Жена без срока годности

Глава 33. Суррогат

Дети спали долго — ну, по родительским меркам. Андрей вообще не спал — я проснулась в половине седьмого в кровати одна. Стакана из-под виски на тумбочке уже не было. Потянулась, упершись руками в изголовье, потом перевернулась на живот и пару раз повыгибала спину. Маханием ног решила не заниматься, а помахать руками точно придется: главное, по роже Лебедева при этом не съездить. Я заполнила три анкеты, на каждого ребенка, и попросила Андрея написать своему знакомому в Израиль, чтобы он нашел для нас место на собеседование хоть где-то — через бота или за деньги, мне не важно. Просто постучаться в двери американского консульства даже у гражданина не получится.

У меня даже просто пообщаться с сыном не получилось — пришлось врать, что Дима не имеет ко мне никакого отношения, я просто помогаю ему и его сестре. Пусть не переживает. На что Алекс ответил, что и не собирался переживать. Ну — переписывались мы по-английски, могли и не понять друг друга…

Андрей тем временем наматывал круги вокруг кофейной машины, но сообразил ее не включить — скрежет зерен поднимет детей, а нам ни к чему лишние минуты родительства. Утренние часы, как и вечерние, самые ценные. У родителей, а мы не они — это не наши дети и воспитывать их вместе мы не собираемся.

— У меня есть растворимый кофе, — предложил Андрей, разглядывая веселого наполовину раскрашенного единорога. — Хочешь?

— Нет.

— Виски?

— Нет.

— А чего хочешь?

— Чтобы все это быстрее закончилось.

— Что именно?

— Наша поездка в Израиль, — отчеканила я. — Хочу иметь на руках все документы. Все.

— Зачем? — Андрей по старой привычке буравил меня взглядом.

— Надоело находиться в подвешенном состоянии. Знаешь, что такое кризис? Это когда к старой жизни возврата нет, а как жить в новой ты еще не понимаешь. И глупо пытаться старые лекала на новые ситуации примерять. Ничего путного все равно не выйдет.

— Ты о чем? — Андрей закрыл раскраску, оставив мелки внутри журнала.

— А о том, что по-старому не будет, ничего не будет. Нам не по двадцать лет и мы давно не любим друг друга без оглядки.

— Значит, все же любим? — подался он вперед, но приблизился ко мне совсем на чуть-чуть: стол-то был достаточно большим, не для двух человек, а для большой семьи, размеры кухни позволяли поместить сюда круглый, но круглым по-настоящему в нашем переговорном процессе столу все равно не стать.

— Мужья никогда не становятся до конца бывшими, — отчеканила я.

— А страны становятся? Не передумала? Может, поживешь тут?

— Знаешь, когда Бродского спрашивали о возвращении, то он отвечал, что возвращаться имеет смысл на место преступления, там могут быть деньги зарыты, но на место любви не нужно возвращаться. Мне было тут хорошо, с тобой… У меня нет желания тебя уколоть, поэтому я не буду врать и говорить, что у нас ничего хорошего в жизни не было. Было, Андрей, было… Но я не верю, что от перемены места жительства что-то поменяется. Если только случится вторая ностальгия. Пойми, я там прожила уже больше, чем тут… Там я состоялась, как женщина и как профессионал.

— Ты уверена про женщину? — перебил Андрей с гаденькой усмешечкой.

— Там я родила детей и вырастила их. Вы, мужики, все любите сводить к мужикам. Вам душу греет мысль, что все у женщины вокруг хуя вертится, но это не так… Со временем я поняла, что у мужика главное мозги…

— У меня их нет?

— Пока ты мне их не показал. Только хватку — тут договориться, там заплатить… Так вот тут, — я постучала кулачком по своей груди, — договориться не с кем, там пусто.

— И чем собралась заполнять пустоту? Работой?

— Почему бы и нет? Знаешь, я еще не отошла от первых детей… Поверь, у меня их было трое — еще и девушка твоего сына, так что… Но-вэй, как говорится, даже не проси…

— А я прошу?

— Ну а что ты делаешь? Назвался груздем, будь папашей. Соскочить хочешь? Не получится. Один раз получилось и хватит.

— Я не соскакивал, ты меня скинула…

— Не насажу обратно… — буравила я его взглядом в ответ. — Шесток не стоит на тебя, понимаешь? В браке вообще страсть максимум годков пять может продержаться… Так что все сроки вышли и все претензии к нашим отношениям аннулируются из-за истечения срока давности.

— Меня и просроченная жена устроит…

— Твой срок годности, как мужа, давно вышел. Не строй иллюзий, Андрей. Ты хочешь, чтобы нас связали дети, но этого не будет. Это не наши дети. Это просто такая работа — другим помогать, если они не справляются. Мы просто за их мать работу поделили между собой. Поделили, а не разделили — я все еще довольно неплохо по-русски говорю.

— Может, все же подумаешь?

— Про растворимый кофе? Нет, я не пью суррогат. И суррогат брака мне не нужен. Понимаешь?

— Почему не попытаться?

— Потому что есть дети. Потому что они привыкнут ко мне, и тогда я не смогу уйти. Понимаешь? И ты меня будешь ими шантажировать. Я не сомневаюсь.

— Не буду.

— Я тебе не верю, Андрей. Извини. Опыт с тобой был не очень хороший, а он, знаешь, собака такая, подсказывает, что я новую ошибку совершу… Нет уж, извини.

— Что ты Леше сказала?

— Ничего. У него гражданский тесть — прокурор. Так что роток на замок и молчок.

— Как его так угораздило? — хмыкнул Андрей.

— Любовь зла, полюбишь и дочку прокурора… Мне вот очень страшно нарушать закон, очень… Тебе нет?

— А чего мы нарушаем? Мы наоборот следуем букве морального закона.

— По понятиям, типа, живем. По понятиям добра?

— Ну, у добра тоже оборотная медаль есть. Не знаешь какая, Мариночка?

— Какая же?

— Что одному добро, то другому худо. Нет, я не говорю, что эти дети не заслужили счастье, — перешел Андрей на полный шепот. — Но я не понимаю, где толика счастья, которую заслужил я просто потому, что родился на свет?

— Ты свое счастье… — я не стала материться, хотя и очень хотелось, потому что все сводилось к тому, что он его действительно проебал.

Я не озвучила этот глагол, потому что по глазам видела, что Лебедев полностью с моим выводом согласен. Что есть, то есть — что было, то не изменишь. Ну а что будет, то нужно планировать, но у меня нет сил на то, чтобы давать всем вторые шансы. Разве они заслужили их, бросив меня со своими детьми? Оба!

— Поезд ушел, самолет улетел, и не надо, Андрюш, так на меня смотреть!

— А если хочется? Смотреть именно так. И не только смотреть. И кроме твоего жуткого эгоизма ничего не удерживает тебя от того, чтобы пожить со мной. Мне без разницы где.

— Знаешь, ты мне мем из интернета напоминаешь, — перегнулась я через стол, но с его твердым лбом, к счастью, не встретилась. — Там совет женщинам дают. Настоящий мужчина — это не тот, кто подарил кольцо, не тот, кто предложил жить вместе, не тот, от кого у вас ребенок, а тот, который ради вас изменил свой привычный образ жизни. Пытаешься быть настоящим, да?

— Я все изменил ради тебя… И скажи, что это было не так, — потянулся он через стол руками и поймал мои, которые лежали на самом краю. Пришлось их вытянуть, чтобы Андрей сел на свой стул.

— Не скажу. Скажу лишь то, что потом ты решил вернуться к привычному образу жизни. В этот момент ты и перестал быть для меня настоящим мужчиной.

— А кто тогда по твоим мемам настоящая женщина? Та, которая тупо стоит на своем? Ты ради меня ничем не пожертвовала.

— Потому что жертва не я, жертва ты. Знаешь, как определить жертву? Спросите у человека, кто виноват в его проблемах, и если он назовет всех, кроме себя…

— Я не снимаю с себя ответственность, — перебил Андрей и сильнее сжал мне пальцы, до боли, до электрических разрядов прямо в сердце. — Только ты не отрицай, пожалуйста, того факта, что на нашей семье крест поставил именно твой эгоизм. И он же не дает нашей семье восстановиться.

— А есть что восстанавливать? Есть что-то, кроме розовой бумажки? Без бумажки ты букашка, но с бумажкой ты не обязательно семья.

— Я не прошу от тебя бумажку. Я ничего от тебя не прошу, кроме совместных завтраков. Хочешь, я сначала буду на них просто приходить, если ты не хочешь делить со мной постель?

— Знаешь, огласи, пожалуйста, весь список того, что ты не будешь делать, будучи моим мужем. Андрей, ты понимаешь, что выглядишь полным недоумком?

— В твоих глазах? Ну… — он хмыкнул. — Похоже, я всегда таким был, но это не помешало тебе подарить мне девственность, стать матерью моего единственного ребенка и… Записать на меня трех чужих детей. Наверное, действительно проделать все это ты могла только с исключительным недоумком. Потому что ты сама дура, Марина!

Андрей так резко отпустил мои пальцы, что я чуть не шарахнула ладонями по столу, точно по натянутой коже бубна.

— Неужели ты думаешь, что я бы на все это пошел, если бы не любил тебя? Какая еще сила могла заставить меня во все это ввязаться?

— Сделать что-то хорошее в жизни? Плохая причина?

— Я уже сделал что-то хорошее в жизни, принес тебе конспекты и выпил твой дурацкий морс. Что ты в него подмешала? Что я двадцать пять лет, как пьяный?

— Это был грипп. Свинной. Ну, или птичий. Или два в одном: ты поступил как свинья и улетел зимовать в северные страны, как гусь ощипанный. Ну чего ты от меня ждешь?

— Поцелуя. Утреннего. Все мужики его ждут. Кто говорит, что не ждет — врет.

Я рассмеялась — этот врун меня доведет, точно!

— Не так громко, Марина. Детей разбудишь.

— Им уже вставать давно пора!

— А у тебя завтрак для них готов?

— Хлопья с молоком. Я никогда не готовила русский завтрак. Американский вариант меня устраивал более чем. Правда, производители хлопьев когда-то давно, говорят, приличную сумму отвалили американским ученым, чтобы те подтвердили, что для детей — это оптимальный завтрак. Для работающих родителей — уж точно.

— Но сейчас ты не работаешь.

— И что? Должна начать кашеварить? Нет, я не готовлю, Андрей. Я плохая жена. Так что… Боюсь тебя разочаровать.

— Не получится. Я уже во всем и всех разочаровался, так что дно тебе не пробить. Пожалуйста, Марина. Я сниму квартирку в Долине, буду вас навещать… Мне как бы полгода надо прожить в Штатах, чтобы гринку восстановили без вопросов.

— Нас? Нет уж, это твои дети. И как же твой бизнес?

— Ну, он работает и без меня… Может, сумею что-то в Штатах замутить.

— Не получится. Эта ниша занята израильтянами и украинцами — тебя не пустят. И вообще — не солидно как-то торговать китайской гречкой… О, я персов ещё забыла. Это вообще страшные люди, — рассмеялась я тихо и перешла на заговорщический шепот. — Они в школе читали Достоевского и Толстого. Не в оригинале, к счастью, а то вообще не знаю, что бы с ними делала. Твой сын, кстати, был тайно влюблен в иранскую девочку по имени Ава. Любовь, правда, закончилась, когда в третьем классе он вдруг стал ей по плечо. Так вот ее мама очень сокрушалась, что здесь в школах мало читают. Конечно, говорила она, в пятнадцать понять, о чем вообще “Преступление и наказание” невозможно, зато мы знает, что есть такие писатели, как Достоевский и Толстой, и можем их прочитать в сознательном возрасте, а наши дети не будут ничего этого читать, потому что к литературе могут приобщить только в школе через кнут… А я предпочитаю, знаешь ли, пряник. Видела в своей жизни много подлецов, читавших в школе Толстого и войну, и мир… Знаешь, Андрей, твое место здесь, мое — там, вот и весь ответ. Ну зачем тебе восстанавливать гринку? Тебе Америка не нужна. Не нужна, — повторила я по слогам. — Настолько не нужна, что вместе с ней оказались ненужными жена и сын.

— Ты постоянно это проговариваешь, чтобы, упаси боже, не начать в этом сомневаться? — проговорил Лебедев пафосно.

— Я не сомневаюсь. Я факты под сомнения не ставлю. Я не гуманитарий. А ты торгаш, так подсчитай, сколько финансов тебе понадобится на жизнь в Штатах. Может, не стоит оно того?

— Оно, может, и не стоит, а вот она, — ткнул он пальцем в меня. — Более чем. Я ведь сам могу детям турвизу сделать.

— Ну можешь и что?

— Ничего, Марина. Просто я могу так же жить с ними в Штатах, если ты считаешь, что там детям лучше.

— Там всем лучше. И не в Штатах, а в Калифорнии. Я не американка, я — калифорнийка, это две больше разницы. Мы, кажется, уже можем спорить с нью-йоркерами, чьи эмигранты круче. Короче, я научилась уважать чужую культуру и чужие границы, получила прекрасную прививку от национализма, и то, что ты называешь эгоизмом, всего лишь требование уважения ко мне как к личности со своими собственными желаниями. Тут не я эгоистка, посмотри в зеркало и увидишь настоящего эгоиста. Хочешь жить в Америке — живи. Кто я такая, чтобы что-то тебе запретить, но не смей шантажировать меня желанием жить рядом. Мне ничего не помешает даже в одной квартире с тобой не встречаться. Питерское коммунальное наследие, знаешь ли.

— Ты никогда не жила в коммуналке.

— Но мои одноклассники жили, даже в новостройках было много коммуналок, чтоб ты знал. Так что… Не бери меня на слабо. Один раз взял и проиграл. Забыл?

— Мы оба проиграли. Я смотрю на это так.

— Твое право. Сказала же, что уважаю твой эгоизм, а ты уважай мой, а то какого хера ты прешься на американскую землю со своим мужским шовинизмом? Я дважды думать не буду, пошлю тебя через букву закона. Уже в Израиле я перестану быть тебе женой.

— Взаимными угрозами мы не до чего не договоримся.

— О чем нам договариваться? Мы же решили, что едем в Израиль, а потом в Штаты. Какое ты примешь в итоге решение, меня не волнует. Прими это, как данность. Мне на тебя насрать, вот и все. У меня в жизни все в шоколаде. Здоровье, тьфу, тьфу, тьфу. Дети выросли. Друзья всех мастей имеются. Я не пропаду. Но я не буду протягивать тебе руку, если ты упадешь. У меня только две руки и обе я тебе уже предлагала. Еще и сердце. Второго сердца у меня нет, так что не разжалобишь утренними разговорчиками. Не старайся.