Жена без срока годности

Глава 26. Горячий кофе

Наверное, когда человек долго не пьет, он начинает пьянеть без вина и нести бред с абсолютно непроницаемым лицом, еще и вести при этом машину. Быть пассажиром в такой машине дело не из приятных, но коль назвался груздем, как говорится…

На рожон я больше не лезла. Впервые за долгие годы мне действительно что-то было нужно от Лебедева, что-то очень и очень важное, и снова не для меня. Первый год ожидания возвращения Андрея и следующий уже в разводе я часто мечтала услышать в трубке его голос — не ради меня, отнюдь. Ради ребенка, который не должен был расти без отца. Я до сих пор помню наши долгие разговоры в беременность — Андрей говорил, что мы подписали договор на восемнадцать лет, что бы ни случилось. Он говорил серьезно, и я с таким же серьезным видом кивала. Как быстро все забылось и как быстро повторилось с другим мужчиной — Сунил четко выполнил свои обязательства перед ребенком и женщиной, которая родила ему дочь.

Непонятно, что лучше — восемнадцать лет жить в браке, который тяготит, или сбежать на второй год. И оба с пеной у рта будут мне доказывать, что все было не так, что они были со мной счастливы и вообще это я — редиска, нехороший человек, неправильная женщина.

Сейчас я действительно собираюсь подписать с Лебедевым настоящий договор на ребенка. Сколько он продлится — год, два, сколько там бюрократы будут снимать родительские права с меня и вешать на Романну, непонятно. Да и возможно ли это вообще? Может, нам с ней придется в итоге заключить всего лишь устный договор. С ней не важно, как договариваться — на словах или на бумаге, она не подведет. Впрочем, и с Андреем не важно — он просто не договороспособный. “Я жил без отца, и я в страшном сне не хочу представлять себя в качестве воскресного папы, лучше уж никак…” — эти слова он говорил до нашей свадьбы, не помню уже по какому поводу. Увидели, наверное, в парке какого-нибудь папу с ребенком. Тогда я не придала этой фразе особого значения, но мозг почему-то запомнил и потом восстановил в моем сознании с точностью до интонаций, чтобы я осознала наконец, что Лебедев зря ничего не ляпает: он не стал воскресным папой и его ребенок не остался без отца, я нашла ему замену, и Алекса Сунил вырастил без эксцессов, до победного конца. Возможно, действительно, некоторым мужикам дочери противопоказаны, вот он и не справился, срезался на финише. Или мы просто безбожно избаловали Элис себе на голову…

— И что ты собрался делать с этой женщиной? — решилась я поддержать наш дурацкий разговор.

Андрей ответил не сразу, задумался или в тот момент просто не хотел отвлекаться от дороги.

— Любить. Этой женщине больше ничего не нужно.

— Вот как… — поджала я губы. — Бывают же такие женщины. Вот только беда, ты любить не умеешь. Когда любят, тогда стараются не делать больно.

— Я пытался уберечь тебя от ошибки…

— Боже, Андрей! — я затрясла руками перед собой, точно припадочная. — Ты просто сбежал от проблем. Ты ни о чем не думал. Обо мне ты думал только в связке с собой и ребенком. Тебе было плевать, что я чувствую. И сейчас плевать — ты не изменился!

— Значит, ты сможешь меня вновь полюбить?

Я опустила руки на колени и глаза — туда же, начала смеяться. Тихо, обреченно.

— Андрюш, нам по сорок пять лет… О какой любви ты говоришь? Лет десять, и у тебя все отвалится.

— Десять лет — это вечность.

— Тогда мы прожили порознь две вечности, — перестала я смеяться и зажмурилась.

Пока без макияжа, можно и всплакнуть над пафосными речами Лебедева.

— Андрей, давай без этих игр, а? Ты просто помогаешь мне вывезти из страны больного ребенка, делаешь доброе дело и все. Я не готова ни к чему большему. Если ты не готов помочь просто так, то можешь даже паспорт мне не делать.

— Я его тебе сделаю, — ответил Андрей слишком уж быстро, будто заранее продумал все возможные ходы в этой дорожной беседе. — Мне наследство некому оставить.

Ну да, забыла…

— Семье дяди оставь.

— Не хочу.

— А я не хочу твои деньги и не хочу тебя самого. Когда хотела, ты смылся, а сейчас мне очень хочется намылить тебя, чтобы ты снова куда-нибудь смылся уже наконец.

— Я помоюсь, не переживай…

Нахал! Хорошо, не стал еще демонстративно нюхать подмышки. Повзрослел? Да нет, идиотом так и остался. Или играет? Или нервы сдали? Не только у меня…

Дома Андрей предложил мне вылечить нервы алкоголем.

— Капнуть в кофе виски? Для вкуса? — спросил, стоял над кофеваркой.

У нас кофемашины оказались одной фирмы — надо же, до сих пор вкусы сходятся. Дураки… Квартира у него в новостройке, одиннадцатый этаж, подземная парковка, охрана. Никакого шика — его миллионы в бизнесе, только зачем? Впрочем, зачем ему одному загородный дом или проблемные соседи из настоящего “элитного” жилья?

— Виски? — скривила я рот. — Часто, гляжу, предлагаешь дамам выпить?

— Предлагаю и что? — он остался стоять, чуть ссутулившись, так сподручнее было наигрывать по краю столешницы собачий вальс, марш кобелей.

— Ничего. Просто откажусь.

— Брезгуешь? Никто из горла не пил, — повернул он ко мне голову и смотрел искоса с прищуром.

— Я просто не хочу пить. С утра. Со здешнего утра.

— А есть? Могу предложить йогурт или крекер с сыром? Или пойдем куда-нибудь позавтракаем по-человечески?

— Мне хватит чашечки кофе. До обеда доживу как-нибудь.

— Приглашаешь?

— Ты в душ шел.

— Я варю тебе кофе.

Кофе давно сварился. Сейчас он протянул мне чашку, горячую, и я взяла ее двумя руками, прямо как он недавно — мой плащ в прихожей своей квартиры. От тапок я отказалась по той же причине, что и от виски.

— Чувствуй себя, как дома.

Мой взгляд говорил без всяких слов — я не забуду, что нахожусь в гостях. При этом не могла не отметить домашний вкус кофе. Как дома, почти… Чуть-чуть кислее, потому что арабика итальянская, а не колумбийская, как я покупаю. Смотрела в окно и молчала. Нет, говорить вслух, будучи в кухне в полном одиночестве, я и не собиралась — не настолько еще башкой тронулась. Просто молчал внутренний голос: не возмущался, даже не роптал на то, что я наконец-то получаю удовольствие от того, что сделал Андрей — от сваренного им кофе.

Оставив пустую чашку на краю раковины, я решила не дожидаться, когда Андрей выйдет из ванной и прошла в спальню. Зачем? За светом и зеркалом — я же не могу получать паспорт без макияжа, а то на свою фотографию не буду похожа. Такое уже было, когда я побежала фоткаться для студенческого сразу после вступительных экзаменов. Прихожу получать фото, и женщина не может найти его среди заказов.

— Так вот же! — показываю на снимки, точно для памятника на кладбище.

— Это что, вы? Шутите?

Я не шутила — шутила природа, нервы и аппарат фотографа. Сейчас тоже смешно не было. Спальня как спальня, то есть не мужская, а унисекс с картинки журнала. Квартиру явно оформлял профессионал по одному требованию хозяина — закончите все быстро и молча. Я тоже не разговаривала с собственным отражением в зеркальной двери шкафа-купе, пока наводила на каменном лице красоту. Главное, не переборщить, не превратиться в Клеопатру или Нефертити — минимум макияжа, максимум спокойствия.

Придвинула пуфик к шкафу — положила на него косметичку, сама осталась на ногах, на твердых. Потом такой же твердой рукой отодвинула дверцу. И что? Ничего особенного — несколько пиджаков, вешалки с брюками, вереница рубашек, аккуратная стопочка футболок и маек. Сам бы Андрей никогда не смог содержать гардероб в таком идеальном порядке — тут без руки профессиональной уборщицы не обошлось. Ни одной женской вещи обнаружено не было.

— Не доверяешь моему вкусу?

Я с трудом не вздрогнула — обернулась с улыбкой, хотя ничего смешного не было: увидела сначала его отражение, завернутое ниже пояса в полотенце.

— Просто дверца была открыта, — соврала я.

Ну не догадается же он, что я просканировала его квартиру на наличие в ней женщины — мужским умом до этого не дойти.

— Она всегда закрыта, — выдал Андрей безапеляционно и широко улыбнулся.

Улыбался он и до этого, но сейчас уголки губ почти коснулись мочек ушей. По уши счастлив — ни дать ни взять. Ну, собственно это и есть наша патовая ситуация в сексе.

— Подбирала костюм к цвету моего свитера, ты прав… — попыталась я улыбнуться так же широко.

Помада свежая, губы не успели покрыться коркой.

— Подобрала?

— Футболку. Ты на работу потом?

— На обед с женой.

— На работу потом? — не стала я заострять внимание на чужеродном слове “жена”. — После обеда?

— Решил взять выходной. За город скатаемся? Ты там еще не была.

— В парке новые ели вырасти успели?

— Новое поколение белочек точно народилось. Я хочу провести этот день с тобой. Может, и вечер…

— И ночь? — поджала я губы и склонила голову влево.

— Об этом я могу только мечтать. Как было в детстве? Закрой один глаз и загадай желание?

— Размечтался одноглазый.

— Я оба закрыл, — и он действительно зажмурился.

— Ну тогда вообще слепой. Я все помню.

— А я нет…

Андрей вытянул руки и на ощупь двинулся в мою сторону.

— Решил одеться с закрытыми глазами во что бог в руки положит?

— Нет, раздеть тебя…

Сказал это Андрей в одном шаге от меня, руками он меня уже трогал.

— Этот цвет не подходит к выбранному мной костюму — нужен телесный, — проговорил он с закрытыми глазами и нащупал мою талию.

Под свитером тонкая трикотажная майка, под ней лифчик, а теперь еще и руки Андрея. Я не двинулась — стояла, ждала, не сопротивлялась, но и не выказывала желания помочь. Вырез большой, помада не смажется, не запачкает кашемир.

— Я уже накрасилась, — проговорила, когда Андрей резким движением освободил мои запястья от резинки рукавов.

— Я позавтракаю твоей помадой.

Свежая, без корочки — самый сок. Почти минуту Андрей держал скомканный свитер у меня за спиной, потом бросил, но не на пол, а опустил на пуфик под моей ногой поверх косметички.

— Вчера помада не была такой вкусной, — оторвался он от губ, чтобы размазать остатки бордового цвета по моей щеке.

— Вчера был блеск… Для губ, — хмыкнула я, и снова он закрыл мне рот поцелуем и принялся открывать застежку между сведенными лопатками, медленно, крючочек за крючочком, медленно-медленно, а потом еще повтирал металл в позвонки, прежде чем ослабить хватку своих губ на моем языке, чтобы спустить бретельки с плеч и скомканный трикотаж прижать к замершему пупку. И заодно — разбудить пульс внизу живота.

Я не отпустила его губы, мне захотелось оставить на них след от клыков, оторвать кусок живой плоти, чтобы почувствовать его кровь. Если, конечно, в этой части тела осталась хоть пара капель. Другую кровавую плоть я ощущала сквозь два слоя полотенца, она тыкалась мне в бедра, стянутые плотными брюками. Его язык сейчас такой же твердый, им не поворочаешь, вот Андрей наконец и заткнулся…

Молчит, только хрипло дышит и громко сглатывает. И наконец бросил к моим ногам мой же бюстгальтер, потому что бросать больше было нечего. Полотенце упало само, пока судорожными движениями Андрей выковыривал из петелек пуговицы вдоль ширинки моих брюк. Не специально на пуговицах выбирала, но как кстати такая преграда оказалась — еще пару секунд, если не минут, я смогу насладиться скрежетом его зубов.

Наконец обе руки нырнули под трикотаж и стянули все в один прием, но, увы, наткнулись на полусапожки — на шнурках.

— Марина…

— Они на резинке, — склонилась я к его макушке.

— Что на резинке?

— Ботинки. Расшнуровывать не надо, просто оттяни резинку, она как носок, и сними…

Это было последнее, что он с меня снял. Предпоследнее — все же брюки он не стал стягивать через ботинки. Бросил их возле пуфика и принялся проверять мои ноги на наличие невидимого капрона — прощупывал каждую клеточку, точно разминал гусиную кожу, сейчас невидимую, потому что у него дома было очень тепло. Или стало тепло — в его руках. Или после свитера я еще просто не успела замерзнуть…

— Что ты там ищешь? — смотрела я все еще вниз, на его склоненную голову.

Занят. Одной рукой наглаживает бедро, а другую я уже чувствовала совсем глубоко.

— Что не нашел вчера, — запрокинул он голову, продолжая стоять передо мной на коленях. — Желание. Найду, как думаешь?

— Ищите и обрящете..

— Не пошли…

— Так пошли… — извратила я его слова. — В кровать. Пока я не замерзла.

— Я растопил тебя горячим кофе? Сознавайся, — поднялся он наконец с колен и руками — по моей шее, чтобы я вдохнула полной грудью ответ, блестящий на кончиках его пальцев. А мое желание по-прежнему висело на волоске — мокром, но все еще упрямо прикрывающим вход туда, куда посторонним вход воспрещен. Только по пропускам — а у Андрея пропуск давно просрочен. Впустить? Или пусть сначала поставит новую печать и вклеит новую фотографию? Да у него с такой игрой на меня больше никогда не встанет…

— А горячего мужчины здесь нет и не будет? — прижала я ладони к его плечам, чуть подрагивающим, но точно не от сквозняка, который гулял сейчас только в душе и, возможно, только в моей.

— Согреешь, если остыл?

— Возьму холодным…

Но он был горячим — в моих руках, не в моих мечтах. И влажным — а влажных мечтаний тоже не было, была реальность — за окном начинался дождь. Питер осенью просто создан для любви — из постели даже важные дела на вытянут, но они могут в нее затянуть. Я же тут ради паспорта и ради ребенка. Не ради Андрея и не ради себя. Непонятно почему… Понятно, на чем… На матрасе, простыне, поверх одеяла — мягкого, скользкого…

Я соскользнула вниз, с бугорка подушек, на которые кинул мое обнаженное тело Андрей, продержав в воздухе не более пяти секунд. Лег рядом и распластал ладонь у меня на животе, точно пригвоздил к своей кровати ножом. Ну скажи, скажи уже: ты — моя, наконец…

Не сказал. Просто смотрит. Долго. Уже минуту. Светло, как днем. Так уже почти день. Утро мы простояли в утренней пробке. Я взяла его в районе запястья обеими руками, почувствовала под кожей бешеный пульс и опустила ниже. Силой протащила упирающиеся пальцы по влажному лобку туда, где они должны были прорыть тоннель в горе обид, которую Андрей сам между нами и воздвиг. Вдруг он словно очнулся и скинул мою руку — провожатые не нужны, он все помнит…

— Не предохраняемся? — наконец прохрипел он старый вопрос.

— Нет, поздно… Нужно было раньше…

— Ну и как после этих слов я должен себя чувствовать?

— Плохо. Ты должен чувствовать себя плохо. Ты же не спрашивал, больно ли мне, когда перерезал пуповину.

— Врач сказал, что не больно…

— Поэтому второй раз ты тоже без наркоза отрезал? Уехал. Думал, мне не будет больно…

— Думал, что будет плохо… Надеялся, что будет плохо без меня… Но ошибся. Тебе было хорошо… Иначе бы ты приехала ко мне.

Началось… Его сексом не корми, дай поговорить…

— Слушай, какого хрена ты испортил мне макияж? Я не для тебя старалась.

Не спросил, а для кого? Просто смотрел, словно давно не видел… Смешно, грустно, обидно…

— Можешь, как в песне? — ощутила я прилив неконтролируемой злости. — Он трахался молча, потом мгновенно засыпал… Ведь раньше у тебя это получалось… Не можешь, тогда даже не начинай… — шевелила я бледными губами.

Смотрит. Не насмотрелся. Ответит гадостью? Или мозгов не хватит? Хотелось надавать ему по мордам хотя бы подушкой. Раз ничего другого нет под рукой.

— Говорят, программисты самый циничный народ, — не забыл он мотив Чижовского хита нашей юности.

Я засмеялась, но не громко. Не разочаровал окончательно, но я по-прежнему злилась. Ударила его в плечо, но не сильно. Ответила на поцелуй, но не жадно. Андрей убрал с моего лица волосы, тронул губами щеку, и вот я уже ощутила его горячее дыхание ухом.

— Сколько стоит год твоей жизни?

Вопрос, конечно, интересный и вовсе не риторический, как могло бы показаться случайному уху. Только не моему, я прекрасно понимала, о чем меня спрашивают.

— Мы еще не обговаривали цену… — выгнула я шею, чтобы переманить его губы на грудь, пока не оглохла от его тяжелого дыхания. — И это минимум на три года. Это мой первый стартап, но буду сразу серьезной тетей, попрошу себе процент от компании. Процент, конечно, не получу, но на половинку вполне, как мне кажется, могу рассчитывать. Не думаю, что базисная зарплата выйдет более трехсот штук. Это копейки теперь, инфляция, мать ее… Поверь, ты получал в свое время больше… Но мне много сейчас не надо. На квартиру чтобы хватало и медицинская страховка была приличной. Так что не торгуйся, не получится… Это маленькие девочки ушами любят. Взрослые тетки используют для этого правильное место. Есть, правда, ещё одно, в которое я тебя пошлю, если не заткнешься и не займешься делом, о котором твердил с театра. Это у тебя роль такая, ругательная? Сегодня? — проходился мой язык по классике. — Сменить на трахательную точно не получится? Может, тогда другой сценарий тогда попробуем? Оденемся и разбежимся?

С Сунилом мы были из разных культур, не ввернешь в тему крылатое выражение, из скудных английских киноцитат диалога не составишь. И в душе я очень скучала по эзопову языку. Но, черт возьми, сейчас мне хотелось погрузиться в немое кино, а пока оно оставалось просто не моим. Ну и муж не мой, он ничей, просто бывший…

— Это не последний стартап, — мямлил он слова, сминая мои губы. Грудью не заинтересовался и даже на шею не взглянул. — А у нас это точно последний шанс.

— На что? На кой ты мне сдался? Второй шанс был бы, вернись ты вовремя из Питера. Зачем тебе я сегодня? Тут столько молодых баб, хоть утрахайся, пока стоит. Америка тебе не нужна. Дети тебе не нужны… Галочка нужна? Вся жизнь для галочки? Это же скучно, Андрюш. Зачем тебе это?

— Не знаю. Почему на все должен быть ответ?

— Зачем тогда задавать вопросы, если ответы не нужны? Мы делаем что-то для чего-то… Сейчас формально возвращаем мне статус жены, чтобы спасти ребенка. Нас самих не нужно спасать. У нас все хорошо. Было бы тебе плохо, ты бы пороги моих квартир обивал. Ты бы задрал меня до такой степени, что я выбила бы в суде запрет для тебя ко мне приближаться. Но ты спокойно жил без меня все эти годы. Я от тебя не пряталась, я была тебе просто не нужна.

— Просто тебе нужен был тогда другой человек… Я это понимал.

— Мне и сейчас нужен другой человек, и это не мои бывшие мужья. Но не настолько сильно нужен, чтобы я активно его искала.

— Ты выглядела довольно счастливой… На фотографиях.

— Ты их смотрел? Не поверю. Сейчас?

— Пока у тебя был открытый профиль в Фейсбуке.

— Зачем смотрел?

— Ты иногда постила Лешины фотки и всякую херню про него. Жежешку ты свою давно забросила, я проверял.

— Это все в прошлом, я давно ничего не пощу в сети. Дочь сказала, что я нарушаю их с братом прайваси…

— Ну вот и дай им жить, поживи со мной… Год хотя бы.

— Зачем мне это надо?

— Чтобы у детей была личная жизнь без цербера.

— Я им ничего не запрещаю, твой сын приволок к нам девушку в пятнадцать. Это он в тебя такой ранний?

— В пятнадцать у меня бы смелости не хватило подойти к бабе. Я вокруг тебя-то полгода ходил.

— На кону ж диплом был, а не простой облом, оно и понятно.

— Думаешь, без тебя бы не справился?

— Чего думать… Так оно и есть. Посмотри на себя — ты без меня ничего в жизни не сделал. Ты даже в постели нихера не можешь, без меня… А мне оно надо? Упрашивать тебя…

Не надо… И ему не надо — отвалился на соседнюю подушку и уставился в потолок.

— Дядя давно не у дел, во всех смыслах слова. Я давно сам всем заправляю. И у меня даже диплом о втором высшем есть.

— Я тебя поздравляю. Ну и зачем тебе я?

— Мне было с тобой хорошо. Только с тобой. Ностальгия, что ли… У тебя ее совсем нет, скажи?

Чуть приподнялся над подушкой — смотрит, а что я в его взгляде еще не видела? Любви в нем не было, ну вот вообще ни на одну искру. Посмотрела вниз — там хоть немного желания осталось.

— Ты мне надоел, ясно?

Я толкнула его в грудь, но руки не убрала — вжала его в подушки, добавила свой вес. Сама так сама, не привыкать… Может, сумею урвать хоть что-то для себя. Он закрыл глаза, стиснул зубы, пытаясь не выдать себя ни единым вздохом. Если бы при этом курил или читал, я могла бы поверить, что он ничего не чувствует. Нагнулась, чтобы провести языком по его шее — сделать то, чего не дождалась от него сама. Сорвался, разжал зубы, сомкнул на правом соске, бросил, взялся за левый… Его легко было завались одной левой, но я схватилась за его предплечья двумя руками, чтобы водрузить на себя…

— Надоело верховодить? — прижал он мои руки к краю матраса.

— Надоело работать за тебя над отношениями. Начинай уже что-то делать сам. Но кончишь раньше меня, убью!

— Убивай…

Мне хотелось в тот момент убиться об его грудь. Она дрожала, как и все его тело. Он не ушел сразу, еще что-то там попытался со мной сделать, но это было пустое. Я сама его опустошила. Мой накал тоже прошел, а счастье было так возможно, так близко…

— Извини, — вот теперь его губы оказались у меня на шее. — Я же предупредил, что без резинки в баб не лезу… Я пытался сдержаться, чертова природа… Дай мне в пять минут передышку. Не уходи… Черт с ней с кроватью…

— Да черт с тобой…

Я вылезла из-под него и отвернулась. Андрей попытался развернуть меня к себе за плечо.

— Я же извинился.

— За двадцать лет?

— Спасибо. Спасибо, что ты пустила меня к себе через двадцать лет. Дай второй шанс. Ты знаешь все мои слабые стороны, ну какого черта мне перед тобой рисоваться?

— А мне какого черта надо тебе подыгрывать?

Я смотрела на него с вызовом и ловила себя на мысли, что в таком приближении теряется вся его взрослость, усталость, морщинки… Закрыв ладонями седые виски, я видела его двадцатилетним. Конечно, были секундные вспышки прозрения, что это не тот Андрей, который меня любил, а тот, который меня бросил, и этих секунд хватало, чтобы потушить то, что успевало вспыхнуть во мне, когда наши с ним губы соединялись, и я закрывала глаза — на все, на все его действия, до, сейчас и после этой встречи на застеленной кровати.

Ну да, я понятия не имею, на каких простынях он сейчас спит — шелковых или хлопковых. А, может, он вдруг полюбил фланелевые, которые я случайно купила в первую неделю по приезду в Штаты и на вторую — выкинула, по его инициативе.