Жена без срока годности

Глава 29. Ненавижу

Для начала я не знаю европейского размера обуви, которую ношу. На подошве нынешней точно не выбит номер, а внутренняя бирка давно, поди, затерта. Когда мы вошли в первый попавшийся магазинчик, в котором продавали все подряд, выяснилось, что мой первый муж тоже хранит в памяти все подряд — даже размер ноги свой по факту бывшей жены.

— Ай виш! — улыбнулась я ему, воскликнув по-английски, что была бы счастлива остаться с прежней лапкой, но теперь лапища точно увеличилась, и странно, что он этого не заметил.

Впрочем, выговаривать ему на людях за плотоядную слепоту я не стала, просто спасла его статус в глазах молоденькой продавщицы.

— В беременность стопа под лишним весом расплющивается, а вечный бег в кроссовках затем закрепляет увеличившийся размер. Давайте я тридцать девятый для начала примерю. Мне с носком самое оно будет. Да, мне носок нужен, — подтвердила я просьбу. — И чтобы без каблука. Ну, небольшой квадратный допускается.

— Кирпичик? Это так каблук называется, — решила поумничать девчушка. — Под ваш запрос еще ковбойский подходит.

— Если в комплекте с лассо, мы возьмем, — Вон даже Лебедев не выдержал ликбеза. — Вот вам ботинок, найдите такие же, — сунул он ей в руки мокрый образец. — Мы торопимся.

Мы со многим поторопились, со многим. Но сейчас я сумела не ответить на его поддерживающую улыбку одобрением.

— Можно сначала носки дать? — все никак не унимался покупатель.

— Я сначала должна их пробить, — насупилась продавщица.

— Вы думаете, я не заплачу за носки?

Я сейчас заплачу… Ну не бутик это, не бутик, сюда рабоче-крестьянский люд заходит. Давно в магазинах для обычного пипла не был, небожитель? Юность бы вспомнил, в демократическую Калифорнию съездил, что ли, поучиться жить при деньгах, но без высокомерия.

— Андрюш, — дернула я его за рукав незастегнутого пальто. — Мы никуда не торопимся.

— Тебе ногам холодно.

— Ну холодно…

— А я о чем?

Понять бы, о чем… О чем это все. Ботинки купить не ребенка усыновить. Но у адвоката в офисе я уже держала ноги в тепле, а голова у меня и так всегда была холодной. Как же я отвыкла от показушного “дорого-богато”! Увы, этот офис с громоздкими деревянными столами был из этого числа, как и дядька в кресле, в которое помещался с большим трудом. Скорее всего по инстанциям побежит золотая рыбка на посылках, потому что этот жир-трест до суда просто не добежит, сдохнет по дороге в дорогом костюме. Мне, конечно же, сделалось стыдно за свою мысленную нетолерантность, но этот человек ничем к себе не располагал и даже не пытался произвести на меня хорошее впечатление. Сексизм — ну да, чистой воды. Кто там перед старой женой выделываться будет… В России. Ну, молоденькой, возможно, еще бы улыбнулся плотоядно… Но у меня, главное, были сухими ноги — остальное не важно, абсолютно… Как говорится, только такие проблемы, а у меня, увы, другие. Намного серьезнее.

— Раз вы часто в разъездах, то во избежании накладок рекомендую вам оформить на мужа генеральную доверенность.

— С какой это радости? — вырвалось у меня в ту же секунду, адвокат даже рот, кажется, еще не закрыл. — Генеральную? На представление меня в суде и в органах опеки будет вполне достаточно.

— Вы, наверное, не понимаете, что такое доверенность, — улыбнулось это чудо в галстуке под тысячей подбородков. — Мой нотариус вам все объяснит.

— Мне не надо ничего объяснять. Все, что нам надо, это чтобы ваша контора оформила на нас ребенка, и все.

— Вот это все, — он нарисовал в воздухе воображаемый шарик. — Понятие обтекаемое. Вы не знаете, что и где потребуется от вашего имени подписать. У нас у каждого банка своя форма доверенности. Например общую Сбербанк часто не принимает, в доверенности, даже генеральной, должно имя банка быть прописано. И я не понимаю, вы мужу своему не доверяете, что ли?

— Мы знакомы с восемнадцати лет. О каком доверии через четверть века может идти речь? Вы шутите? — не знала я, над кем сейчас больше подтруниваю, мужем-дьяволом или его адвокатом.

— Живи еще хоть четверть века — всё будет так, — троллил меня теперь хозяин офиса.

Андрей молчал. Это ж адвокатская контора, а не обувной магазин.

— Петр, сделайте так, как считаете нужным, — встрял наконец. — У Марины абонемент в венскую оперу, она не может пропустить спектакль, поймите нас правильно.

Интересно, а как адвокат должен понимать — неправильно, что ли?

— Сделайте генеральную на год.

— На месяц, — исправила я. — У ребенка срочное лечение. Потом я уже не оставлю его. Так что доверенность скорее от Андрея понадобится. Но мы с этим разберемся позже.

Ждать доверенность пришлось полчаса. С кофе на голодный желудок.

— Не доверяешь мне, что ли? — подал голос Андрей, крутя на блюдце полную чашку с эспрессо.

— А с какой стати я должна тебе доверять?

— Логику включи. Ну что я могу сделать? Кредит на тебя оформить? Чтобы тебя из страны не выпустили, месяца не хватит.

— Я тебе просто не доверяю. Ни на месяц, ни на год. Ты кофе действительно не пьешь?

— Не пью. Не могу ж я всем про здоровье рассказывать.

— Ничего, что ты с работы исчез на два дня?

Когда тема еды исчерпана, переключайтесь на работу!

— Даша вопросы наводящие задает, что ли? — улыбнулся он добро.

Пришлось отвечать улыбкой на улыбку.

— Нет. Даже обидно, — сощурилась я лукаво и перешла на шепот: — Ничего не спросила.

— Боится узнать, что ты снова победила.

— А выбор разве стоял? — теперь распахнула я глаза.

— Нет, конечно, — Андрей остался на шепоте. — Но это конкретно у меня. А что у нее в мозгах было…

— А что у тебя сейчас в мозгах? — даже не попыталась я возродить студенческую ревность.

— Пусто, Мариночка. Сейчас у меня все в штанах. Как и тогда. Вам, бабам, не понять. Вы из другого теста, особенно ты.

— Ничем помочь не могу.

— Можешь, можешь… Только не хочешь. Есть-то хочешь? Давай столик где-нибудь в приличном месте закажем?

— А я не хочу с тобой в приличное. Я не хожу по файн-дайнинг и всяким мишленам. Пыталась подруге на пятидесятилетие ужин там заказать и выяснила, что к ним за полгода записываться надо. Это, блин, как люди могут ужины планировать на год вперед?

— Просто у вас там деревня.

— Мне она нравится.

— Тогда могу тебя в неприличное место пригласить.

— Домой, что ли?

— Ну а как ты догадалась? Купить пельменей… Ну или обеды для микроволновки…

— Я уже не в том возрасте, чтобы подобным питаться.

— Зато еще в том, чтобы тобой питаться. Я бы взял две порции.

— Не боишься переесть?

— Нет, не боюсь. Это ты всего боишься. Сказать себе правду, например. О том, что тебе тоже хочется домой. Ко мне, — добавил тут же. — К нам. Теперь официально. Не хочешь на бумажке начертить, какие квадратные метры себе берешь?

Я смотрела ему в глаза: надеялась, что моргнет — куда там, гнет свою линию.

— Помнишь у Толстого рассказ: много ли человеку земли нужно? Не помнишь, перечитай. Я тоже не помнила. Перечитала, когда Алексу его в школе задали.

— Русскому детей учила? Зачем?

— Учила. Но именно этот рассказ они в американской школе читали, как и Чехова. Сколько не пыжишься, а все недоволен, все у соседа больше, а в итоге довольствуешься двумя метрами, так и не пожив в удовольствие…

— Ну а я о чем, Мариночка, тебе толкую? Ну что нам нужно? Сто восемьдесят на двести, да чтобы помягче. Или наоборот потверже — для спины…

— Андрей, я с тобой о высоком, а ты… — покачала я театрально головой. — О литературе…

— А я — мужик, извини…

— Извините? — это нам наконец принесли эту чертову доверенность.

Попросили еще раз сверить данные и при нас, чтобы мы не заподозрили подвоха, зарегистрировали документ. Все по закону, по закону Российской Федерации и подлости, тоже российской.

— Ну что теперь не так? — спросил Андрей, поддерживая меня на лестнице под локоть. — Чем теперь твоя душенька не довольна? Чеховым? Никто не хочет любить в нас обыкновенного человека? Это ж из него?

— Это из тебя… Прет обычный Лебедев. Можешь уже заткнуться?

— Я двадцать лет молчал.

— Молчал бы еще двадцать!

— Так нечего было с Дашкой меня обсуждать! Ты сама за паспортом приперлась, нет? Ошибся?

Сколько меду в голосочке! Выдернула руку — попыталась, не отпустил, только еще сильнее к себе прижал, уже за запястье.

— Марина, давай пообедаем? Жрать охота. Все равно же куда-нибудь пойдешь, ну чего не вместе-то?

— Потому что после обеда ты снова скажешь, поехали ко мне.

— Ну так поехали, в чем проблема?

— Мне сорок пять лет, ну чем ты меня можешь удивить? Мне уже секс не интересен сам по себе.

— А с посторонними предметами? — перебил и сильнее стиснул мне запястье.

— С посторонними мужиками точно не интересует. Андрей, я в пятницу буду с другим человеком. Ну почему тебя это не останавливает?

— А тебя? Если тебя вчера это не остановило, то сегодня меня это точно не остановит. Ты — свободная женщина, я никого не объедаю как бы, разве нет?

Андрей распахнул для меня дверь своей машины. Я села, пристегнулась. Продолжил он уже с рулем в руках:

— Я предложил один товар. Он предложит другой. Ты выберешь.

— Так ты выбирал между мной и Дашей?

— Я с ней не спал, сколько раз я должен это повторить? С тобой другой был выбор: поцеловать или да ну его нафиг, будем уроки делать. Я сделал правильный выбор, получил два в одном.

— Как бы мне это получить? С двумя сразу жить?

Андрей хмыкнул, облизал губы… Знал, гад, что я за ним наблюдаю. Предполагал ли, что у меня пересохнет все внутри?

— В одном совместить двоих не получится?

— Убрать Сунила из моей жизни не получится, ты знаешь это прекрасно. Он отец моей дочери, пусть она больше и не наша, как бы сказать помягче, общая собственность. Ну и… Я действительно не знаю — может, он предложит мне лучший дил? — улыбнулась я в лобовое стекло, решив больше не смотреть на товар номер один, ну или резиновое изделие номер два, а именно так я называла Андрея все эти двадцать лет, если вдруг вспоминала прошлое.

Теперь, что же — заштопать и снова использовать? Многоразовый, что ли?

Специально использовала английское “дил” — выгодное предложение или русский вариант — сокращенное от дебил. Вернее будет, конечно, добавить окончание женского рода. Дебилка тут я, потому что ищу на болотах старого черта. И на черта он мне сдался? Где та черта, когда я скажу себе — Маринка, хватит, подурила и вали домой во взрослую жизнь! Когда все документы, вплоть до американской визы и русской доверенности будут у меня на руках. А до этого буду играть во фрекен Бок: а я сошла с ума, ля-ля-ля-ля-ля-ля…

— Сама решишь, — выдал Андрей тихо. — Ты — свободная женщина. Это я к тебе привязан.

— Хватит давить на жалость! Ты жалок, Андрей, просто жалок!

— Не настолько жалок, раз тебе нужен. Хотя бы для бумажек.

— Хотя бы для бумажек… — скривилась я и сделала голос дребезжащим, как у старух на скамеечке. — Что ж, это все равно не “хотя бы для конспектов”, но близко к тому…

— Там знаешь, сколько таких с конспектами было? — передразнил он меня. — И почерк у тебя не ахти, если не сказать, что самый неразборчивый…

— Поэтому ты приходил ко мне лично разбираться, так, выходит?

— Выходит, что так… Заходим сюда и жрем, что дают.

Он притормозил перед обычным домом, на котором висела вывеска “Ресторан”. Если на клетку со слоном… Однако внутри оказалось даже романтично: красное дерево, красная драпировка стен и окон, красные розочки в вазочке. Жаль, был день, а не вечер.

— Кухня у нас русская и грузинская.

— Харчо есть? — спросил Андрей без меню. — И шашлык.

— Блинчики с икрой? — вставила я.

— Блинов нет. Есть пельмени.

— Спасибо, не надо…

Но мы что-то поели, не поругались, хоть ни о чем толком не говорили. На завтра я попросила от Андрея выходной.

— В четверг встретимся?

— После дождичка. Если ты принесешь для Золушки три орешка, — нашлась я с приколом.

— Ты решила яйца откладывать, курица? Трое детей?

— Три коробочки с украшениями! Кольцо, серьги и кулон. Принесешь?

— До Нового года далеко, а ты и так, как елка сверкаешь. Три конфетки могу принести. Поедем ко мне? Пожалуйста…

После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать… Это тоже присказка из нашего детства. Мы ее выучили, кажется, даже не на уроке физики, а раньше… После сытного обеда вытри руки об соседа. Я вытерла — пусть и чистые, просто по дороге из дамской комнаты чистые ладошки из-за мыслей о нечистом успели вспотеть.

— Ты хочешь меня затрахать в прямом и переносном смысле? — выдала с ухмылкой.

— Я просто тебя хочу… Остальное уже твои домыслы. Тебе это неприятно?

— Секс с тобой или сам факт того, что ты считаешь, будто он тебе положен?

— Мысль, что тебе хочется спать с человеком, которого ты ненавидишь? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я тебя не ненавижу.

— Ну вот и первое признание, Мариночка! Браво!

— Слушай, ты — козел! — теперь я его ненавидела.

— Ничего нового! Ну скажи, что ты хочешь меня, как прежде?

И как прежде — как после утреннего кафе с Верой, Андрей держал меня за грудки подле своей машины — на ветру, на глазах у безразличных прохожих.

— Просто в Питере в октябре холодно, мерзко и одиноко.

— Мне тоже одиноко, Марина. Очень. И не только осенью.

— Столько баб вокруг! — почти что выкрикнула я, и меня заткнули.

Тут же, и в этот раз я то ли не смогла, то ли не успела, то ли не захотела стиснуть зубы. А вот Андрей успел возненавидеть мой язык — решил его вырвать или откусить, хотя бы довести до истощения, чтобы тот в итоге вывалился мне на плечо, точно язык у собаки или шарфик у женщины, у той, которая хочет нравиться мужчине. У которой есть мужчина, ради которого стоит заматывать шею шарфиком, а не намыленной веревкой.

Мы с Андреем уже совсем немолодые люди, наш друг не темнота, а хороший обед и беспробудный сон ночью, поэтому вечера мы дожидаться не стали, ограничились сумерками и просто не включили в прихожей свет. Все бабы одинаковы, мужики тоже примитивны, а дизайнеры не особо заморачиваются с планировкой прихожих, поэтому во вторые “гости” я с первого раза повесила плащ на нужный крючок. Андрей помочь не мог — в его руках были мои мокрые ботинки, о которых помнил только он. Через секунду из них уже торчали электрические сушилки.

Я не дура — отказалась от прогулки по городу в новых сапогах! Сейчас я их с радостью сняла вместе с носками. Размяла пальцы и стопу, как в йоге, без применения рук. Вообще ноги в руки — это про русских, но сейчас в руках у моего русского бывшего оказалась не стопа и даже не нога, а все мое тело. Я подперла собой стену в стороне от зеркала и схватилась за плечи Андрея, чтобы освободить их от пиджака.

— Тебе его не жалко?

— Я надеюсь, ты о пиджаке, — прохрипел он, скользя губами по моей шее. — Но его тоже не жалко.

Он высвободился из рукавов, не разрывая контакта с моей шеей. Я швырнула пиджак под вешалку — тот даже секунду пролежал на скамеечке, но потом все же укрыл собой ботинки. Мне не жалко ни пиджак, ни Сунила. Он ведь не просто так спешно закончил тот телефонный разговор, когда я спросила про баб. Мы разошлись, не обещая хранить верность. И вообще кто сказал, что мы когда-то снова дадим друг другу хоть какое-то обещание?

Отчего же тогда так сосет под ложечкой? Может, оттого, что непонятно, кому я изменяю? Может, мне стыдно за двадцать лет измен вот перед этим мужем, а перед тем не будет стыдно вообще?

— Верни губы…

А я их куда-то забирала? Ах, да — они побежали следом за глазами на потолок. Прикроватные поцелуи у Андрея никогда не были медленными. Он то ли считал их лишними, то ли глотал поцелуи, точно с голодного острова, чтобы потом не вспоминать про мои губы вообще и искать применение своим в других желанных местах. Целоваться можно, где и когда угодно, а вот если уж дорвался до тела, дайте тела — заберите вашу голову нафиг…

Я ее запрокинула, вжалась темечком в шершавую стену, надавила Андрею на плечи, чтобы его губы быстрее оказались в вырезе моей кофты. Вот теперь можно с дрожащими коленями расправиться с его галстуком, лишать пуговицы петелек, да и просто погреть руки на горячей коже груди.

— Часы мешают? — спросил он.

— Просто не хочу раздевать тебя так быстро…

Спустилась по втянутому животу к натянутым брюкам, ослабила ремень, запуталась руками в руках, которые бросили считать на моей спине родинки и принялись за расстегивание крючочков на моих сведенных лопатках.

— Хочешь прямо тут?

— Кровать бережешь? — поймала я на мгновение горячие губы прохладной щекой.

— Залить спермой кровать еще успеем.

— На весу хочешь?

— Я не собираюсь вешать тебя на стену, ты не картина.

— А на вешалку? — подставила я другую щеку.

— Ты еще не старая вешалка. Как скажешь…

— Про вешалку? — ловила я теперь его губы.

— Про кровать… — так и не дал он мне их поймать.

— Сними часы. Или надо сжечь еще калорий, чтобы закрыть круги?

— А тебе не надо?

— За секс совсем мало сжигается, — усмехнулась я в сторону, потому что Андрей проверял на вкус бриллиантовые гвоздики в моем левом ухе.

— Это за один, а у нас будет не один.

— Уверен?

— Знаю наверняка…

Тогда валяй! Стянула через часы его чертову рубашку, уже влажную в подмышках. Удержала ее, точно белый флаг, когда через голову покинули меня сразу три части некогда довольно приличного туалета.

— Почему сейчас не лето и ты не в платье…

— Потому что осень, и я в джинсах…

Но до блестящей пуговицы его руки так и не дошли, застряли на груди, на гудящих сосках, налитых грудях, струящейся по ложбинке тонкой струйки слюны, оставленной его жадным языком. Мой же только успел пока собрать с его шеи соль и снова за ней потянулся, но наткнулся на губы, которые коротким поцелуем попросили меня отстать. У них есть дела поважнее — вгрызться в пуговицу на джинсах. Руками никак? Или спутал с пупком — пуп земли, на котором все клином сошлось и стояло. Пока стояло и пока хотелось…

А что будет потом — в четверг там, в пятницу… Разве имеет значение сейчас? Когда к мокрым сапожкам и носочками добавились трусики. Ну что, Мариночка, голая, прижатая к стенке, ты будешь отвечать за свои поступки или как? Оставим на откуп Вселенной? Она ведь вечно что-то там где-то там и зачем-то за меня решает… Звякнул об пол ремень — Андрей справился без меня или моими руками, а потом уже потянул штанину вниз свободной ногой. Хотя была ли тут вообще свобода — любовный плен, вечный, непонятный, бессмысленный…

— Не подскользнись на брюках…

— Марин, раньше б тебе на ум не пришло просить об этом.

— Раньше ты носил исключительно джинсы. Не подскользнись…

Снова что-то звякнуло внизу — он отшвырнул ногой ворох ненужной нам больше одежды. В чем я отсюда уйду? Или в каком виде? Уйду ли вообще… Живой? Невредимой уже точно не получится. Он разбил мне сердце — снова, на мелкие кусочки. Они болтаются в теле, колются до слез в любой точке, до которой дотягиваются пальцы и губы Андрея.

Я все еще чувствую под ногами пол, он все еще исследует тело глаза, губами что-то там шепчет и удерживает огонь на кончике ногтя. Вот жар опалил мне губы, шею, оставил след на животе и вспыхнул внутри.

Огонь желания сожрет меня быстрее, чем стыд — стыд придет позже, когда пойму, что мой внешний вид никогда не будет прежним. На вид мою ложь мне уже поставили. Хочу я Андрея? Да, хочу. Только без прошлого. Но без прошлого его нет. Нас нет. Но как ужиться с прошлым, которое так долго забывала… Можно постараться, только будет больно и долго больно… Раскрывшиеся раны рубцуются по новой слишком медленно.

Он выбил почву у меня из-под ног, подвесил между мирами, между странами, принципами и законами, заставил, как глупую рыбу, беззвучно открывать рот, хвататься зубами за воздух — плотный, душный, пропитанный сексом с привкусом мести, злобы, отчаяния, желания сделать больно… Себе, сломав веру в то, что я могу жить без него. Пусть неспокойно, но жить. Ведь жила же как-то? Или он давал мне жить, не напоминая о себе даже раз в год звонком сыну?

— Отстань от меня, — это я уже сказала в кровати, уткнувшись носом в подушку.

Любовные игры давно закончились, Андрей просто хотел укрыть меня одеялом. Сам он накинул на голое тело халат и выбирал, у кого заказать ужин с доставкой на дом, на его адрес.

На мое замечание промолчал — очень замечательно. Я сильнее вжалась носом в подушку, чужую, с запахом обыкновенного стирального порошка. Жаль, без специальных моющих средств, пятна крови не отстирываются — если их вообще можно вывести с ключей от самой маленькой комнатки в замке. В темноте самое время старым ранам открываться и кровоточить.

Андрей подошел к окну и отдернул штору — там есть другой мир, другая жизнь, иная боль, не моя. Моя сосредоточилась на этом матрасе, в белом квадрате подушки.

— Полчаса можешь подремать. Потом я тебя подниму ужинать.

Сказать, чтобы вызвал такси? К чему — чтобы проплакать всю ночь напролет? Слезы никогда и ничего не лечили. Иногда помогали ноги — например, уйти от проблемы, отстраниться, абстрагироваться. Но они же вернули меня к заколоченному шкафу с одним единственным скелетом, который так мерзко гремит костями, что заглушает все доводы разума.

— А когда я уеду, что будешь делать? — спросила, трогая губами горячую наволочку. — Снова баб на одну ночь таскать?

— Твое какое дело? — Андрей остался у окна и присел на пустой подоконник.

— Спросить нельзя?

— Нельзя. О личном не спрашивают. Тебя в Америке не учили не лезть людям в душу?

— Ты влез.

— Я в Америках не жил. Возьмем детей? Чтобы ты не лежала в кровати и всякую хрень не думала?

— Выйду на работу, лежать будет некогда.

— Марина, давай возьмем детей?

— Ты их даже не видел. С чего ты взял, что они возьмутся? Они ждут маму. Свою маму. Они же не сироты.

— У нас все получится.

— Ты не слышишь, что я говорю? Просто предупреждаешь меня, что воспользуешься доверенностью и связями? — так и не подняла я головы с подушки.

— Я не идиот.

— Да не похоже…

— А вдруг тебя потом будут мучить угрызения совести?

— Значит, будут.

— И меня, потому что не уговорил на детей.

— Во втором классе Алекс играл в школьном спектакле главную роль, — приподнялась я наконец с подушки, но не села, просто голову подперла. — Назывался спектакль «Потерявшийся котенок». Он играл этого самого котенка. Появлялся на сцене всего два раза. В начале спектакля пробегал через сцену и в конце. Из слов было только “мяу”, но зато какое это было мяу! — я даже свободную руку в восхищении подняла. — Ты мне этого котенка напоминаешь. Прости, аплодисментов не будет. Все отдала твоему сыну. Хотя не помню, чтобы ты даже «мяу» внятно говорил…

Андрей остался сидеть на окне — ноги босые, пятками уперся в батарею, халат запахнул.

— То есть я мимо твоей жизни прошел, да?

— Не совсем. Сперматозоид успел потерять. Андрей, вот ты реально думаешь, что я всю жизнь тебя ждала?

Не важно, что думал он. Важно, что чувствовала я. И о чем думала, пока лежала без сна в его кровати. Андрей спал. Совсем нечутко. Я сумела незаметно снять с себя его руки и отодвинуться на край. Мысли в голову лезли самые дурацкие. Например, про бананы. Про настоящие. Зрелые бананы можно просто съесть, а из перезрелых получается потрясающая выпечка. Не у всего в жизни есть срок годности. Но у мужей есть. Наверное…

Я ничего ему не пообещала. Он просил четверг — получил утро четверга. Я попросила его не приходить ко мне вечером. Культурных планов никаких не нарисовалось, но и разговоров новых не предвидится — мы ходим кругами, бежим по ним, точно загнанные лошади. Я даже не позволила ему отвезти себя в центр. Пошла пешком до метро. А что? Каждый день в метро катаюсь, что ли? Для меня это давно своеобразный аттракцион во время путешествий.

— Ты мне позвонишь? Когда вернешься? — спросил Андрей на прощание.

Ну а куда я денусь? Позвоню…