Жена без срока годности

Глава 23. Открытая дверь

— Пожалуйста, не закрывай дверь.

Андрей наконец поднялся, и мой взгляд поднялся следом за ним, потому что прилип к его напряженному лицу. Хоть бы не улыбался, а то эти попытки напоминают натягивание детской резиновой маски на взрослую морду. Пусть лучше она остается кирпичом — меньше сил потребуется, чтобы разгадать его мысли. Не врет же — снова приперся ко мне, потому что дома плохо. Сначала от матери сбежал, теперь от бабы… И от меня уйдет — как тот колобок, я же не стану для него Лисой. Я такое не ем, я на анти-дебилойдной диете… Может, Романна права — избавилась от двух дебилов и должна сплясать канкан на их костях, а не вешать в шкаф на отдельные вешалки вперемежку со своими майками.

Я не встала со стула, чтобы хотя бы прикрыть дверь. Через минуту ноги замерзли, и холодок начал подниматься к вискам, которые я сжала пальцами. Ну как у нее получается так легко отстегивать поводки и выбрасывать впившиеся в шею ошейники? Ничего не болит? Потому что болеть нечему или у нее есть лекарство от проблем с сердцем, капли датского короля… Как у нее получается приглашать в дом нового мужа мужа старого? Как она сумела остаться с отцом дочери в дружеских отношениях, как? Почему у меня все по-идиотски: либо врозь, либо снова на шее? Зачем я вышла замуж за Сунила? Почему не оставила просто в любовниках? Мы же все равно делили все счета, так почему я не в силах воспринимать его просто как соседа, который съехал, а не мужика, который от меня съебался… Другого слова нет — Романна права. Пожил один — не понравилось. Один был один двадцать лет, другой — всего год, но какая в сущности разница?

— У тебя все хорошо? — услышала я минут через пять.

И перед моим взглядом снова предстало знакомое лицо, словно Андрей никуда не уходил. На двадцать лет не пропадал. Это я пропала в непонятном мире, в непонятных отношениях — была на заработках, сказать проще…

— Не видишь? — не опустила и не подняла я глаз, не убрала одеревеневшие пальцы от ушей.

Уши не горели — мне не было стыдно ни за что, ни за одну минуту нашей с Андреем общей жизни и жизни порознь.

— Голова болит?

Вместо ответа я прикрыла глаза.

— Давай за коньяком в таком случае сгоняю.

— А каком таком случае? — открыла я глаза. — Налей мне вина и сядь.

Захотелось закончить фразу в рифму, и я это сделала совсем шепотом. В мате нет ничего страшного или предосудительного: молчание и кирпич вместо лица куда страшнее.

— Экономишь на мне? — подняла я взгляд выше бокала, наполненного лишь наполовину.

Не взяла его из рук Андрея, поэтому он вернулся к раковине, у которой осталась едва початая бутылка.

— Столько хватит?

Долил не до кантика, но больше ста миллилитров точно. Я сделала глоток — без тоста, пустых слов было сказано довольно много, горьких в массе своей, портить ими вино не хотелось. Терпкое, густое, ароматное — такой должна быть жизнь, а мы ее вечно бодяжим. Мужчина должен быть коньяком — выдержанным, прозрачным и дорогим. Мне же одни дешевки достаются, а клеят на себя пять звездочек. Лицемеры!

А Лебедев действительно мерил мое лицо взглядом — недовольным. Не сказать, чтобы каким-то уж внимательным, изучающим. Отошел, сел на стул, ноги вытянул по направлению к кухне, скрестил ботинки. Блестят. Начистил. Но не все то золото…

— Вкусно?

— Не противно. Андрей, что ты от меня хочешь?

— Что я могу хотеть от тебя? Только тебя. Все остальное у меня есть.

— Зачем мне ты?

— Ради детей.

— Зачем мне дети?

— Это у тебя спросить надо… Не пробовала? Задавать сама себе наводящие вопросы?

— То есть ты детей не хочешь?

— Если это условие, чтобы получить тебя, смирюсь.

— Они не вещь.

— Сейчас они вещь, ты это знаешь. Если они собственной матери оказались не нужны…

— Я знаю ребенка, который собственному отцу оказался не нужен… Он не вещь.

Мы перебрасывались фразами в темпе пинг-понга, а сейчас Андрей пропустил мяч. Цок-цок-цок… Лебедев раза три приподнял ботинок и опустил ногу на кафель пола.

— Я объяснил тебе свой выбор, — изрек он наконец.

— Допустим, я его даже съела. Как ты представляешь себе свою жизнь со мной и с детьми? Я-то свою легко — я выхожу на работу семь дней в неделю. Потому что это нужно мне и моему родному сыну. Ты готов развозить этих детей по школам и прочим активитиз?

— Мы же не будем эти мелочи обсуждать…

— Отчего же! — я вернула на стол почти пустой бокал. В груди не жгло, во рту саднило. — Ты мне тут планы на три пятилетки предлагаешь построить. Девочке три года — да даже в восемнадцать, отправив ее в университет, я не буду чувствовать себя свободной от родительских обязанностей. Я сейчас это прохожу… И думаешь, эти дети будут говорить тебе спасибо за борщ и новые ботинки? Они будут ждать любви, обнимашек и семейного отдыха. Ты это понимаешь? Ты хоть немного представляешь себе, что такое растить детей? Ты только родить смог, остальное прошло мимо тебя…

— Я ничего не должен представлять. Это ты пришла ко мне с идеей об усыновлении. Я о таком варианте никогда не думал.

— Знаешь, даже независимой кошке мало того, чтобы хозяева насыпали ей вовремя корм. Ей нужно внимание. А ты говоришь про детей.

— Да не говорю я про детей! — повысил голос Андрей. — Это ты про них говоришь! Если тебе они не нужны, то мне — тем более!

— Тогда о чем нам с тобой вообще говорить! Налей мне еще! — это я ткнула ему в грудь бокалом, ничего другого под рукой не было, чтобы проверить, живое там в груди сердце или камень.

— Не надо напиваться, — сказал уже тогда, когда забрал бокал и поставил в раковину. — Мне твои трезвые истерики противны.

— Так какого хрена ты еще здесь? — кинула ему в спину.

— Потому что, когда ты молчишь, ты мне очень нравишься, — повернулся он ко мне лицом. — Мы можем не орать? Помолчать, подумать, пожить… Просто пожить вместе. Можем?

— А ты-то сам, как думаешь? — спросила я, не опустив взгляд, но опустив плечи. — После всего… Как это вообще возможно? Если нас ничего не держит подле друг друга… Уже ничего, давно ничего.

— Врешь…

Андрей сделал шаг и остановился, опустил глаза мне на руки, и я только сейчас заметила, что те в замке и выстукивают по краю стола битый ритм.

— Давно бы дверь закрыла. Давно бы на хуй послала. Не посылаешь — значит, держит что-то подле меня. Другого объяснения не вижу…

Еще одного шага я не заметила — смотрела в стол и увидела только ладонь, когда та прижала к холодному бездушному стеклу мои пальцы. Ледяные.

— Хватит… — сказала ему тихо, на поднятие тона не нашлось сил.

Меня будто сдули в этот момент — дернули за веревочку и пшик, шарик лопнул — была вся я да вышла. Не дышала, потом как выдохнула громко и попыталась освободиться от горячего колпака, но в итоге сжала его пальцы и замерла — таким странным и до боли знакомым показалось оно сейчас, это давно забытое ощущение. Прочувствовалось за секунды до дрожи в висках: я успела похолодеть и вспыхнуть за долю третьей секунды. Чертов недосып, противное французское пойло — язык защипало, зубы заскрежетали, в сердце что-то хрустнуло и отлетело в живот, больно кольнуло в боку. Пора на свалку…

А ведь месяц назад еще была полна жизни. Потом за перелистыванием фотоальбомов, вымачиванием колец в шампанском, доставанием из загашника бумаг о бракоразводном процессе я почувствовала себя старухой. Взбодрилась убойным количеством кофе и вот — одного бокала хватило, чтобы меня скрутило не по-детски и не по-взрослому, а просто так — по-дурацки.

— Ты давишь, — процедила я тихо сквозь сжатые зубы.

Боялась, что как на родах они начнут ни с того ни с сего стучать — ну, рожу я уже в нашем разговоре что-то достойное романа или так и останусь на уровне черновика? Брейнсторминга, брейнвошинга — промыла я себе мозг дорогим пойлом, промыла… И так ничего и не промямлила более-менее внятного…

— Так лучше?

Его пальцы разжались и сомкнулись на запястье, и пульс сразу скакнул на сто.

— Я не про пальцы…

Про них я не говорила, их я чувствовала — предательское тепло разлилось по телу. Это ты, вино, подействовало с опозданием? Или это ты — вина за… За то, что все так по-дурацки у нас получилось. Расстались не по-человечески и встретились, как два урода… А жили? Как дураки, что ли?

— Андрей, ты ведешь себя мерзко, не находишь?

— Я тебя не напоил. Ты что-то приняла до вина? Предупреди заранее…

— Не смешно.

— А я не смеюсь.

Еще скажи плачешь — плакала я. С чего вдруг разрыдалась — передоз Лебедевым, передоз… Я отвыкла, иммунитет исчез… Я сейчас не просто разревусь, я развалюсь на тысячу маленьких кусочков, невнятных Марин.

— Марина, ты чего?

Головы поднимать не пришлось. Он то ли присел у стола на корточки, то ли вообще встал подле моего стула на колени. Я бы могла его оттолкнуть, но в тот момент не захотела. В тот короткий, короче вспышки молнии, миг я его обняла — не руками, их мне было не поднять. А всей собой, ткнулась носом чуть ли не в спину, а грудью вжалась ему в плечо.

О чем плачу? Да не о нем скорее всего. О Суниле — я не плакала целый год, я держалась из-за дочери, а потом из-за работы, на которой хотела удержаться, чтобы получить все выплаты — даже когда менеджер, получив разнарядку сверху, пытался уговорить меня уйти по собственному желанию, я ответила мысленно — размечтался! Что я в своей жизни вообще делала по собственному желанию? Даже девственности лишилась по желанию Андрея, потому что в тот момент мне хотелось умереть из-за чертового гриппа и больше ничего…

— Хочешь выпить? — услышала я у самого уха, как когда-то давно совершенно другой вопрос: хочешь еще?

Да я спать тогда хотела — больше ничего.

— Напиться и забыться? — хмыкнула сейчас, вгрызаясь губами из-за такой запретной близости в нитки джемпера. — Бессонница машет крылами во тьме, не спится, не спится, не спиться бы мне… Помнишь, присказку чувака с энтропией?

— Помню другое из него: каждая новая связь понижает степень свободы…

Я так и не подняла рук, они плетьми висели вдоль карманов, пустых, в них не было платка, а нос был полон соплей. Но при этом мы с Андреем обнимались — его две руки заменяли все четыре по силе хватки.

— Выпить?

— Спать. Я жутко устала. Не могу больше…

— Пить? — дышал он мне в ухо.

— Воевать с тобой. Устала. Хочу спать.

— Со мной?

— Захлопни дверь, когда уйдешь…

— И оставить тебя одну в таком состоянии, чтобы ты через двадцать лет мне это припомнила? — хихикнул он совершенно глупо.

— Если будет эта встреча. Ты помирать собрался…

— Сейчас умру… От разрыва сердца.

— От оторвавшегося тромба быстрее… Андрей, убери с меня руки.

— Не хочу.

— Пожалуйста.

— Мне так хорошо…

— А мне нет. Мне плохо. Я хочу спать. Если пропущу сон, промучаюсь до утра.

— Я с удовольствием промучаюсь с тобой…

— Сказала же — нет. Я не собираюсь с тобой спать.

Руки вновь обрели силу, утратили ватность — и я перестала быть валенком — толкнула нахала в грудь, даже удержала его на долю секунды на расстоянии вытянутой руки, а потом наши груди встретились вновь и губы — в первый раз.

Я не стала отталкивать Андрея — глупо, по-детски, просто не стала целоваться с ним по-взрослому: зубы стиснуты, язык прикушен не им. Его язык уболтался и не победит моих верных солдат из слоновой кости. Ох, да — спокойствие сейчас слоновье: ну ведь надоест ему когда-нибудь мусолить мои губы и сам отвалится — насовсем. Прилип, как банный лист — ну так это все оттого, что в баню его часто посылала.

— За тобой должок, — наконец воспользовался Андрей языком по назначению.

Слишком близко, чтобы отвечать, слишком горячо его дыхание, чтобы бездумно обжигаться…

— У нас последнего секса не было.

Эти слова Андрея оказались волшебными — они откинули меня назад, на стул, на безопасное расстояние, и меня накрыло волной смеха.

— Да у нас никакого секса не было. Я хотела спать, просто спать…

— А я разве настаивал, хоть когда-нибудь?

— Нет, вот и сейчас не стоит начинать…

— Ты же говоришь, что я все делал неправильно. Пришло время исправить ошибки, не думаешь?

— Не думаю, — качнула я головой.

— Вот и не надо думать…

Я не подумала и оставила рот открытым — он поймал меня врасплох, и мне осталось только откусить ему язык, чтобы прекратил мотать мне душу дурацкими разговорами. Но Андрей не просил пощады, он только сильнее притянул меня к себе — настолько сильнее, что я соскользнула со стула ему на колени. Сидел ли он до этого на корточках, уже было неважно — теперь точно был на полу, и пол оказался холоднее всех тургеневских простыней. Покой? Спокойствие? Теперь это только снилось. Должок? Секс с выдержкой в двадцать лет? Прощание, чтобы поставить точку?

С Сунилом этой точки тоже не было. Окончательное решение о разводе мы принимали удаленно. Помнила ли я его поцелуи — просто не вспоминала. Вспомнила ли я губы Андрея — оказалось, что и не забывала.

Я решилась протестировать, что окажется глубже, рана, нанесенная мне бегством Андрея, или его нынешний поцелуй. Сразу озвучить ответ не получилось — и не только потому, что я больше не владела языком, который онемел в тисках когда-то до боли знакомых губ. Ответа просто не было. Язык безмолвствовал, а остальные части тела напряженно ждали, что же будет дальше…

Свободная кофта подарила рукам Андрея чрезмерную свободу, а меня эти руки сковали, собрав горячими подушечками пальцев кожу сначала на талии, затем под грудью, не стесненной из-за короткого сна бюстгальтером. Говорить о стеснении вообще не приходилось — нет ни языка, ни желания строить из себя недотрогу. Девичьему жеманству в наших отношениях не нашлось места: никакого ухаживания по сути и не было. Ну, если не считать купленный конспект шоколадно-букетным периодом… В наших отношениях было всего две фазы: полного игнора телесного и использования тел в полную силу все свободное от учебы время. Другого не было дано обстоятельствами свыше.

А что дано сейчас? Два взрослых человека, которым в сущности плевать, что о них подумает высокоморальное общество, в котором они не состоят. Секс так секс. Можно же просто получить удовольствие, сказать друг другу спасибо и разойтись, как в море корабли. В океане чужих надежд и чаяний будем тонуть по отдельности. Говорить больше не о чем. От разговоров мы плавно перешли к поцелуям. Может, первая встреча губ прошла не так гладко, как двадцать лет назад: были небольшие разногласия в движениях, но закончились, когда я передала всю инициативу Андрею и стала просто ждать.

Ждала, что скажет тело. Мозг давно уже решился на секс с незнакомцем. Если до утра забыть, как Лебедев с нами обошелся, то действительно, почему бы один раз и не согреться, не прибегая к помощи теплых носков и пухового одеяла, которые мне заменяли ночью паровое отопление?

Первая дрожь прошла незаметно. Растворилась в терпкости мужского одеколона. На смену ей тепло, увы, не пришло. Соски заострились, грудь отяжелела, но тело не возбудилось, грудь просто мешала, как при беге — хотелось отстегнуть ее и выкинуть. Только и всего…

— Андрей, ничего не выйдет, — сообщил мозг моего языку, который вспомнил наконец, для чего находится у меня во рту.

Поигрались, как говорится, и хватит. Я поймала под кофтой горячие, сухие, чуть шершавые пальцы и, сняв с груди, прижала их к животу — мы оба чувствовали пульсацию, но теплота до ног так и не дошла. Это могла знать только я. Ну а Андрей мог бы догадаться…

— Я слишком устала, — предложила я ему в утешение самую безобидную причину такого своего безразличия.

Не отвращения. Оттолкнуть его мысли не возникало. Может, я бы и процеловалась с бывшим мужем до самого утра. Только он хотел большего. А я — как увидела, нет. Себя не обманешь — секс сексом, а голову никто не отключал…

— Тебе ничего не надо делать. Просто расслабься… — придумал он выход из безвыходного положения.

Почему мужики уверены, что женщина может расслабиться на счет три? Хотя бы на счет три…

Андрей заглянул мне в глаза в надежде вернуть губы, но получил носом по зубам.

— Не смогу, — сказала с не притворным вздохом, самой было почти до слез обидно. — У меня год мужика не было. Я не смогу поймать волну. Так что извини. А ублажать тебя у меня нет ни сил, ни желания. Так что тоже извини.

Вот тут я уж точно не врала. И Андрей понял, что услышал истинную правду. И сглотнул — очень громко. Или это мой слух оказался единственным органом чувств, который среагировал на близость Андрея.

— Налить еще?

В голосе надежда. Глупый…

— Не поможет… — выговорила я со стопроцентной уверенностью.

Андрей же с неменьшей продолжал держать руки у меня на талии, вдавливая большие пальцы в пупок.

— Здесь бриллианта не хватает…

Пытается закрыть обиду шуткой — зачем? Не первый год друг друга знаем… Не дети, не влюбленные… Ежу понятно, что обидно. Особенно мужику. И, конечно, будь у меня другое настроение, будь у меня к нему иные чувства, я хотя бы ширинку ему расстегнула, а сейчас…

— На солнце в сердцевине суккулентов капельки воды блестят, как стекляшки.

— Ты не сухая. Доказать?

Мои штаны без молнии, на толстой резинке, ну а трусы оказались на месте совершенно случайно — обычно сплю без них… Чужая ладонь скользнула по моей гладкой коже, пальцы примяли пару тройку волосков, оставленных сторожить заветный вход в преисподнюю — открытый, влажный, даже немного теплый, но мертвый для всего остального.

— Пять минут и гони меня к черту…

Андрей снова попытался меня поцеловать, но я ускользнула.

Очертила губами линию подбородка, чувствуя, как нервно дрожит запретный плод — адамово яблоко и не одно оно. Моя коленка скользнула по его бедру вниз и чуть надавила на плотно застегнутую молнию. Больно? Наверное, очень… Душевной боли мой бывший муж не чувствует, так пусть хоть своей телесной даст мне насладиться.

Я же внутри чувствовала только его руку и больше ничего: пальцы поднимались вверх, уходили ниже, затем глубже… Но из этих глубин не рождалось ничего, кроме раздражения.

Наконец Андрей выдохся и притянул меня к себе свободной рукой, пытаясь скинуть острую коленку с причинного места. По инерции я подалась вперед, ноги сами собой разъехались и коленки тронули пол, ледяной.

Только вот ткань на брюках натянулась сильнее, но теперь он сам причинял себе боль, собственным локтем, пытаясь пальцами дотянуться хоть до одной моей чувствительной точки. Поделом — все сам, все сам… Вот точно так же собственными руками двадцать лет назад ты причинил боль нам обоим — закрыл дверь съемной квартиры. Не изменяешь себе, молодец…

— Бесполезно…

Я вся сжалась вокруг его пальцев — и рука замерла. Как и взгляд, но остановился не на моих глазах, даже не на губах, а на завитке передней пряди, которая касалась складки на джемпере.

— Расслабься…

— Уберешь руку?

— Как скажешь.

Резинка, пусть и слабая, но натянутая его рукой, точно у рогатки, ударила меня по животу. Я убрала пальцы со своих бедер и тронула ими пол, чтобы слезть с Андрея.

— Мне уйти?

Я не обернулась, стояла к нему спиной, пока поправляла под штанами мокрые трусы.

— Оставайся. Квартира большая. Можешь даже выпить. Две капли убивают только лошадь, а ты конь, — обернулась я с бутылкой в руках.

— Который борозды не вспомнил.

Улыбка у него вышла жалкая. Мне бы порадоваться, но сердце не возликовало, а сжалось — до боли, до покалывания. Не там колоть должно было, не там…

— Расслабься, — повторила я его просьбу и протянула ему бутылку.

Андрей поднял на меня глаза и протянул руку. Ту самую, еще пахнущую мною.

— Прямо из горла предлагаешь пить?

— А чего посуду пачкать? Всю бутылку не выпьем, остальное выливать… Не хранить же…

— Оно не портится день-два.

— Откуда знаешь? Не пьешь же…

— Вино хорошее не превращается в уксус за пару часов.

Он протягивал руку, но я не могла испачкать бутылки. Подошла к столу, взяла свой бокал и начала его медленно наполнять.

— Марин, пошли в постель… По-человечески все получится…

Он оставался на полу и сейчас явно стоял на коленях, потому как сжимал мне бедра с утроенной силой. Коленки у меня стиснуты, спина вытянута стрункой, как и все нервы — Андрей прошелся носом от дрожащей под коленкой мышцы до ягодицы, в которой начинал пульсировать седалищный нерв. Сейчас как откусит от меня лакомый кусочек…

— Выпить хочешь или как? — глянула я через плечо вниз, вывернув позвоночник до предела.

— Нет. Пей сама… Мне чая хватило…

Я уткнулась носом в бокал, а Андрей попытался той же частью тела пробурить проход между моих твердых бедер. Потом сдался — поднял руки кверху и принялся скручивать штаны, вместе с трикотажем трусиков. Дошел до самого низа. Тапок на мне давно не было, так что с приподнятой ноги Андрей стянул носок и оставил меня пить вино в позе цапли, проверяя на зубок работу моей педикюрши.

— Я могу простоять так до утра — могу вообще на руках, — улыбнулась я в бокал.

Андрей отпустил мою ногу и взялся за другую. Я допила бокал и налила себе еще вина.

— Марина, перебор. Остановись.

— Хоть усну. Думаешь, проблююсь? — посмотрела я вниз на скомканный в его руках серый трикотаж. — Третьего не дано?

— С меня течет, Марин.

— И? Я на гармонах.

— Может, поэтому тебе не хочется?

— А может поэтому? — я ткнула полным бокалом ему в лицо.

Не облила, просто чокнулась с его вздернутым носом. — За твое здоровье! Чтоб с тобой хоть кому-то хотелось…

Третий бокал пошел легче второго, хотя наоборот меня от кислоты должно было перекосить.

— Хватит!

Андрей стиснул мой локоть и потянул руку вниз — пришлось оторвать губы от винного стекла.

— Поставь бокал! — скомандовал он, и я подчинилась.

Но руки от стекла столешницы не убрала, вдруг почувствовав легкое головокружение. Сейчас легкое, а потом… Что потом?