Жена без срока годности

Глава 25. Пять минут

Утро началось предельно предсказуемо: с пяти минут. Лишних.

— Еще пять минут, — услышала я спиной из-за ушей, по-прежнему закрытых подушкой, как и глаза — одеялом.

Холод оставался и в душе, и в воздухе съемной квартиры.

— Это вопрос, предложение или констатация факта? — пробормотали мои сухие губы. — Ты о ком вообще сейчас?

— Я ждал, когда ты проснешься.

— И как понял, что проснулась?

— Это вопрос? — передразнил Андрей мои интонации.

Я обернулась, продолжая придерживать одеяло у подбородка. Лебедев от холода не страдал — я уткнулась носом ему в грудь. Рука закинута на подушку, вторая ищет меня под одеялом. Его я нашла сразу, почувствовала бедром причину раннего пробуждения.

— Будешь ко мне приставать?

— Это вопрос? — снова улыбался он одними губами, глаза не сонные, но и не веселые. — Если нет, то вообще не вопрос…

Теперь я улыбнулась — краешком губ, про глаза ничего не могла сказать, но сна в них не было, как и во мне — холодные воздушные ванны давали о себе знать.

— Здесь есть обогреватель? — спросила я человека, который понятия не имел, что это за квартира.

— Есть.

Его рука вползла мне под волосы, точно удав, и я не сомневалась, что сейчас меня малость придушат, перекроют кислород, еще и губами проверят, насколько хорошо я вчера умыла глаза. Я убрала с лица его руки, но он снова вернул их и еще настойчивее принялся выбивать из меня ответный поцелуй. Удержать его руками не получалось, а попытаться вставить слово — это дать его языку еще больший простор для запретных действий.

— Марина, расслабься…

Губы далеко, глаза слишком близко, пальцы массируют шею: вверх-вниз и снова к ушам. Я выгнула шею, чтобы пальцы надавили на позвоночник, но Андрей пустил в дело язык — тронул кончиком ямочку, затем снова подбородок, чтобы поймать ставшие наконец влажными губы. Я нашла его шею, спустилась к лопаткам, прижала к груди всего его, чтобы теперь не только слышать, но и чувствовать силу, с которой бьется под горячей кожей сердце Андрея.

— Я пытаюсь… — выдохнула ему в волосы.

Только непонятно, расслабиться или наоборот напрячься, чтобы утро перестало быть сонным и, быстро пройдя стадию томности, подарило бодрячок. Утренний секс в семейной жизни обычно переплевывает накал вечернего на раз-два, ну а если досчитать до трех и при этом не просчитаться… И не пытаться говорить, выяснять отношения и думать о последствиях…

— Ты обычно предохраняешься? — все же не совсем отпустила я погулять голову, ощутив наконец желанное тепло не только внизу живота, но и в кончиках пальцев.

— Только не пью, не ем сладкое и соленое… Марина, расслабься…

— Я уже когда-то слышала это… От тебя…

— Не пользоваться резинкой и потом сохранить ребенка было нашим общим решением… Мы понимали риски и последствия…

— Так с какими бабами ты проводишь досуг? — перебила я, чтобы снова не начать переливать из пустого в порожнее историю бывших поражений.

— С редкими… Стервами… Поверь, в мире достаточно баб, которым нужен секс, просто секс, а не проблемы со здоровьем…

— У тебя постоянная любовница?

— Мы мою личную жизнь сейчас обсуждать будем? — заскрежетал он зубами, и мне безумно захотелось впиться ему в спину ногтями.

— Нет, блин, мое здоровье! Твои шлюхи волнуют меня в последнюю очередь!

— Значит, все же волнуют? Я могу с резинкой, если тебе будет спокойнее. Я вообще не помню, как без нее обходиться…

— А я — как с ней. То есть ты уверен, что не наградишь меня ничем?

— Блин! В девятнадцать ты не задавала такие вопросы! — и непонятно, смеялся он или… Плакать было рано, да и не о чем все-таки…

— Дура была, не отрицаю. И в девятнадцать кажется, что будешь жить вечно и все болезни тебя минуют…

— Одна точно не миновала — с головой у тебя явные проблемы. Можно было обсудить секс не во время, а перед тем, как пустить меня в постель?

Он отпустил меня — вот просто бросил. Откатился на край кровати и потом вообще сел — спиной ко мне.

— Марина, иди в душ и одевайся, — сказал, не обернувшись. — Мне нужно заехать домой переодеться. Завтрак купим по дороге. И не трать час на макияж. У тебя будет все время, пока я бреюсь…

Бреешься? А я и не заметила, что щетина колется.

— Извини, — сказала, вытянув ноги, точно труп.

— Я сам все это начал, — не обернулся Андрей. — Надо было догадаться, что делать этого не надо.

— Так будет лучше… Без секса, — говорила я тихо, втянув живот к самому позвоночнику. — Секс он не всегда сближает, а у меня серьезно закончились силы ругаться. С тобой.

— А с ним будешь?

— А ты ревнуешь?

Прежде чем ответить, Андрей обернулся. Вжал ладонь в матрас.

— Нет. Ревновать женщину, которая никого не любит, глупо. Мне обидно. Обидно, что ты снова ставишь работу выше меня. Выше вообще любых отношений. Выберешь того, кто поедет с тобой в Штаты?

Я молчала.

— Мы в таком возрасте, — говорил он. — Когда начинать новую жизнь поздно, а заканчивать старую — рано. У меня никого, кроме отца, который мне нахрен не нужен. Тебе мать тоже не нужна. Грубо говоря, вокруг нас пустота.

— У меня есть дети…

— У них своя жизнь, — перебил Андрей грубо. — И ты это знаешь. То есть снова тот же выбор — работа или я. И я знаю, что ты выберешь.

— А что ты думал? — теперь вызов в моих словах зазвучал ярче. — Поманил, и я побегу?

— Я ничего не думал. Я надеялся.

— На что?

Задав вопрос довольно резким тоном, я рывков вскочила с кровати — дожидаться ответа бессмысленно: Андрей просто не знает, чего ему хочется… Нет, конечно, знает — дожить свою жизнь! И чтобы ничего при этом не делать. Вот не случись у него приступа лени двадцать лет тому назад, мы вели бы такие же бессмысленные пространные разговоры по утру: только не о ревности, а о бесцельно прожитых годах. Ну о чем еще говорить после детей? О карьере? Работа сидит в печенках, стихи не читаются, фильмы не смотрятся — это кризис, обыкновенный кризис. Наверное, специально паспорта меняют именно в этот момент. Мы странно встретились и не быстро разошлись… По своим делам. А сейчас дела закончились, деньги заработаны, и нам просто стало скучно: скучно порознь и скучно вместе. Со всеми. С Сунилом ведь все то же самое происходило и происходит.

— Андрей, ты можешь на меня не смотреть?

Я все еще оставалась голой — в душ-то идти через всю квартиру. Нужно взять из шкафа одежду и… Полотенце. Наверное, в самой ванной сухие закончились.

— Ты красивая.

— Я знаю это без тебя. И я такая не для тебя.

— Для него?

— Для себя, черт возьми! Когда до вас мужиков наконец дойдет, что женщина просто не хочет шарахаться от зеркала? Если заниматься спортом, не жрать всякую гадость, будешь без особых проблем красиво стареть… А мы стареем, согласись. И остаток жизни нужно прожить так, чтобы не было стыдно перед собой. Вот на что я потратила последние сутки, на что?

— На ругань со мной. Кто тебя просил ругаться?

— А кто просит тебя ставить мне палки в колеса? — Вопрос риторический, никто не спорит. — Почему тебе не развестись со мной по-тихому? Ты не обязан сообщать своим шлюхам, что ты теперь свободен.

— Зачем тебе развод?

— А зачем тебе брак со мной? Меня у тебя нет, не было столько лет и не будет. Зачем? Ты свидетельство от брака вместо горчичника при простуде к груди прикладываешь? Греет душу, да?

— Дай мне шанс. Судьба же дала — свела нас снова вместе.

Я смотрела на него и не понимала, как у него получается нести всю эту чушь с каменным выражением лица.

— Для этого штамп в паспорте не нужен. Штамп нужен, только если ты хочешь спасти больного ребенка, а ты не хочешь. Дай мне развод и точка.

— Не дам и точка, — он не сказал это грубо, не сказал твердо, сказал с улыбкой. — Ты хотела со мной развестись — и развелась. Я не хотел и не развелся, в чем проблема? Ты спрашиваешь, хочу я развестись с тобой, отвечаю — нет. Хочешь быть горчичником — будь им. Я же сказал, что другой женщины в моей жизни не будет.

Это простота речи в нем не подкупала, она обескураживала. Что с ним вдруг случилось? Заболел…

— В здоровье только дело, да? — стояла я в позе Венеры, облокотясь рукой на стену, в свободной держа одежду, а банное полотенце свисало с плеча. — Иначе бы ты не цеплялся за мираж семейной жизни. Ну будь честным, хватит мне врать!

Я закричала — не выдержала.

— Да, ты права. Пока мог завести семью, не завел, потому что болело. Сейчас у меня нет женщины, на которую я бы мог оставить ребенка, поэтому детей у меня больше не будет.

— Больше? — перебила я и чуть не швырнула в него ворохом всех тех тряпок, которыми собралась прикрыть наготу. — У тебя и одного нет! Ты только по документам ему отец. К счастью… — добавила я, непонятно зачем.

Чтобы уколоть — хотя куда колоть, сердце не прощупывалось под толстой ореховой скорлупой. Американцы называют орехами тупых. Вот Андрей — орех, самый настоящий, тупой.

— Можешь сделать мне второго ребенка. Я не против. Подавай документы, но тебе с этим жить, если тебя кинут…

— Не кинут! — не верила я в серьезность его слов. — Это тебя все кидают…

— Созналась хоть… Молодец!

И снова в голосе одна усталость. Надоело со мной общаться? Понял, что игра не стоит громких слов?

— Одевайся, — сказала я твердо и проглотила следующей фразу, уже крутящуюся на языке “И вали отсюда!”

— Оденусь. Ты шла в душ. Чего застряла?

Застряла я под горячей водой. Который день часовую йогу мне заменял пятиминутный контрастный душ. Сил, правда, от такой процедуры не прибавлялось, потому что всех их я тут же пускала на общение с Андреем.

— Я тебе серьезно сказал про ребенка, — встретил он меня в прихожей уже в ботинках. — Хочешь делать глупости, делай. На меня не рассчитывай.

— Испугал! — хмыкнула я, опускаясь на скамеечку, чтобы обуться.

— Выясняй, что я должен подписать, пока не передумал.

— Для начала сделай мне паспорт.

— Вечером будешь с паспортом. Не переживай.

Вечером я буду с новым букетом проблем, скорее всего. В машине я написала сообщение для Романны, чтобы узнать, не передумала ли она. Не только не передумала, она еще тут же перезвонила.

— Я не могу сейчас говорить. Узнаю у Веры, что мне надо сделать для начала…

— А ты не передумала? — спросила она в ответ.

— Если ты о детях, то нет. Если о чем-то другом, то тоже нет. Элис сказала, что с отцом встречаться не будет. Алекс с Миррой готовы ехать с нами в горы…

Я сказала это скорее для водителя, чем для звонящей. Андрей не повернул головы. Романна завершила разговор просьбой держать ее в курсе. Хорошо, что не высказалась по поводу Сунила. Не знаю, догадалась ли она, что я не одна, а если догадалась, поняла ли с кем? Впрочем, я сама до сих пор не знаю, к какому человеку села в машину. Люди меняются — порой очень сильно и чаще всего не в лучшую сторону. А когда-то Лебедев казался мне лучшим. Ну ведь казался ж! Казался, не был… Лучшим. Первым — да, а лучшим — нет.

А вот водил Андрей, пожалуй, лучше меня. Или я настолько напряглась, что в машине в целях собственной безопасности не только пристегнулась ремнем, но и вообще перестала следить за дорогой, отвернулась, смотрела направо в окно, как скучающий пассажир. Лица у водителей все напряженные — давно не была без руля и не видела, как выглядят люди со стороны.

Со стороны все просто — всегда. Ну что стоило заняться вчера сексом, а сегодня спокойно ни о чем не думать, кроме предстоящего похода в оперу с другим бывшим мужем? А стоило моих нервов. Теперь они выдувают, точно водосточные трубы, утренний серый ноктюрн. Об Австрии вовсе не думается — немцу говорить про подделку документов на чужого ребенка нонсенс. Он не только у виска может покрутить, а еще и позвонить в русское посольство в Вене сможет.

Я Сунила не знаю, чтобы в таком деле ему довериться. У него даже ни одного штрафа за превышение скорости за всю жизнь не было и парковался он всегда в положенном месте. Настучать на жену нельзя? Ну так Андрей тоже сказал, что может так поступить со мной. Конечно, возможно, в тот момент ему просто укусить меня хотелось, жало чесалось. А вот Сунил языком болтать не будет, если что-то вдруг пойдет в разрез с его принципами. А что за принципы у него? Да хрен его знает! Получается, я не знаю ни одного своего мужчины, а у меня их всего-то было двое. О чем думала всю жизнь? О работе, о детях, о пенсии… Точно не об Андрее и встрече с ним на пороге новой самостоятельной жизни.

— У тебя все настолько плохо дома?

Андрей открыл рот так неожиданно, что я тоже его открыла.

— В плане?

— С детьми.

— А… Я-то думала настолько, что можно и тебя для полноты пиздеца в жизнь пустить. Нет, Андрей, у меня все хорошо дома. С детьми. Это у моих бывших мужей с детьми проблемы. Может, потому что они бывшие? Оказывается, не только бывшие жены бывают, но и папы. Моя дочь так считает.

— Но деньгами его не брезгует? — хмыкнул мой водитель.

— Это его обязанность. К тому же, деньги на ее учебу были отложены давно и принадлежат ей, а в остальном… У нее настолько гордость сильна, что она голодать будет, если мама денег не даст и отправит к папе. Я этого не сделаю. Что сделает он, чтобы починить отношения с дочерью, которые по глупости сам же и поломал, меня, если честно, не очень интересует. Я даже рада, что ему плохо.

— Это я ощутил на собственной шкуре, знаешь ли…

— У каждого свой шкурный интерес.

— Пока в выигрыше только ты, — решил попугать меня Андрей.

— Ты тоже. Тебе нравится иметь в паспорте фиктивные штампы. Но ребенка можешь себе в паспорт не вписывать, — улыбнулась я по-прежнему своему собственному отражению в стекле.

На него не налипли осенние листья, хотя Андрею все же пришлось утром смахнуть парочку налипших на мокрое лобовое стекло. Осенние листья пусть и мертвые, но более живые, чем мы — они умеют летать, кружиться над землей, а мы по ней просто ползем: через лужи, в грязи, порой вообще без какой-либо цели.

— А если сорвется? Удочерение?

— Оно все равно в русском языке называется усыновление, — буркнула я, не желая поворачивать к нему голову. — Сорвется и сорвется, зато я сделаю все, что могла.

— Хочешь обследовать ее в Израиле? У меня есть врачи.

— Это не мой ребенок.

— По документам будет твой. Они же не захотят просто так ускорить свой бюрократический процесс. Если только мы не покажем им приглашение от израильской клиники, ты так не думаешь?

— Экономишь деньги? Сроки зависят исключительно от суммы взятки.

— Америка еще не научила тебя, что взятка порой просто взятка, а не решение проблемы?

— Американские полицейские не берут взятки, потому что им не предлагают, а не предлагают, потому что не берут, — хмыкнула я все тому же отражению.

— Скоро будут брать. В твоей Калифорнии уж точно…

— А ты не пробовал не нарушать законы?

— Ты меня сейчас на что подбиваешь? Заложить тебя, что ли?

— Нет. Развестись. Если уж быть честным, то до конца.

— Тебе развод со мной дороже жизни ребенка?

Я повернулась к нему лицом и увидела напряженный профиль.

— Идиотская ситуация, верно? — проговорила медленно. — Ради своей дочери ты не женился, а ради чужой готов не разводиться.

— Я вообще не готов с тобой разводиться. Ни с твоей Машей, ни без нее.

— Понимаю, ты себя убедил. У тебя есть хоть один довод, зачем ты нужен мне?

— Пока не попробуешь, не узнаешь. Тебе и секс не нужен был, пока не попробовала… Со мной.

— Извини за вчерашнее и это утро, — тут же выдала я.

— Я не про сейчас. Почему ты уперлась? Поживи со мной.

— Здесь?

— Здесь, конечно.

— Здесь — нет. Там у меня семья.

— Семьи у тебя сейчас нет. Дети — это не семья.

— Не семья? Два взрослых человека в лучшем случае называются парой. А мы с тобой не два сапога.

— Мы — намного хуже, ты права. Мы два тюфяка. А, соединив их, даже диван не получится — спать невозможно.

— Чего тебе надо, Андрюш?

— Мою женщину. Назад. Больше ничего.