натягиваю на губы меланхоличную улыбку, присоединяясь к Джону в гостиной. На подносе у него стоит чайник и стопка тостов с маленькими горшочками джема, меда и масла. Это настолько по-английски, что у меня сжимается сердце.

— Как ты пьешь чай? — осведомляется он, и на меня накатывает странное чувство, словно я сплю. Еще бы, Джакс Блэквуд готовит мне чаепитие, заботливый и правильный, словно дворецкий.

Может миссис Голдман права? И он одинок? Хочу спросить, но мне не хватает мужества.

— Немного молока, ложечка сахара.

Джон наливает мне напиток, а потом передает чашку.

— У Киллиана скудный выбор сортов. К сожалению, здесь только дешевый «Эрл Грей» в пакетиках.

Обнимаю пальцами теплую керамику.

— Я не особый ценитель чая. В любом случае вряд ли почувствую разницу.

Он смотрит на меня с напускным ужасом.

— Я еще сделаю из тебя новообращенного, Кнопка.

Джон, должно быть, разбирается в этом, потому что чай — лучший из тех, что я пробовала раньше. Крепкий, но не слишком. Ароматный и молочный, с легкой сладостью. Я делаю еще один небольшой глоток, хватая намазанный маслом тост с медом.

— Спасибо, — говорю между укусами, — он потрясающий.

Изящно удерживая чашку большими руками, он пьет чай и каким-то образом заставляет этот процесс выглядеть мужественно.

— Что случилось? — интересуется он. — Ты не обязана говорить, если не хочешь. Но ты выглядела… потерянной, Стеллс. Все уже в порядке?

Чувствуя, как сжимается горло, я киваю.

— Все в норме. Просто… — Делаю еще глоточек, давая себе отсрочку. — Иногда цифры как бы смешиваются у меня в голове.

Он сосредотачивает на мне свои сверкающие зеленые глаза.

— Ты дислексик?

— Нет. Не совсем. У меня проблема с цифрами. Легкий случай дискалькулии. — Я делаю глубокий вдох. — Это случается, только когда я нервничаю или переутомляюсь. А потом как будто в мозгу что-то замирает или цифры переворачиваются. Когда я прикладываю усилия, ситуация становится еще хуже. Как сегодня. Я устала, замерзла, злилась на себя и…

Я пожимаю плечами, крепче сжимая чашку.

— Тогда я рад, что оказался там, и впустил тебя.

И все. Ни жалости. Ни вопросов, на которые я не обязана отвечать.

Джон намазывает на тост смородиновый джем, и несколько минут мы едим молча. Это не совсем напряжение — я определенно чувствую тепло и заботу — но между нами возникает определенная скованность. Создается ощущение, что Джон к чему-то готовится. Он продолжает бросать на меня нерешительные взгляды, прежде чем откусить большой кусок тоста и жевать так сосредоточенно, будто от этого зависит его жизнь.

Все лажают. Я это понимаю. Еще знаю, что он такой же человек, как и все остальные, хотя иногда кажется, что живет выше всего мира. Поэтому более комфортно располагаюсь на диване, пью чай и ем тост. Заговорит, когда будет готов. Он не относится к тем людям, кто способен долго хранить молчание.

Моя правота подтверждается, когда Джон делает большой глоток чая и отставляет его. Прижимается плечами к диванным подушкам, устраиваясь удобнее.

— Прости, что вот так ушел на вечеринке.

Не совсем то, о чем мне хочется говорить. Слова, которые приходят на ум, начинаются с «неловкости» и заканчиваются «отрицанием».

— Ты так быстро сбежал, что на мгновение я подумала, что стены и потолок разойдутся, — язвлю я.

Не знаю, выходит ли у меня произнести это так беззаботно, как рассчитывала. Наверное, нет. Я призналась, чем занимаюсь, и он сбежал. Сразу после того, как улыбался и наклонялся, словно хотел поглотить мои губы своими. Ясно, что моя деятельность профессионального друга — это для него повод сделать разворот.

Появившаяся между его бровями морщинка разглаживается.

— Шутка про Мегамозг? — улыбается он. — Боже, ты просто прелесть.

— Как забавный щенок, — выдыхаю я, а потом качаю головой, отбрасывая яркий образ.

Но он прекрасно меня слышит, и хмурится.

— Это было грубо с моей стороны. Не знаю, как все объяснить, наверное, у меня случился приступ временного помешательства.

Я ловлю себя на том, что возвращаюсь к старым привычкам, желая сгладить неловкость.

— Нет нужды в извинениях. Мне все равно пора было возвращаться к Ричарду.

Он не выглядит убежденным.

— Знай я, что ты на работе, не утащил бы тебя. Доставлять неприятности с клиентом — это последнее, чего бы я хотел.

Я прищурилась, глядя на него и не понимая, искренен ли он или пускает пыль в глаза. Джон слишком напряжен и суетлив, чтобы у меня вышло хорошо его разглядеть.

— Ричард не возражал.

Он кладет ноги на кофейный столик.

— Чем ты занимаешься с этими друзьями? И клянусь, что не намекаю на секс, — добавляет быстро.

Я издаю хриплый смешок.

— Я так и не думала. — Провожу рукой по мокрым волосам. — Мы занимаемся всем, что они хотят. У меня единственное правило: ничего противозаконного и никакого сексуального контакта. Чисто платонические отношения.

Он кивает, настойчиво подбадривая меня продолжать.

— Я встречаюсь не только с мужчинами. У меня также много женщин-клиенток. Просто так получилось, что ты видел меня с парнями. — Я печально качаю головой. — А что касается общих занятий, то я хожу на шопинг, на обед, в кино, посещала свадьбы как подставная пара. Даже однажды ходила на похороны.

Джон приподнимает брови.

— На похороны?

— Ага. Женщина не хотела идти одна на похороны матери. Рядом никого не осталось, и она нуждалась в человеке, который подержит ее за руку.

Выражение его лица смягчается.

— Стеллс, иногда ты и правда убиваешь меня.

— Почему? — спрашиваю я дрожащим голосом. Воспоминание о боли бедной Мэри задерживается вместе с рассказом о ней.

— Ты помогла незнакомому человеку пройти через худший день в жизни. Не многие люди поступили бы так же.

— Не превращай это в благородство. — Я смотрю в сторону. — Мне не хотелось там находиться. Я ненавидела каждую минуту.

— Но ты это сделала.

— Только потому, что понимаю, что такое одиночество. Я не могла отказать ей в этой просьбе.

— И в этом, — произносит он, наклоняясь вперед и возникая в поле моего зрения, — заключается разница. Ты все равно это сделала.

— Ты пытаешься умаслить меня, Блэквуд?

Он искоса смотрит на меня.

— Возможно.

А вот это неожиданно. Я подтягиваю под себя ноги.

— Зачем?

Он начинает притопывать.

— Подумал…

Мне действительно не нравится то, как он смотрит на меня — смущенно, но все равно решительно.

— Подумал о чем?

Джон приподнимает плечи.

— Я бы хотел тебя нанять. Чтобы побыла моим другом, — поясняет он, потому что я молчу.

Я пытаюсь что-нибудь сказать. Правда, пытаюсь. Но горло сжимается. За веками усиливается предательское покалывание. Кажется, сейчас зарыдаю, а я ведь не плакса.

Заплатить, чтобы я побыла другом? С тем же успехом он мог бы проехаться газонокосилкой и отрезать мне ноги. Раньше я уже имела дело с подобным, сблизившись с человеком, и закончилось все тем, что он стал видеть во мне не настоящего друга, а что-то меньшее. Откровенно говоря, я достаточно раз сталкивалась с этим, поэтому у меня выработалась стандартная реакция.

— Да, конечно. Давай что-нибудь запланируем, — выдаю заученный ответ.

И, в конце концов, он предлагает заплатить. Некоторые люди — большинство — хотят, чтобы я была другом для звонка. Другом, поступающим как купленный компаньон, от которого ждут доброжелательных замечаний и приятных улыбок, но раскошеливаться не хотят. Они ожидают, что я буду действовать таким образом бесплатно.

Возможно, мне стоит быть благодарной.

Джон смотрит на меня с искренностью, явно не обращая внимания на то, что минуту назад мысленно ударил меня кулаком в живот. Мне остается только вести себя вежливо и как можно быстрее выдворить его из квартиры. Но я не могу заставить свой рот шевелиться.

С явным нетерпением он подается вперед.

— Я буду очень хорошо платить. Достаточно, чтобы тебе не приходилось видеться с другими клиентами. Только со мной.

У меня начинает подрагивать лицо.

— Ты хочешь заплатить, чтобы я зависала только с тобой?

Удовлетворение освещает лицо Джона. Его большое, глупое лицо.

— Да.

Я начинаю технику глубокого дыхания из йоги.

— Так что? — спрашивает он со сжатыми в кулаки руками. — Что думаешь?

— Тебе нужно уйти. — Я встаю, практически врезаясь в кофейный столик. — Сейчас, пожалуйста.

Джон тоже подскакивает, его брови взлетают.

— Уйти? Почему?

Я не могу смотреть на него.

— Потому что я попросила.

Повернувшись к нему спиной, я собираю чашки.

— Какого черта? Что я сделал не так?

Предложил мне заплатить за то, что я сделала бы бесплатно.

— Ничего.

Между его бровей залегает морщина.

— Тогда почему ты выгоняешь меня?

Чтобы поплакать в одиночестве.

— Я устала.

— Чушь. — Проявляется его английский акцент, резкий, как новая бумага. — У тебя такой вид, будто я ударил тебя. Неужели действительно так неприятно тусоваться со мной?

Неприятно? Мне хочется кричать. И я уже на грани.

Когда Джон делает шаг ближе, цвет его лица становится еще ярче, а длинное худое тело нависает надо мной.

— Отвечай, черт возьми.

Он тянется, чтобы схватить меня за локоть, и я отдергиваю руку.

— Потому что ты, придурок, выбил меня из колеи.

Он шокировано смотрит на меня.

— Как?

Ради всего… Во мне поднимается разочарование, перерастающее в злость.

— Как ты можешь не понимать? Ты серьезно такой бестолковый?

От моего яростного взгляда он резко захлопывает рот.

— Полагаю, что так. Просвети меня.

— Может, потому что это больно? — Он хмурится, а я продолжаю. — Ты думаешь, что поскольку я старая добрая Стелла, подруга для всех, то не чувствую… — Беспомощно машу рукой. — Черную дыру боли? Эту полнейшую гребаную пустоту? Люди платят мне за то, чтобы я была их другом. Я заставляю их улыбаться и смеяться, чтобы они могли сказать: «А вот и Стелла, разве она не забавная?»

Что-то темное и горькое пылает во мне. Вырывающиеся слова хлещут все сильнее.

— А ты знаешь, сколько у меня настоящих друзей? Ни одного. Ни одного гребаного друга. Никто не знает настоящую меня. Никто не звонит мне на день рождения и не интересуется, как дела, если от меня уже давно ничего не слышно. Никто не обращается ко мне ни за чем, кроме мимолетного смеха или платного общения.

Больно это произносить. Зрение затуманивается, и я судорожно моргаю.

— У меня ни единого настоящего друга. Только поверхностно знакомые люди. Иногда одиночество сильно врезается в грудную клетку и сжимает ее словно щипцами. И я сижу в одиночестве, думая о том, что же, черт возьми, во мне такого неправильного, что никто не хочет попытаться. Никто не задерживается.

— В тебе нет ничего неправильного, — хрипло отзывается он, пытаясь схватить меня за плечи.

Я снова уворачиваюсь от него.

— Но должно быть. Должна быть причина, по которой у меня нет друзей, из-за чего никто не остается. И эта причина — я. — Делаю судорожный вдох. — Ты только что это доказал. Я думала, мы станем настоящими друзьями…

— Мы были. — Теперь в его голосе звучит раскаяние, он наклоняется ниже, дико глядя на меня. — Мы есть!

— Да брось. Ты хотел нанять меня, как и все остальные.

Джон запускает пятерню в волосы, заставляя их торчать в стороны.

— Я предложил это, желая стать ближе к тебе, но слишком эмоционально отстал, чтобы быть готовым к этому. Я ни с кем не хотел бы находиться рядом больше, чем с тобой. Ты занимаешь мои мысли, преследуешь во сне. Я не могу держаться от тебя подальше, как не могу заставить сердце биться сильнее.

Подобные слова — это все, что мне хотелось бы когда-либо услышать. Но его поведение говорит об обратном. А мне нельзя позволить себе испытывать надежду. Не сейчас. Я слишком сильно хочу верить, но доверять собственным суждениям не могу.

— Если бы это было правдой, — произношу застывшими губами, — ты бы не пытался купить мою дружбу. Я уловила, что ты сказал о том, чтобы взять себя в руки. Но твоим первым порывом было купить меня. А это означает, что какая-то часть тебя воспринимает меня как товар, а не человека.

— К черту. — Он широко разводит руки. — Я вижу тебя, Стелла. Я хочу…

— Нет. Прямо сейчас меня на самом деле не интересуют твои желания. Мне нужно, чтобы ты ушел.

Он сжимает губы, явно не собираясь соглашаться.

— Уходи. — Я толкаю его в грудь, отодвигая назад. Знаю, что он позволяет мне это. Хорошо. По крайней мере, он понимает значение слова «нет». — Я не могу справиться с тобой сейчас.

— Стелла. — Джон все еще отходит назад, неуклюже ковыляя к двери, я толкаю его в ту сторону. — Прости, ладно? Я не подумал…

— Нет, не подумал, но нянчить тебя — не моя работа. Прямо сейчас я собираюсь зализывать свои собственные раны, и не желаю видеть тебя здесь.

Взгляд Джона скользит по моему лицу. Он выглядит таким искренне огорченным, что на секунду подумываю о том, чтобы смягчиться. Но я всегда сдаюсь, пытаюсь сгладить неловкие ситуации. Всегда сама все исправляю. Я не сделаю этого для него. Если имеется хоть малейшая надежда на какие-то отношения с этим человеком, нельзя начать их как Стелла-Эмоциональная губка.

Возможно, он замечает мою решимость, так как медленно выдыхает и опускает плечи.

— Ладно, Кнопка. Я ухожу. Я… — Он хмурится. — Мне очень жаль. Пожалуйста, приходи ко мне, когда будешь готова.

Джон приподнимает брови, умоляюще глядя на меня зелеными глазами. Мое сопротивление рассыпается, как сухой песок. Я чертовски злюсь на него за это и за то, что не могу удержаться, чтобы не ответить:

— Хорошо.

Прежде чем он успевает сказать что-то еще, я закрываю дверь перед его слишком красивым лицом. А потом сворачиваюсь калачиком и рыдаю. Не сомневаюсь, что Джон сожалеет о причиненной боли. Но это не мешает мне чувствовать себя совершенно одинокой. Мне нужна новая профессия, новая жизнь. Я нуждаюсь в разрядке.

Подняв телефон, звоню Хэнку.

— Можешь сделать для меня бронь на завтра? — интересуюсь, когда он отвечает.

Я только сегодня была там и обычно не летаю чаще раза в неделю, но Хэнк не задает вопросов. Никогда, если речь идет о личном.

— Конечно, малышка. Забрать тебя на станции?

— Да, пожалуйста.

Я кладу трубку немного успокоившись. Может, стоило бы сходить поговорить с Джоном и принять извинения. Но мое горло горит, как и я сама. Или из-за фестиваля слез, или из-за того, что попала под дождь, но внезапно мое самочувствие ухудшается.