Доверься мне

Глава 7

СТЕЛЛА

— Секрет поедания xiao long bao, — говорю своему новому другу Брэдли, — в том, чтобы положить пельмень себе на ложку, проколоть палочкой, потом выпить вытекающий бульон прежде, чем съесть остальное.

Брэдли, сорокашестилетний судебный бухгалтер, ранее работавший в Кливленде, несмело смотрит на меня, потом на лежащие между нами на бамбуковой пароварке клецки. Затем с решительным выражением лица тянется к маленькой подушечке с завитушками из пельменного рая, осторожно поднимая ее и укладывая на свою ложку.

— Не забудь дать бульону немного остыть, чтобы не обжечь язык.

С завидным терпением, которое наверняка хорошо помогает ему в работе, Брэдли следует моим инструкциям. Облако ароматного пара вырывается, когда он протыкает свой пельмень.

— Позволь себе вдохнуть этот прекрасный аромат.

— Пахнет фантастически, — счастливо произносит он и выпивает бульон.

Сколько бы раз я ни наблюдала этот феномен, никогда не разочаровываюсь, видя, как кто-то впервые пробует новое потрясающе вкусное блюдо. Выражение удивления и удовольствия на лице, сопровождаемое почти детским ликованием, заставляет тоже почувствовать себя ребенком.

— Очень вкусно, — говорит он с придыханием. — Это лучшее место, чтобы их поесть?

Перед тем, как снова заговорить, я съедаю пельмешек.

— Есть и другие хорошие места. Я пришлю тебе список. Но мне нравится здесь, потому что можно заказать и другие чудесные блюда.

Мы в Ист-Виллидже, в нескольких остановках метро от нового дома Брэдли.

Он кивает и достает телефон, чтобы сделать какие-то заметки. Это мило, даже слишком. Некоторые люди рассматривают проведенное со мной время как своего рода обучение, в котором я наставник, а они — нетерпеливые ученики. Остальные просто получают опыт. Брэдли явно относится к первым.

Что мне вполне подходит. Лишь бы ему было по кайфу. В конце концов, он за это платит.

— Давай попробуем блины с луком, — произносит он с нарастающим волнением.

Когда я встретила Брэдли, он едва ли разговаривал, зато ярко краснея, спросил, можем ли мы попробовать суп с пельменями. Он читал о нем, когда готовился к жизни в Нью-Йорке, а вот когда переехал, оказался слишком застенчив, чтобы самому пойти или пригласить кого-нибудь из новых коллег.

— Тебе понравится, — отвечаю, когда он ставит каждому из нас по порции. — Как новая работа?

— Очень хорошо, спасибо. — Брэдли краснеет. — Мои сотрудники… милые.

На моих губах появляется улыбка.

— Может, есть одна особенная?

Румянец усиливается, и он ослабляет галстук.

— Возможно. Но не такая милая, как ты, моя дорогая.

И я готова к этому. Время от времени такое случается. Я слегка улыбаюсь.

— Ты тоже милый. Но я уверена, что эта твоя коллега просто необыкновенная.

Рассматривая свою еду, Брэдли не может скрыть выражение лица. Ага, он запал на нее, кем бы она ни была.

— Расскажи мне о ней, — говорю я.

Брэдли начинает говорить. И я действительно настроена слушать, но взгляд бездумно скользит по ресторану и внезапно встречается с парой нефритово-зеленых глаз.

С дьявольской ухмылкой на меня пялится Джакс Блэквуд.

По крайней мере, я почти уверена, что это Джакс… Джон. Или новая его версия. На этом парне белая оксфордская рубашка на пуговицах, какую носят офисные работники. Пара серебристых очков покоится на переносице, а обычно беспорядочно торчащие волосы уложены набок и аккуратно зачесаны назад. Стиль гиков. В общем, Кларк Кент.

Единственное, что остается неизменным — это хитрая кривая ухмылка и то, как от смеха у его глаз образуются морщинки. И, конечно, это Джон. Больше никто не смотрит на меня так, будто знает мои самые потаенные секреты и находит их забавными.

К слову, он совсем меня не знает. Всего лишь думает, что знает. Напрягаю от раздражения плечи, когда в знак приветствия он поднимает булочку со свининой, а затем жадно ее кусает.

Бедра непроизвольно сжимаются, и я тут же проклинаю себя за то, что вообще смотрю в ту сторону. Пытаюсь сосредоточиться на Брэдли, который счастливо щебечет о женщине по имени Грейс.

Я присоединяюсь к беседе, но впервые за долгое время общаюсь на автопилоте. Концентрация нарушена одной коварной рок-звездой, которая продолжает глазеть на меня, поедая свой дим-сум с такой чувственностью, которую можно назвать откровенно извращенной. Нельзя так сильно наслаждаться едой. И как, черт возьми, взять себя в руки, если его взгляд не оставляет меня?

Кусая, он каждый раз подмигивает или облизывает губы в непристойной манере. Все это явно призвано взбесить меня. И мне так чертовски хочется показать ему неприличный жест, что рука на столе дергается. Я порчу пельмешек еще до того, как беру его в ложку и, клянусь, Джон смеется.

Сжав зубы, я заканчиваю обед с Брэдли. Мы встаем, чтобы уйти и я не могу удержаться, чтобы не взглянуть в сторону Джона. Он ушел. Следовало бы испытывать облегчение, но я в ужасе осознаю, что разочарована.

Гребаные рок-звезды.

— Что ж, Стелла, было приятно, — говорит мне Брэдли на тротуаре. — Сначала я не знал, что и думать о вашей услуге. Но у меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность. Это стоило каждого пенни.

Большинство новых клиентов нервничают по поводу первой встречи. Я счастлива, что расположила к себе этого мужчину.

— Не благодари. Мне тоже понравилось. — Почти. Дурацкий Джон Блэквуд, появившийся во время работы. — Я рада, что ты повеселился.

Брэдли ослабляет галстук.

— Я бы хотел назначить следующую встречу, если ты не против.

Несмотря на мнение клиентов, на первой встрече я тоже прощупываю почву. Если с человеком не чувствую себя комфортно, то ухожу. Но Брэдли милый и искренний. Я с удовольствием помогу ему выбраться из раковины.

— Конечно, не против. Просто напиши мне несколько дат, и я что-то выберу.

— Ладно. Хорошо. Спасибо.

Брэдли наклоняется, словно хочет обнять, но останавливается, явно смущенный.

Я помогаю ему, по-дружески обнимая и быстро целуя в щеку.

— Береги себя, Брэдли. И поговори с Грейс, ладно? Уверена, она тоже с радостью попробует суп с пельменями.

Он неуверенно улыбается.

— Ладно, Стелла. Ты профессионал.

— Так и есть. Вперед и с песней, Брэдли Тиллман.

Он краснеет, но уходит пружинящей походкой. Это так мило, что я наблюдаю за ним с широкой улыбкой.

— К слову, — произносит мягкий мужской голос позади меня, — об этом «вперед и с песней».

Мое сердце практически выскакивает из груди, но я не реагирую, поворачиваясь на каблуках, чтобы встретиться лицом к лицу с Джоном. Он стоит слишком близко, с ухмылкой на лице, руками в карманах свободных низко сидящих классических брюк. Рубашка не заправлена, как сделал бы типичный офисный работник, но в остальном он выглядит как зализанный стажер.

Мы не виделись после неудачного инцидента с игрой на гитаре голышом. Воспоминание все еще достаточно яркое, чтобы усложнить задачу посмотреть ему в глаза. Я видела его обнаженным. Видела его член. Его длинный, мощный, красивый член. К черту все, хочу снова его увидеть.

Нет-нет-нет, Стелла. Успокойся. Не позволяй ему понять, что ты впечатлена, он ни за что такого не спустит.

— Простите, — говорю я с фальшивой улыбкой, — мы знакомы?

Выражение лица четко свидетельствует о том, что он считает меня острячкой. Но мужчина протягивает руку с длинными талантливыми пальцами.

— Привет. Я — Джон Блэквуд. Ты таращилась на меня в продуктовом магазине, затем поцеловала, а потом украла мой десерт.

Я не пожимаю руку.

— Кажется, тебя не слабо заклинило на этом поцелуе и воровстве.

Он немного приподнимает уголок рта. Хоть и одет как гик, но выглядит как воплощение греха. Понятия не имею, как он это делает. Голос при этом остается мягким, тягучим, дразнящим.

— Признаю. Никогда не имел дела с той, которая крадет поцелуй и не ошивается рядом, чтобы я вернул любезность.

Клянусь, мои губы становятся мягче и наливаются. Угрюмо напоминаю себе, что все это чепуха.

— Почему я не удивлена, что все они сбегают?

Он приподнимает брови.

— Намеренно не поняла меня? Очень мило, Кнопка.

О, это было намеренно?

Он широко ухмыляется. А я пытаюсь не глазеть. Обычно в Джоне Блэквуде есть нечто циничное. Странная тишина, которая повисает, когда он не говорит, и словно погружается в собственный мир, а это темное место. Но когда он вот так улыбается, искренне и во весь рот, то становится практически другим человеком — как счастливый мальчишка.

Я не могу оставить без внимания изменения в нем.

— А эти очки вообще куплены по рецепту?

При ближайшем рассмотрении видно, что стекло тонкое и плоское.

Джон поправляет очки дальше по выдающейся переносице.

— Они — реквизит. Я обнаружил, что большинство людей смотрят мимо, когда я выгляжу прилизанным и опрятным.

— Представляю себе.

Он хмыкает и подходит еще немного ближе.

— Но ты тут же заметила.

— Потому что ты на меня пялился.

— Ты пялилась в ответ.

Он находится достаточно близко, чтобы я почувствовала тепло его тела. Я все время нахожусь в окружении мужчин. Некоторые хорошо пахнут, некоторые воняют одеколоном, а кто-то просто воняет. Запах Джона более манящий: немного теплый и пряный, слегка цитрусовый и мускатный. Такое сочетание поражает мои обонятельные рецепторы, провоцируя подобраться ближе, погрузиться и исследовать. Он дьявол.

Делаю шаг от него и смотрю на ресторан, который мы только что покинули.

— Что ты здесь делаешь?

— Обедаю в любимом ресторане дим-сум. Очевидно.

— Это мой любимый ресторан дим-сум.

— Уверен, что он любим половиной города, — говорит он.

— И ты просто случайно оказался здесь. Сегодня.

От улыбки вокруг его глаз образуются морщинки.

— Ну-ну, мой маленький Шерлок Гном. Так уж вышло, что офис моего терапевта находится через дорогу, а мне нравится обедать после консультации.

— Ох. — Теперь я чувствую себя засранкой.

Очевидно, Джон понимает это. Его ответная улыбка напоминает улыбку Чеширского кота.

— Смотрю на тебя, восхитительно смущенную и думаю, что ты вляпалась.

— Что ж, вроде как да.

Он изгибает бровь.

— Потому что я сказал, что прохожу терапию? Я не стесняюсь говорить об этом. Доктор Аллен помог мне выбраться из неприятностей. — Он пожимает плечами. — Правда в том, что теперь мне вроде как нравится терапия. Она помогает вытянуть чувства из груди и посмотреть на них в перспективе.

— В подростковом возрасте я тоже немного посещала терапию, — мягко произношу я. Хотя внутри все сжимается. Потому что пока Джон, кажется, относительно легко открывается, я — нет. Так было всегда. — Я могла бы, наверное, пройти еще несколько консультаций.

Если ему и интересно, почему мне раньше требовалась терапия, он, слава богу, не давит. Его отношение, напротив, остается легким и дразнящим.

— Это могло бы помочь с твоей паранойей, — заговорщически подмигивает он.

Когда я вытираю уголок глаза средним пальцем, Джон негромко хмыкает, полностью удовлетворенный собой. Он успокаивается и смотрит на меня с новым интересом.

— Ты действительно удивлена, что у нас схожие вкусы в отношении ресторанов?

— В каком смысле?

Между его темными бровями залегает морщинка.

— А что происходило тем вечером, когда мы ходили за покупками? Мы набрали практически одинаковые продукты.

— Я заметила, — пробормотала я неуверенно, — это было странно.

— Это было охренеть как странно.

Мы двинулись по улице. Не будучи уверенной, куда и зачем мы идем, я все равно не останавливаюсь. Джон находится достаточно близко для прикосновения, но смотрит прямо перед собой.

— Сначала я подумал, что ты меня преследуешь.

— Я подумала то же самое о тебе, — смеюсь я.

— Знаю. Ты смотрела на меня дикими глазами, типа «если ты хотя бы дернешься в мою сторону, я выколю тебе глаза».

— Такой взгляд — это первая линия защиты большинства женщин.

Он пожимает плечами.

— На меня никогда так не смотрели.

— Потому что ты великий Джакс Блэквуд? — Я практически не подкалываю.

— Что ж… да. — Его зеленые глаза мерцают за очками. — Почему ты смотришь на меня так, будто я должен за это извиниться?

— Будь хоть немного скромнее.

— Я не знаю как. — Он снова нагло ухмыляется, его походка легкая и самоуверенная. — Кто этот Брэдли?

Он точно слышал слишком много. Я высоко задираю подбородок.

— Это не твое дело.

Джон просто пожимает большим плечом.

— Я ничего не мог поделать и случайно услышал…

— Притаившись за нами?

— Когда я отправлял сообщение, а вы двое остановились прямо передо мной, — он выглядит почти обиженным, — даже не заметив, что я там стою.

— Прости, что не уделила время твоим поискам.

Игнорируя сарказм, он слегка толкает меня рукой.

— Прощена.

— Агрх!

Смех Джона низкий, раскатистый и слишком довольный.

— Боже, тебя легко достать.

— Я начинаю думать, что ты получаешь от этого удовольствие.

Он наклоняется, дыханием касаясь моей кожи.

— Я обожаю это.

Дрожь пробегает по моим плечам и спускается к груди. Ужасно, но соски напрягаются, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не сбиться с шага. Серьезно, как он это делает? Как могут несколько слов и ровный тембр его голоса так сильно повлиять на меня?

Мы замедляемся, достигая перекрестка. Там огромная лужа, одна из многих, которые появились после таяния снега. Она темная и глубокая, сверху плавают отвратительные куски льда и городской мусор. Я останавливаюсь и оглядываюсь в поисках пути, когда он хватает меня за запястье.

Его длинные пальцы заставляют мое запястье выглядеть маленьким и изящным. Когда я останавливаюсь и смотрю на него, Джон улыбается, глаза озорно блестят.

— Что… — Мои слова обрываются визгом, когда он наклоняется и подхватывает меня на руки.

— Не крутись, — говорит он, вступая прямо в ледяную лужу и пронося меня через улицу. — Тебе не понравится, если я тебя уроню.

Он теплый и мощный как бык, несмотря на худощавое телосложение. Я обнимаю его за шею не потому, что боюсь упасть, а потому что не могу сдержаться.

— Ты псих.

Вблизи в его глазах сквозь зелень пробиваются темно-синие искорки.

— Я веду себя по-рыцарски, — протестует он. — Серьезно, отметь дату, потому что это впервые.

Дыхание Джона пахнет маленькими дынными леденцами, которые раздают в ресторане в конце обеда, и мне приходится прижаться к его груди, чтобы не наклониться ближе и не украсть еще один поцелуй, дабы узнать, хорош ли он на вкус. Это не мешает мне чувствовать его руку, сжимающую мое голое бедро, или то, как другая рука прижимается к ребрам чуть ниже изгиба груди. Это слишком много и слишком близко.

Он не смотрит куда идет, потому что изучает мое лицо так же, как и я — его. Джон Блэквуд выглядит в стиле старого Голливуда: черты сильного характера вместо приятного совершенства. Нос слегка длинноват, переносица находится высоко, немного суровая линия бровей, а подбородок упрямо вздернутый, резко прерывающийся в конце острой линии скулы. Но его губы полные и с мягкими изгибами.

Эти губы придвигаются немного ближе, и я понимаю, что таращусь на них, а он наблюдает за этим.

Лицо буквально загорается, и я отворачиваюсь, притворяясь, что проверяю дорогу.

— Мы могли бы обойти лужу.

Не думаю, что одурачила его.

— Это бы заняло слишком много времени. И таким образом я могу нести тебя, — игриво подмигивает он.

Понятия не имею, зачем ему это, но боюсь спрашивать. Находиться в его объятиях и так довольно странно. Но ощущения приятные. На самом деле офигенные. С этого момента у меня есть воспоминания о том, как он носит меня на руках. Джакс Блэквуд — мой новый вид транспорта.

— Когда меня в последний раз носили на руках, мне было десять, — бормочу я.

Он, кажется, замедляет шаги, когда осматривает меня, кожей его взгляд ощущается как тепловой удар. Улыбка, формирующаяся в уголках губ, нежная.

— Ах, милая, с этими большими кукольными глазами и маленькими веснушками иногда ты действительно выглядишь как ребенок.

Раздраженное фырканье срывается с моих губ, и я начинаю ерзать. Он сжимает меня сильнее, глядя на грудь. Улыбка становится шире.

— Но ведь ты женщина от макушки и до пят. Правда, Стелла-Кнопка?

— Ох, отпусти меня, — рявкаю я, покраснев и разозлившись. — Мне все равно, промокнут ли ноги. Не хочу даже слушать этот избитый подкат…

Он резко опускает меня на землю, и я произношу неженственное «уф!»

— Ну, вот и все, — счастливо произносит он, — в безопасности и сухая.

Я натягиваю рубашку.

— Задница.

Он хихикает, довольный собой.

— Тебя действительно легко взбесить.

— Ты — единственный человек, который меня бесит.

Вообще-то это не совсем правда. Он раздражает меня лишь время от времени. Большую часть времени он удивительно очарователен.

Джон проводит кончиком языка по зубам.

— Разве я не счастливчик?

Звучит так, словно он действительно в это верит. Я улыбаюсь. Он промок до самых щиколоток, а его некогда белые «Вэнсы» стали грязно-серыми. Это не может быть комфортным. И он сделал это для меня. Не только очаровательный, но и добрый.

Сейчас мы у ближайшего выхода из метро. И я смотрю туда.

— Я направлялась домой.

Несмотря на желание спросить, собирался ли и он тоже, я не делаю этого.

Джон смотрит в другую сторону.

— Я собираюсь пойти в тот магазин с гитарами.

Если бы Джон не показал, я бы его пропустила. У магазина нет вывески, а зеркальное стекло витрины грязное и почти полностью закрыто старыми концертными афишами.

— Ах. Ладно… удачных покупок.

Это мне намек уходить. Я не двигаюсь.

Как и он.

Мы пялимся друг на друга.

Он кусает уголок нижней губы.

— Хочешь пойти со мной?

Я ощущаю внутри толчок счастья. Спокойно, девочка. Сопротивляйся. Не следуй за ним как щенок.

Мой рот не получает сообщения, потому что открывается и заговаривает до того, как я могу закрыть его.

— Ладно, конечно.

ДЖОН

Что я делаю здесь со Стеллой?

Не уверен. В смысле, да, знаю, что позвал ее с собой в любимый магазин гитар в Нью-Йорке. Просто не знаю почему.

Лжец. Ты знаешь почему. Она тебе нравится.

Блядь. Нравится. Она заставляет меня смеяться, а еще она такая странная. В хорошем смысле. Как рисунки Эшера — сюрреалистичные и немного дезориентирующие, но хочется продолжать смотреть, зная, что откроешь нечто новое. Кто, черт возьми, для нее Брэдли? Откуда предчувствие, что ответ мне не понравится?

Когда мы подходим к магазину, качаю головой. Не мое дело. Мы даже не друзья. Только соседи, которые препираются и флиртуют. И все равно инстинкт вынуждает меня положить руку Стелле на талию. Через одежду я чувствую ее жар.

Она одета в длинную белую блузку под черной кофтой в обтяжку и эластичную юбку, и это делает ее похожей на сексуальную версию школьницы. Со мной однозначно срабатывает. Может даже слишком. Стелла, возможно, и невысокая, но ее ноги крепкие и с изгибами. Господи, она носит бледно-серые чулки. Ебаные чулки? Она имеет хоть малейшее понятие, что это творит с парнем?

Это уносит меня во времена средней школы в Англии, где целью номер один было отыскать путь в трусики девушки. Не подумав, я провожу пальцами вниз по изгибу ее спины, и она дрожит. Мой член шевелится, пробуждаясь от продолжительного сна.

Плохо. Нуждающийся член под домашним арестом.

Я опускаю руку.

Сэм, как всегда, сидит у окна в своем потрепанном красном кожаном кресле. Окруженный гитарами, висящими на стенах, подпертыми подставками и спрятанными в футляры, он выглядит пастухом, пасущим стадо инструментов. Не поднимая глаз от последнего выпуска «Гитариста», но спокойно потягивает из кружки то, что я знаю, является травяным чаем.

— Джакс, — произносит он, переворачивая страницу, — а я думал, когда ж ты объявишься.

— Выглядишь хорошо отдохнувшим, Сэм. — По правде говоря, Сэм чертовски похож на покойного великого БиБи Кинга. Его талант, к тому же, очень близок к таланту мастера. Но Сэм играет для себя, а не для толпы. — У меня есть кое-что для тебя.

Он откладывает журнал.

— Сначала представь мне свою красавицу-подругу.

Как раз то, что я, черт возьми, собирался сделать. Протягиваю руку к двери, где топчется Стелла, удивленно рассматривая организованный хаос.

— Стелла Грей, это Сэм Абсолом.

Мужчина встает.

— Как поживаете, мисс Грей?

Она пожимает его руку.

— Очень хорошо, мистер Абсолом.

— Пфф. Я — Сэм. Не знаю, почему Джакс почувствовал потребность вести себя столь формально.

Стелла улыбается и меня накрывает осознание, что она все время улыбается. Не потому что заставляет себя, а потому что это ее природная склонность. Для того, кто слишком часто погружается во тьму, ее сияющее тепло служит маяком. Я подвигаюсь ближе.

— Я вел себя вежливо.

Сэм снова фыркает.

— А теперь показывай, что там у тебя.

Требовательный тип. Он мне нравится.

— Вот, — достаю из кармана небольшую упаковку медиаторов. На обратной стороне каждого отпечаток моего указательного пальца, — как и обещал.

Сэм радостно берет их и убирает за стойку.

— Много молодых людей спрашивают о них.

Вот почему я их сделал. Помню, как первый раз зашел в этот магазин. Сэм позволил прикоснуться к одной из разбитых гитар Курта Кобейна — красиво оформленной и ждущей богатого клиента, который ее купит. Я чувствовал себя так, будто соприкоснулся с частичкой бессмертия. Иногда я все еще чувствую себя таким образом. Однажды я обращусь в кости и пепел, но моя музыка продолжит жить.

Сэм берет Стеллу под руку и проводит по комнате, показывая различные гитары, обрисовывая плюсы и минусы каждой.

С широко раскрытыми глазами она слушает, слегка приоткрывая мягкие розовые губы.

— Они прекрасны.

— Так и есть. — Сэм скользит узловатыми пальцами по сладкому изгибу гибсоновской акустической «Колибри». — Какая нравится больше всего?

— Ох… — Она крутится, широко разведя руки. — Все.

Сэм смеется. И вот так просто он уже очарован. Лопух.

— Ты когда-нибудь играла?

Мне тоже хочется знать.

Стелла очаровательно заливается румянцем.

— Однажды пыталась. Стыдно признаться, но струны слишком сильно поранили мои пальцы, чтобы продолжать.

Будь это кто-нибудь другой, уверен, что ему бы перепала лекция об упорстве и работе через боль, но Сэм, старый пес, просто понимающе кивает.

— Ничего не получится, если не влюбишься в это дело.

Странно, Стелла кажется именно такой.

— Временами так и происходит.

— Кстати, что побудило тебя попробовать? — спрашиваю я, больше не в состоянии молчать. Мой голос, кажется, застал их обоих врасплох, словно они забыли обо мне.

Стелла выпрямляется, морща курносый носик. Она колеблется.

— Песня? — спрашиваю я. — Некий музыкант, которым ты восхищалась?

Например, я? Можно же надеяться.

— Ты будешь смеяться, — отвечает она и смотрит на меня так, будто я вот-вот наброшусь.

— Я не собираюсь смеяться. — Почесываю щетину на подбородке. — Ладно, возможно.

Когда Стелла не отвечает, вмешивается Сэм.

— Здесь никто не судит музыкальные вкусы.

— Джакс судит, — произносит она с некоторым раздражением.

Странно слышать от нее мое сценическое имя. Хотя на данный момент я не могу назвать его полностью сценическим. Я слышу имя Джон только когда один из парней или Бренна злятся на меня. Я так долго был Джаксом, что имя Джон едва ли теперь мое. Но по причинам, которые я не до конца понимаю, предпочитаю из ее уст слышать именно его.

— Джакс, должно быть, сноб, — говорит Сэм, врываясь в мои мысли. — Он англичанин.

— Это знак отличия, — ухмыляюсь я. — А теперь расскажи нам свои темные секреты, Стелла-Кнопка.

Я хочу их все. Какого черта? Почему? Почему мне вообще есть до этого дело?

Не видя то, как я озадаченно нахмурился, Стелла вздыхает.

— Ладно. Мне было шестнадцать, и с несколькими друзьями я пошла на повторное выступление «Pulp Fiction» в один из тех больших театров. — Я уже оживляюсь, на губах появляется улыбка, потому что знаю, что она собирается сказать. Ее румянец чертовски очарователен. — И там был гитарный отрывок, сыгранный…

— Диком Дейлом, — произносим мы с Сэмом в унисон.

— «Misirlou», — прижимаю я руку к сердцу, — блистательная классика.

Стелла, кажется, рада нашему одобрению. Хотя, честно говоря, упомяни она какую-нибудь дерьмовую мелодию, я не сказал бы ни слова. Сэм прав: здесь никто не судит.

— Просто он был настолько свободным и быстрым, — говорит она. — Я хотела почувствовать эту свободу.

Почему? Почему, когда она это произносит, в ее глазах появляются тени? Я рассеянно скребу грудь, где кожа стала горячей и тугой. Моя заинтересованность этой девушкой выходит из-под контроля. Я спокойный и собранный, я айсберг — далекий и одинокий.

Ах, черт, даже я не могу проглотить эту чушь.

— Ты в порядке? — спрашивает Стелла, явно увидев слишком много.

— В порядке. — Я смотрю в ответ, надеясь, что она отстанет. — А что?

Она пожимает плечами.

— Ты как выглядишь так, словно у тебя несварение желудка. — Сэм хихикает, а Стелла улыбается как Мисс Невинная Помощница. — Я уже собиралась предложить тебе антацид.

— Мило, — бормочу я. — Мой желудок работает как часы, Кнопка. Но как только почувствую дискомфорт, сообщу тебе об этом.

Она крепко сжимает губы, и я не могу сказать, пытается ли она не рассмеяться или разозлена. Вероятно, и то, и другое.

Я прерываю молчание, повернувшись к Сэму.

— У тебя есть струны?

Я практически забыл, зачем изначально сюда пришел.

— Конечно.

Он направляется в подсобку, оставляя нас наедине.

— Сэм невероятный, — говорит Стелла. — Я собираюсь спросить его, не хочет ли он в мою очередь сэндвичей.

— Очередь сэндвичей?

Она изучает педаль эффектов¹² на стойке.

— Некоторые люди не любят покидать магазин ради обеда. Поэтому я приношу им сэндвичи.

Я знаю, что таращусь. Не могу удержаться. Я не встречал никого, похожего на эту женщину. Не встречал человека, настолько преданного цели принося простые радости заставлять людей чувствовать себя лучше.

— Кто ты?

Она хмурится, будто я сошел с ума. Я начинаю думать, что с ней у меня так и получилось.

— Я — Стелла Грей, — просто отвечает она.

Качая головой, я смотрю на нее с кривой улыбкой.

— Ты удивительная женщина, знаешь об этом?

Ее щеки краснеют.

— Разве такие не все женщины?

— Не такие, как ты.

Во всяком случае, не для меня. Я люблю женщин и преклоняюсь перед их силой и умом, но ни одна из них не очаровывает меня так, как Стелла. Я мог бы провести весь день, с восторгом ожидая услышать, что она скажет дальше. Предупреждающий голос в глубине моего сознания говорит, что мне, вероятно, стоит беспокоиться из-за этого, но я игнорирую его, наблюдая, как она краснеет. Прекрасная смесь розового и красного.

Из подсобки возвращается Сэм, держа в руке черно-белый Фендер Стратокастер семьдесят шестого года с кленовым грифом.

— У меня для тебя кое-что есть. Дэвид сказал, что ты спрашивал о нем.

— Твою мать, — выдыхаю я, — скажи, что мы говорим об одном и том же Дэвиде.

— Ты это и сам знаешь. — Сэм передает мне гитару. — Сзади подписана.

Естественно, на обратной стороне подпись, сделанная специально для меня.

Стелла смотрит на нас расширенными глазами, абсолютно не понимая, что происходит.

— Кто такой Дэвид?

Я взвешиваю в руке гитару с широким корпусом, прежде чем положить ее на колени.

— Ты знаешь его как ведущего гитариста «U2». Мы несколько раз зависали вместе, говорили об обмене гитарами. — Я проверяю струны и слегка настраиваю. — Я думал, что это один из тех трепов от балды, понимаешь? Похоже, мне придется выбрать и отправить ему что-то приятное. Оно того стоит.

— Ты влюблен? — спрашивает она с нежной улыбкой.

Я поворачиваю гитару.

— Сейчас это больше похоже на похоть. Мне нужно будет узнать ее лучше, чтобы понять, превратится ли это в любовь.

Стелла издает веселый смешок, и я подключаю Стратокастер к усилителю. Низкий гул поражает меня в самое сердце. В основном, я известен как солист «Килл-Джон». Когда мы с ребятами создавали группу, кто-то должен был взять на себя ответственность за песни. А у меня самый сильный голос… хотя Киллиан не бездельничает и довольно часто поет. Что еще более важно: у меня было самое большое эго. Я жил в центре внимания, в то время как Киллиан предпочитал держаться в стороне. Но моя любовь к музыке началась с гитары, и я всегда буду считать себя в первую очередь гитаристом.

— Готова, милая? — шепчу я гитаре. Ожидая, когда я начну, она напевает у меня в руке. Я поднимаю взгляд на Стеллу. — Что ты хочешь, чтобы я сыграл?

Голубые глаза расширяются, а розовые губки удивленно раскрываются. У меня появляется внезапная потребность приблизиться и поцеловать их. Представляю себе вкус шоколадно-мятного мороженого на ее языке. Стелла покусывает нижнюю губу, и я подавляю стон. Как только гитара попадает ко мне в руки, сразу приходят мысли о сексе. Одно с другим навсегда связаны. Что хреново, потому что если речь идет о трахе, то я на диете.

Айсберг, чувак. Будь как айсберг.

— Одну из твоих, — отвечает она, к счастью, врываясь в мои блуждающие мысли.

Я качаю головой.

— Это будет слишком хвастливо.

Она фыркает.

— Ты одаренный музыкант. Играть собственную музыку — не хвастовство.

Как я могу объяснить, что прямо сейчас игра чего-то своего мне причинит слишком много боли? Моя музыка — это моя душа. Играть ее для тысяч неизвестных — это для меня не реальность. А играть для этой женщины, которая видит слишком многое? С таким же успехом я могу вскрыть вены.

Я пожимаю плечами.

— Несмотря на это выбери что-то другое.

Она обдумывает варианты, морща свой маленький носик.

— Хочешь сказать, что раньше это была гитара Эджа?

Я киваю, не доверяя себе говорить. Несмотря на то, что не могу позволить себе полностью раскрыть душу, хочу сыграть для Стеллы, показать, на что я способен. Она раньше слышала, как я играл, но это было не для нее. И она была зла. Сейчас все будет правильно. Подарок, даже если она об этом и не подозревает.

— Тогда, думаю, ты можешь сыграть «U2», — говорит она.

— Идеальное решение. Какую композицию?

Ее радость заставляет лучи солнца пробиться через тучи.

— Оставлю выбор за тобой.

Несмотря на то, что я попросил ее выбрать, тот факт, что она вернула мне право выбора и доверилась сыграть ей что-то хорошее, заставляет мою грудь некомфортно сжаться. Я провожу рукой по аккуратному изгибу верхушки Стратокастера, и под моими пальцами древесина ощущается шелком.

Я выступал перед звездами кино. Играл для членов королевской семьи, артистов и других музыкантов. И никогда не колебался и не испытывал необходимость произвести впечатление. Создавать музыку — это как дышать. И все же я внезапно встревожился. Для Стеллы хотелось сделать все правильно.

Она ждет, ее щеки горят, глаза сияют, великолепная копна золотисто-рыжих волос обрамляет круглое личико. Неужели однажды я подумал, что она обычная? Я был гребаным слепцом.

Дрожа, начинаю играть первую пришедшую на ум мелодию. Понятия не имею, знает ли она выбранную мной песню, пока не поднимаю взгляд и не вижу ее лицо. Господи, благоговение. Это слишком.

Я отворачиваюсь, стараясь сосредоточиться на игре, в то время как на самом деле прячусь. Но не останавливаюсь. Я начинаю петь «All I Want Is You». Это одна из первых выученных мною песен. Она красивая, незабываемая и всегда мне нравилась, но никогда для меня ничего не значила. И сейчас я не позволяю ей что-либо значить.

Я пою и играю, заставляя все остальное исчезнуть. Или пытаюсь. На задворках сознания Стелла. Она смотрит на меня. Слышит мой голос, песню моей гитары.

Но желая показать ей, насколько красива эта гитара, я все равно выбрал композицию, акцент в которой на голосе. Я не могу потеряться в этой песне. Хорошо петь — значит, впустить эмоции в это уравнение.

Постоянная тяжесть внутри меня превращается во что-то более плотное, вязкое и теплое, затем тугое и тонкое. Сильное желание. Вот что такое это неприятное чувство. Чертова тоска.

Я вкладываю ее в музыку, стараясь выпустить на свободу, убраться от меня.

По спине стекает пот. Горло горит, когда я пою о данных обещаниях, любви до гроба и простой нужде любить и быть любимым.

Я слишком много думаю, что никогда не заканчивается хорошо. Эмоции душат меня, хватают за горло и крепко сжимают в тиски. Меня сейчас стошнит. Руки дрожат. Следующий аккорд слабый, голос срывается с тональности.

Я заканчиваю песню с искаженным звуком, чувствуя, что Стелла и Сэм смотрят на меня, ожидая объяснений. Унижение покалывает мою спину.

Но потом Стелла хлопает. Я так потрясен этим звуком, что вздергиваю подбородок.

Она лучезарно улыбается мне.

— Потрясающе.

Она действительно так думает. Не знаю, как она пропустила полное дерьмо под конец. Или, может быть, она его проигнорировала. В любом случае, стены давят на меня. Айсберг рушится. Мне нужно уйти. Нужно побыть одному. В одиночестве есть странная безопасность.

И, возможно, именно поэтому, как только заканчиваю свои дела с Сэмом и договариваюсь о доставке Страта, делаю все возможное, чтобы как можно больше отдалиться от Стеллы, ведя себя как самый большой из возможных придурков.