Жена без срока годности

Глава 35. Святая земля

Обеда совместного у меня с детьми не получилось — Маша доставила нам парочку неприятных сюрпризов. Для начала, я поняла, что мне нужны обычные подгузники — переодевать в трусики ребенка, который не прыгает в кроватке, довольно тяжело. Я смотрела на начатую пачку пулапсов и понимала, что придется ей допользоваться, чтобы не засорять природу. Есть Маша отказалась — я, конечно, не большой специалист по смесям, но все делала строго по инструкции, а в итоге меня все равно всю оплевали. Погремушку Маша могла держать только в одной руке, пальцы второй до конца не сгибались. Одна радость была — она следила глазами за ярким мобилем. Все эти наблюдения я передала Романне, на что мне ответили просто и грубо: не ссы. Да, в туалет мне тоже было не отойти. Как я справлялась раньше? Была моложе и дурнее.

В обед я давала Диме инструкции, как и что приготовить, держа ревущую Машу на застеленном полотенцем плече. Когда еда была почти готова, до меня дошло, что проще было заказать пиццу. Мозги материнство точно отшибает. Отцовство тоже — с Андреем я говорила исключительно по умным часам, посылая его умного куда подальше самым своим злым голосом.

— Ты можешь не звонить, а просто уже приехать? — сорвалась я наконец на крик, заплевав экран часов.

Когда он приехал, Маша уже спала, а я сама находилась в полуобморочном состоянии и горела не жаром, а желанием отменить завтрашний полет к чертовой матери.

— Давай так и сделаем. Полетим через неделю, через две…

— А что-то изменится? Наивный! — оплевывала я теперь его лицо, но Лебедев сохранял его серьезным.

Деловая невозмутимость, мать ее и его! А у меня склероз — не вспомнила, что Диану не мешало б уложить на дневной сон, а ей самой было не до сна, она вытанцовывала вокруг меня кругами, причитывая: спи, ляля, спи… Но заклинание не помогло. Помог приход Андрея — он взял Машу на руки, и через пять минут она отрубилась. Я с трудом не выругалась. Почему бабе даже в младенчестве нужны мужские руки, чтобы спать?

Спасибо я ему не сказала, и за привезенную пиццу тоже. Диана ела ее первый раз в жизни, и вся измазалась, но мне было плевать — стирать одежду буду уже в Израиле. Билеты мы взяли специально с дневным вылетом, чтобы дети нормально поспали ночью. Но дома у нас младенец, какой уж тут нормальный сон! В итоге я уложила Машу между нами, и мы уже на полном автопилоте гладили ее, то и дело натыкаясь на руки друг друга.

— Ты к врачу пойдешь? — спросила я сонно.

— С кем? Со старшими?

— К своему, провериться. На всякий случай. Ты страховку хоть какую-то купил для Штатов? На детей я оформлю туристическую, но ты же не турист.

— А ты к врачу не хочешь сходить?

— К кардиологу? Проверить, есть ли у меня сердце? — хмыкнула я в горячую подушку.

— Я не придуриваюсь. У них диагносты нормальные. Просто все проверить. На всякий случай.

— Обогатить израильских врачей решил?

— Я заплачу.

— Разговор двух стариков. А чего у тебя нет? Зубов нет…

— А что ты хочешь, Марина? Молодость прошла. Врозь. Теперь вместе не по ресторанам, а по врачам ходить будем.

— Слушай, я лучше в спортзал и в бассейн, а ты к врачам сам… Без меня. Кстати, нужно будет бумажку, как приедем в Штаты, подписать, что ты разрешаешь мне доступ к твоим медицинским документам и, если ты в беспамятстве, даешь мне решать, что с тобой делать. Ты мне никто, так что без бумажки меня пошлют. Я детям такую сделала после восемнадцати, иначе — все, мама — посторонний человек.

— Сделаю. Не проблема.

— Проблема, что там нужны два свидетеля, не имеющие к нам никакого отношения, чтобы они подтвердили, что я не держала тебя в момент подписи на мушке.

— Таких точно не найдешь. Ты держишь меня за яйца, это еще хуже — лучше бы в голову и наповал.

— Слушай, я серьезно. Конечно, Романна может стать свидетелем и Мирра, девушка Алекса, но… Как я тебя буду им представлять?

— Как чувствуешь, так и представляй.

— А старым знакомым?

— Боже, Марина, только такие проблемы… У нас ребенок болеет, не ест, не спит, а ты про чужое мнение думаешь!

— Это не наш ребенок. Я его отдаю.

— А детям что скажешь?

— Отдам, когда вы уедите. Скажу, на лечение. Они поймут.

Я отвернулась и уткнулась в подушку.

— Не раздави чужого ребенка, корова…

— Не раздавлю. Двоих же не раздавила…

Двух часов я не проспала, и не из-за Маши, а потому что всегда нервничала перед полетами, даже простыми, даже одиночными, а тут нас несомненно ждал кошмар на седьмом небе.

Я испугалась кормить Машу пюрешками перед вылетом. Со смесью сегодня прошло чуть лучше. Тут я реально жалела, что у меня пустая грудь. Ей можно заткнуть сейчас только Андрея, и то лишь на время, к сожалению. Он командовал все утро, а я пыталась сосчитать наши тюки. Дети притихли, а я боялась, что Диана от нервов и новой обстановки наоборот начнет дурить. Но мы спокойно зарегистрировались на полет и прошли погранконтроль, хотя в кабинку пришлось забиться впятером, и я радовалась, что сейчас мне не нужно предъявлять доверенность от новоявленного родителя.

— Какая цель поездки? — спросили то, что не должны были спрашивать.

— Лечение. Маша Уварова больна, — ответил Андрей раньше меня.

Аэропорт играл роль супермобиля для бедной Машеньки, которую я пристегнула к себе в эргорюкзачок. Она крутила головой и даже издавала разные звуки. Она увидела мир за границами кроватки, и я надеялась, что любопытство, а что там есть еще, победит недуг, если он только в голове…

Мы сдали у самолета трость и автокресло, и прошли на свои места. Они были посередине — конечно, жалко лететь без окна, зато сидим вместе. Вместе… Я даже вздрогнула от пришедшего в голову слова. Мы вместе — боже, с кем? С бывшим мужем, которого не видела двадцать лет, и чужими детьми, которых знаю три дня… Это моя семья, что ли? Искусственная и такая настоящая, осязаемая, притихшая — всем страшно. Только кто-то от страха может еще соску грызть, а кому-то приходится делать вид, что все в порядке.

— Диана, у тебя ушки закладывает? — спросила я на взлете, когда самолет еще продолжал набирать высоту.

Девочка не плакала, просто зажмурилась.

— Открой ротик, станет легче. Сейчас все пройдет.

И у твоего брата вырастет шея, как у жирафа — хотелось добавить. Дима сел у прохода и тянулся взглядом к окну с облаками. Я не могла дождаться, когда погаснет знак “пристегните ремни”, мне нужно было пройтись по салону, чтобы угомонить Машу. Она выплевывала соску, потом я ей снова ее засовывала. Мир вне кроватки в этот момент был не очень приятным. Мне было малость неловко перед другими пассажирами, и я всеми силами пыталась успокоить ребенка — целовала ее, гладила, шептала всякие нежности, которые, почему-то, выдавались мозгом исключительно на английском языке. Но кроме меня и Маши их все равно никто не слышал.

Как-то мы долетели — вышли из самолета с заплаканной Дианой. Господи, уши или просто страшно? Или устала? У меня все дети беспроблемно летали в любом возрасте. Еще и на улице жарко, и я ждала отеля, чтобы раздеть детей до трусов. Самой хотелось в душ и спать, но головой я понимала, что это мне не особо-то и грозит. Андрей заказал ужин в номер, но дети его всего лишь поклевали. Я попыталась поесть, но хотела исключительно спать.

— Можно пойти с ними в бассейн завтра. Я могу пойти, если ты поедешь с Машей в больницу. Или ты пойдешь, а поеду я.

— Ты поедешь. Ты все знаешь, а мы поплещемся в воде. Я завтра не в состоянии буду куда-либо идти. Помнишь, что ты не оставляешь ее там завтра? У нас собеседование послезавтра. Так что если потребуется госпитализация, то через день.

— Я все помню. Спи.

С Машей под сиськой. Я снова не смогла уложить ее на сон в манежек. Дети спали в соседней комнате. Боже, хоть на Святой земле ты можешь дать мне сил! Из Обетованной я приехала полностью опустошенной, а тут раз — и новая жизнь во всем ее многообразии, с мужиком и детьми!

Мы с большим трудом пережили следующий день. Конечно, дети радовались воде. Диана первый раз пошла в бассейн, а Дима первый раз скатился с водной горки. И все равно все были уставшими. В номере, пока дети дрыхли, я проверяла документы для визы. Если что-то напутаю, придется доносить, а это еще плюс неделя, лишнюю неделю в чужой стране я не выдержу. Хочу домой, в свою постель, в свою машину, в свои кроссовки — черт возьми! Тут пришлось покупать без примерки шлепки, чтобы мне привезли их прямо в отель. Заодно заказала одежду для детей. Андрей был укомплектован нормально — точно не первый раз в Израиле! Я тоже была один раз вместе с семьей, с прошлой, которая выросла или из которой выросла я — или переродилась во что-то очень и очень странное, переродилась, а не родилась заново.

— А зачем мы сюда пришли? — спросил Дима, увидев американский флаг.

— Нам нужна печать в ваши паспорта, чтобы улететь в США, — впервые озвучила я ребенку свои планы, до этого боялась говорить про поездку за океан, чтобы Дима не сболтнул чего лишнего в опеке. — Я там работаю. А ты там английский поучишь. А Маша полечится.

Врачи не сказали ничего страшного про малышку. Полностью подтвердили мнение своих российских коллег: развитие событий непредсказуемо, так что удачи, родители! Бог в помощь… И деньги, много денег на физиотерапевтов.

Старших на медосмотр собирались отвезти завтра и завтра же дойти до стоматолога. Мой беглый осмотр Диминого рта не открыл мне ничего. Ну, кроме того, что прикус нужно будет исправлять. Может, даже придется ставить брекет-систему уже этой весной. Так? А это мои проблемы или Андрея? Семь штук вынь и положь… И три года мучений ребенка… Нет, можно подождать. Но если пожалеешь его сейчас, то огребешь в шестнадцать, когда выяснится, что целоваться с брекетами не такое уж и приятное занятие. Боже, о чем я думаю? Какие шестнадцать!

— Ваш муж… — начал офицер.

— Просто партнер, — произнесла я официальное название сожителя: доместик-партнер. Статус в анкете у меня стабильно “в разводе”. — Но жить мы будем по моему адресу.

Я вытащила американские права для подтверждения, хотя у меня никто их не попросил.

— Страховка на детей есть?

— Да, я купила на первое время. Позже у меня будет возможность добавить всех троих в свою страховку. У меня сейчас Кобра по сокращению, но я со следующего месяца выхожу на новую работу, — говорила я то, чего меня не спрашивали, точно мне вдруг захотелось поговорить хоть с кем-то по-английски.

По-русски я наговорилась до конца моих дней с одним единственным человеком.

— А что с вашим партнером? — без всякой эмоции задал офицер очередной вопрос.

— У него грин-карта, только просроченная, — я обернулась к Андрею, который держал на руках Машу, а остальные сами его облепили, Диана снова обнимала папочку за ноги, и ей это безумно нравилось делать. Про самого Андрея я ничего сказать не могла, не спрашивала.

— Ему стоит часа за два прибыть в аэропорт, чтобы уточнить условия пересечения границы, а потом нужно срочно подать документы в миграционную службу.

— А вы можете выдать ему какую-то справку сейчас?

— Мы этим не занимаемся. Приходите за детскими паспортами через три дня. Хорошего вам дня. Следующий.

Я выдохнула — терпеть не могу общаться с бюрократами — плевать, какого цвета флаг у них за спиной.

— Все понял? — спросила Андрея, когда мы вышли из-под кондиционеров в духоту улицы.

— Я английский не забыл.

— Поедешь в аэропорт сам. Я не собираюсь два лишних часа торчать там с детьми.

— Мы еще в море не покупались, а ты уже куда-то спешишь! Работа не волк…

— Страховку на детей сам будешь покупать без моей работы…

— Да не проблема. Пойдем без страховки, если понадобится.

— Не дай бог больница, они потом тебе шесть нолей в счете напишут.

— Марина, не надо нагнетать. Нам еще с Димкой зубы лечить завтра. Ты готов? Не страшно?

— А это больно?

— Больно, если не лечить. А лечить дорого, но не больно. Так что чистить зубы надо не как ты одну секунду, а до специального сигнала на щетке, — заговаривал он Диме зубы.

Как же Алексу повезло вырасти без такого папочки!

— Кто-нибудь голодный? — спросила я.

— Все!

Мы ели хумус. Пробовали. Андрей без меня его распробовал, а в Штатах я не могла всунуть в него даже одной ложки. И авокадо начал есть с удовольствием. Дети тоже научатся, а пока пусть кривятся. Не поверят потом, что когда-то плевались, когда за уши будет не оттянуть. Так, какие уши? Это все не мои проблемы…

Но в ресторан я их отвела. Детей с детства следует приучать к общепиту. Постепенно они учатся вести себя на людях тихо и мирно. Израильские официанты такие же терпеливые к маленьким посетителям, как и американские. Правда из нас пятерых громко вела себя лишь Маша, но я посадила ее к себе на пузо и кормила из тюбика пюрешкой из сладкой картошки. У нее стало чуть лучше с желудком, зато высыпала из-за жары сыпь.

Но в эту ночь мы все равно спали хорошо — наверное, успокоились: бюрократия позади: впереди медосмотр, теплое море и новый самолет, а потом… Полгода совместной жизни, пока мой домашний чудо-партнер восстанавливает свою гринку.

Следующий день мы пережили с небольшими слезами. Диана просто испугалась врачей, а Диме было немного больно, потому что пришлось удалить два подпорченных молочных зуба.

— И как завтра будем купаться? — спросил Андрей. — Может, в музей естествознания лучше сходим?

— Можно и в музей.

А вечером на танцы — их устроила Диана. Тянулась ручонками к Андрею, чтобы тот держал ее, пока она крутит перед ним попой. Пришлось купить ей балетную пачку — розовую, похожая была у Элис. Но есть лабане, как Элис, Диана не стала. Слишком кисло, не то, что привычный детский творожок, но я съела с удовольствием. И заела финиками.

— Ты понимаешь, что они говорят? — спросил тихо Дима, косясь на проходящую мимо нас шумную израильскую пару.

— Нет, я знаю только “шалом”, “беседер” и “леитраот” — привет, окей и пока, что еще надо?

Ничего — еще нужно терпения, но на иврите я такого слова не знала, а в английском “терпение” и “страсть” очень схожи, можно ошибиться в произношении. Главное, чтобы не в значении. Страсть исчезла, где взять терпения на Андрея?

— Марина, ну чем ты недовольна?

Я пожала плечами и отвернулась к окну — сон не шел, я будто мысленно уже перестроилась на тихоокеанское время.

— Будем у русских делать доверенность?

Я не шевельнулась. Мне все надоело.

— Во Фриско больше ж нет консульства, — не унимался Андрей.

— Заплачу за апостиль. Сделаешь в Питере перевод. На ввоз детей доверенность не нужна, только на вывоз.

Я зажмурилась, на ресницах слезы — что же мне так плохо? Завтра море, завтра отдых — нормальный, семейный, пусть никаких семейных ценностей у нас нет и в помине.

В море Диана не полезла — Андрею пришлось заносить ее на руках, а Дима долго топтался в первых двух волнах, а потом все же зашел. Я сидела с Машей на руках и позволяла ей дергать себя за волосы. Было больно. Значит, я все еще жива.

Я немного помертвела, когда получила от Алекса пару фотографий незнакомой квартиры. За минуту до этого я прислала ему день и номер рейса с просьбой пригнать в аэропорт мою машину с автокреслом, которое должны доставить завтра утром. И дописала, что дети поживут со мной полгода, поучат язык. Затем набрала в грудь побольше воздуха, чтобы сообщить, что приеду с Андреем, уже голосом. Но Алекс сообщил письменно, что они переехали, раньше, чем я набрала его номер.

Не набрала. Закусила нижнюю губу, чтобы не разреветься. Я, конечно, понимала, что всем разместиться в квартире проблематично — и еще более проблематично Алексу находиться рядом с биологическим отцом, и собиралась присмотреть нам жилье в ближайшее время, а пока выселить бывшего в отель. Лебедев отнесся к такому моему решению совершенно спокойно и забронировал себе номер в трех кварталах от нашего жилого комплекса.

— Алекс, вы не должны уезжать, — начала я телефонный разговор, минуя приветствие.

Для этого вышла на балкон и плотно закрыла стеклянные двери.

— Дети спят в одной комнате. Я поселю их к Элис. А младшую сразу заберет к себе Романна.

Про Андрея я не стала говорить сразу.

— Так будет лучше, — ответил спокойно наш сын. — Для всех. И для нас. Ну сколько можно жить у тебя под юбкой? Обещаю приходить обедать в субботу. Шабат Шалом, как говорится.

— Дорогой рент?

— Мам, не надо говорить со мной о деньгах. Я уже не маленький. Тетя Рома, кстати, уже приволокла откуда-то кучу игрушек. Я реально боюсь ночью о них споткнуться. Мам, ты чего молчишь?

А я просто грозила кулаком Андрею, чтобы не смел выходить ко мне на балкон.

— Ну а что я могу сказать? Ты уже это сделал. Привезешь мне машину?

— Я вас встречу.

— Мы все не поместимся, — ответила я тихо.

— Да ладно… Мальчик не влезет между автокреслами? Ты его откормила за неделю до размеров слона?

— Я с твоим отцом прилетаю. Я, конечно, могу отправить его в гостиницу на такси, если тебе трудно скинуть машину на стоянку.

— Мне не трудно, — ответил сын без заминки. — Надолго приезжает? Мне нужно распланировать выходные, чтобы втиснуть семейный ужин?

Я не слышала в его словах сарказма. Говорил он на английском, совершенно сухо и по-деловому.

— Ты хочешь с ним встретиться?

— Так он же за этим приезжает? Или зачем-то другим?

Думаю, никакой задней мысли в вопрос Алекс не вкладывал.

— Восстановить гринку.

— Надолго, значит.

— Ну да…

— И ты не предложила ему пожить с вами?

— Где?

— Ну… Теперь есть свободная комната.

— Я лучше расселю детей, — с трудом произносила я слова пересохшими губами.

Говорила с ним по-русски, не могла никак соскочить на другой язык. Привычка. Боялась, прекращу использовать дома родной язык, Алекс перестанет его даже понимать. С Миррой в доме, конечно, делать это было довольно проблематично — только если в личном разговоре по телефону или наедине, что случалось не так чтобы часто.

— Как знаешь. То есть мне не напрягаться? Ты организуешь ужин, когда придешь в себя? Или я закажу столик на океане?

В себя, милый сыночек, я уже не приду, не в этой жизни.

— Я что-нибудь еще должен сделать до твоего возвращения? Думаю, наполнением холодильника займется Романна. Шкафы она уже заполнила.

— Ты зачем пустил ее в мою квартиру?

— Ты сама дала ей запасной ключ. Мам, у тебя все хорошо?

— Ты пытаешься разговор закончить или действительно интересуешься моими делами? — уточнила я с необъяснимой грустью.

Хотя причина была на лицо — на то, которое я представляла себе при аудиоразговоре с сыном. Он вырос. Теперь окончательно вырос. И будет иногда заглядывать на обед. Еще и бутылку вина принесет и покупной пирожок, чтобы не с пустыми руками. Мой мир действительно никогда уже не будет прежним.

— У тебя все хорошо, я и так знаю, — хмыкнул сын. — Я спрашивал про детей. Как тебе снова быть мамой?

Хотелось ответить матом, но я ответила цензурно: немного устала. С непривычки!

— Привыкнешь. Так я что-нибудь должен сделать? Я тебе полный бак залью. Еще что?

— Ничего, Алекс. У меня все под контролем.

Да, да — даже твой отец, я распластала ладонь по стеклу, и Андрей понял, что это знак “стоп”, пусть вспоминает все знаки дорожного движения, чтобы избежать со мной лобового — ему пересдавать на калифорнийские права предстоит в ближайшем будущем. А на мою полосу не стоит выезжать уже сейчас.

— Снова со своей подружкой трепалась? — спросил тихо, когда я вернулась с балкона в номер.

С Романной я говорила больше, чем с ним — это точно, показывала ей детей в режиме он-лайн и посылала ролики с Машей.

— С твоим сыном. Он предложил тебе свою комнату. Добрый мальчик.

— С чего вдруг?

— Решил жить отдельно. Ты тоже в его возрасте решил жить от меня отдельно. Гены, наверное, — выдала я шутку без всякой улыбки.

— Марина, ты снова? — Андрей легонько приобнял меня за плечи, чтобы развернуть к себе. — Я думал, мы подвели под прошлым черту.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — скинула я плечом его руку.

— Забыть прежние разногласия?

— Жить вместе. В разных комнатах. Лучше приходи навестить детей как будто с работы.

Андрей снова попытался меня обнять, но в этот раз у меня получилось избежать его прикосновения. Я сделала два шага в сторону и присела на диван, чуть не раздавив погремушку.

— Иначе другим детям у меня вообще не получится объяснить, что ты делаешь в моем доме.

Андрей переложил погремушку на журнальный столик и сел рядом, но очередную попытку обнять не предпринял.

— Давай попробуем жить, как семья? — сказал, когда минуту поизучал пол. — Не отчитываясь ни перед кем.

— Элис сказала, что если я вернусь к ее отцу, значит, у меня нет гордости.

— Это ваши девочковские заморочки. Парню похрен на сантименты. Когда ты прекратишь жить для детей и начнешь жить для себя?

Он повренул голову, я — тоже, наши взгляды встретились — холодные, до дрожи.

— Я живу теперь ради других детей. Так что ответ — никогда.

— У них не было нормальной семьи и не будет, получается? Мама на работе, школа, садик, сиделка…

— Няня, — исправила я грубо. — Да, так и будет. Найти им папу у меня не получилось. Не везет мне с мужиками. Бывает…

Я сжимала себе коленки, хотя они и не дрожали — просто ладони вспотели.

— Марина, всего полгода. Я уверен, мы уживемся.

— Это не гринка по браку. Никто не будет проверять, живем мы в одном доме или нет, спим вместе или нет, — скривила я губы.

— Марина, мы приняли тяжелое решение: взяли детей. Неужели мы не можем взять себя в руки?

Он смог — оторвал мою руку от моей коленки и сжал уже сухие пальцы.

— Я не прошу меня любить. Я прошу тебя любить этих детей и дать им поверить в семью. Понимаешь, ему двенадцать — так мало времени осталось, чтобы сформировать представление о том, как нужно относиться к женщине. В доме должен быть мужчина. Я знаю, о чем говорю.

— Я тоже знаю, о чем говорю, — пыталась освободиться я от цепкой хватки. — Ты меня шантажируешь. Детьми! Я об этом тебя предупреждала.

— Но мне от тебя ничего не надо, — хмыкнул он, ловя мою вторую руку. — Ни доков, ни баксов, ничего… Ты не думала, что мне просто нужна ты? Ты все стонешь, что не нужна детям. А мне? Почему ты не замечаешь того, кому нужна? Почему?

По кочану! По кочану хотелось ему настучать: ну нельзя быть настолько тупым! Или можно? Или нужно, чтобы оставаться мужиком. Я отвернулась, сфокусировала взгляд на погремушке — она не сдвинулась с места, но зазвенела, у меня в голове. Я сжала виски ладонями, сдавила до боли, но в груди болело сильнее — и это не лечится, это хроническое, это все из-за него… А он спрашивает — почему?

— Ты так ничего и не поняла за двадцать с гаком лет жизни в Штатах: главный принцип твоих новых сограждан — плевать, что о нас подумают другие, главное, что нам хорошо. На соседей оглядываются одни лишь неудачники. И обсуждают их те же неудачники. Нормальным людям на личную жизнь других плевать. Неужели ты до сих пор не вытравила из себя Совок и готова пожертвовать личным ради какого-то общественного мнения, которого в природе-то не существует? Неужели ты такая дура?

— А ты умный, да? — я так и не повернула к нему головы.

— Я понимаю, что гордый, но одинокий — это дурак, я больше не хочу им быть, хочу поумнеть.

— Похвальное желание, — продолжала я смотреть на погремушку, но двигать предметы взглядом так и не научилась. Под моим взглядом — самым злым — двигались только мужчины: в единственном числе, Андрей. Я почувствовала бедром его ногу, но рука легла мимо плеча на спинку дивана.

— А ты чего хочешь, Марина? — завис он над моим ухом.

— Не быть дурой. Только дурак и дура — две большие разницы.

— Ты будешь дурой, если вместо сердца послушаешь гордость.

— Мое сердце молчит, зря надеешься. Моя гордость уязвлена, тут ты прав. Из чего еще состоит женщина? Из тела? Мое тело за эти пару недель постарело лет на десять минимум.

— Это не правда.

— Правда. Чувствую себя разбитой старухой.

— Ты три часовых пояса сменила и в трех разных климатических зонах пожила. Да одного нашего питерского болота достаточно, чтобы почувствовать себя развалиной. Кости ноют?

— Нет. Ты ноешь. У меня под ухом, — облизала я сухие губы и попросила стакан воды. Андрей его принес и сел на прежнее место.

— Ну кто тебе, кроме меня, стакан воды принесет?

— Не надо шаблонных фраз. Тебя они не спасут.

— Я не хочу спастись. Иначе, думаешь, я сиганул бы в омут с головой? Нет, конечно. Марина, все будет хорошо, расслабься…

Он провел ладонью вдоль моей руки — голой, которая сейчас покрылась гусиной кожей.

— Не могу, Андрей. Мне кажется, что ты относишься ко всему слишком… Слишком поверхностно. Так нельзя.

— Нет, у нас хорошая жировая прослойка к старости накопилась. Я вообще не переживаю за этих детей: ни на улице, ни голодными они не останутся. Но и ты ведь не за это переживаешь?

— Не за это. Сам не боишься на улице остаться?

— Нет. Сейчас ты раз пять подумаешь, прежде чем покажешь мне на дверь. Это были две сумасшедшие недели — две недели за двадцать лет, но мы прожили их, не убив друг друга. В сорок пять мы можем поумнеть? Не просто же так паспорт меняют… А чтобы подвести черту под прежней жизнью и начать новую, умудренную опытом.

— И ты уверен, что я тебя прощу? — хмыкнула я, мысленно катая погремушку по полировке стола.

— Я знаю, что не простишь. И не надо. Ну что мне делать с твоим прощением? Это же не картина, чтобы ее в рамочку и на стену. Кстати, у тебя патенты есть?

— Висят в рамочке на стене дома… Шучу, — хмыкнула громче и повернула голову, чтобы столкнуться с носом Андрея. — Два, их выдали уже в рамочке, валяются в коробке в гараже.

— А помнится, ты говорила — вот бы чего-нибудь придумать и запатентовать… Помнишь?

— Я, честно, даже не знаю, что за патент там… Это просто, чтобы боссы могли потом судиться с конкурентами.

— Хоть это ты понимаешь… Со мной судиться не будешь?

— Мы не женаты.

— Из-за детей?

— Андрей, что ты хочешь?

— Пойти спать с женщиной, которую я без всяких бумажек считаю своей женой. Она очень устала. Ей нужно выспаться. Утром она снова будет мамой.

— А ночью?

— Женой, увы, не будет. Будет только нянькой… Тебе хотя бы бутылку дорогого коньяка подарят за посредничество? Или просто спасибо скажут?

— Андрей, иди спать. Я хочу посидеть одна.

— Много хочешь. Ты больше не одна, Марина. Пойдем спать. Пожалуйста.

Он встал и протянул руку. Для танца? Да, для жизни в темпе вальса. Раз-два, раз-два, раз-два или три? И кто будет третий — Андрей или Маша?