Жестокие клятвы

5

РЕЙ

Целых шесть дней я не разговариваю со своим братом. Я едва могу смотреть на него. Что для него к счастью, потому что, если я буду смотреть на него достаточно долго, я могу выцарапать ему глаза. Бессердечный ублюдок. Тем временем он был на седьмом небе от счастья, хвастаясь сделкой перед всеми, кто готов слушать. Он уже провел встречу с главами других четырех семей, чтобы сообщить эту новость. Я удивлена, как он не поместил рекламу на всю страницу в " Нью-Йорк Таймс".

А Лили, моя бедная дорогая Лили, заперлась в своей комнате и плачет. Меня беспокоит то, как тяжело она это воспринимает. Конечно, ужасно быть для собственного отца не более чем пешкой на шахматной доске, которую можно передвигать в его пользу в военных играх мафии, но никогда не было секретом, что она бы вышла замуж так же, как все женщины в нашей семье. Хотя я полагаю, что холодная, суровая реальность всегда хуже теоретической. Мужчина из плоти и костей хуже, чем сама идея о нем. А высокомерный, чванливый ирландец экспоненциально хуже их всех.

Я так и не смогла стереть из памяти его самодовольную ухмылку. То, как он смотрел на меня. То, как он смеялся надо мной. То, как он притягивал меня своим взглядом. Эти глаза с длинными ресницами, полуприкрытые веками, которые жгли и жестоко насмехались надо мной.

Если он не совсем идеальный партнер для Лили, Прекрасный принц, которого она в конце концов научится терпеть, если не любить, я убью его. Что, по сути, означает, что мне придется убить его, потому что эта невыносимая жаба не смогла бы стать менее Прекрасным принцем, даже если бы попыталась.

— Рейна! Sei fuori (с итал. ты ведешь себя странно)! Ты все испортила!

Вырванная из своих мыслей резким упреком матери, смотрю на кастрюлю с кипящей водой. Я стою на кухне у плиты с деревянной ложкой в руке и понятия не имею, как долго отсутствовал в Ла-Ла Ленде, размышляя о Лили и мужланах. Очевидно, достаточно долго, чтобы макароны переварились. Моя мать, стоящая рядом со мной у плиты, опираясь на трость, сердито тычет мне в руку.

— Посмотри на это мокрое месиво. Спусти его в канализацию и начни сначала.

— Прости, мама, — говорю я со вздохом. — Я отвлеклась.

Ее пристальный взгляд остается прикованным ко мне, пока я надеваю прихватки и ставлю тяжелую кастрюлю на раковину. Она наблюдает, как я кладу макароны, наполняю кастрюлю горячей водой и ставлю ее обратно на плиту. Она продолжает молча наблюдать, как я солю воду и увеличиваю огонь. В этом ястребином фокусе нет ничего нового. Моя мать похожа на одну из тех жутких картин в доме с привидениями, чьи глаза следуют за тобой повсюду, глядя прямо на тебя, где бы ты ни стоял. Или где ты пытаешься спрятаться.

— Ты права, что злишься, — резко говорит она. — Ирландцы отвратительны. Подарить одному из них такую драгоценность — это... Она ругается по-итальянски, сердито жестикулируя.

— Дело не в том, что он ирландец. Дело в том, что он canaglia и mascalzone (с итал. обманщик и подлец) с манерами скотного двора. Ты бы видела, как он расхаживал с важным видом, напыщенный, как павлин. Павлин размером шестнадцать футов. Стряхивая с себя неприятные воспоминания, я продолжаю. — Я никогда не встречала никого более ужасного. Он ворвался сюда, как Юлий Цезарь в Колизей, ожидая, пока мы посыпем на него лепестками роз и девственницами.

Моя мать говорит себе под нос: — Не то чтобы он нашел что-нибудь из этого в этом доме. — Я пристально смотрю на нее. Она машет на меня рукой, как будто отгоняет муху. — О, не смотри на свою собственную маму таким злобным взглядом. Знаешь, я же не ragazza stupida (с итал. глупая женщина). — Она постукивает пальцем по своим очкам и шевелит бровями. — Я вижу, что здесь происходит.

Я знаю, что она говорит не обо мне, потому что здесь буквально ничего не происходит из того, что касается меня. Если только она не нашла мою коллекцию секс-игрушек и эротики. Нет, этого не может быть. У нее бы уже случился инсульт, и она упала бы замертво, если бы нашла их.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она улыбается.

— Нет? Ты не видела того симпатичного мальчика, которого Лили протискивает в свою комнату в любое время дня и ночи?

Я шокирована. Я просто не могу поверить, что мать криминальной семьи Карузо позволила бы своей внучке заводить незаконные связи в доме, не говоря уже о сыне чистильщика бассейна.

— Ты знала об этом? Почему ты ничего не сказала?

— Кому? Твоему брату? И убить бедного мальчика?

— Мне!

— Чтобы ты испортила ей все веселье, положив этому конец?

— Да!

Она кудахчет.

— Piccolina principessa (с итал. маленькая принцесса) собирается до конца своих дней быть замужем за одним и тем же идиотом, Рейна. Она заслуживает того, чтобы сначала немного пожить. — Когда я просто стою и недоверчиво смотрю на нее, она говорит более мягко: — Я очень сожалею, что не дала тебе столько же свободы.

После мгновения глубокого шока я тихо говорю: — Пожалуйста, подожди. Мой мозг расплавился.

Она поворачивается и, прихрамывая, идет к кухонному столу, опираясь на трость, затем опускается на стул и вздыхает. Одетая во все черное, как одеваются все вдовы в семье, независимо от того, как давно умерли их мужья, — она выглядит намного старше своих шестидесяти пяти лет. Она никогда не красила свои седые волосы и носит их коротко подстриженными, как у мужчины. Стиль одежды, который носит, старомодный и нелестный. У нее нет лишнего веса, но она отказывается делать что бы то ни было, чтобы сделать себя хотя бы немного привлекательной, включая макияж или обновление своих очков в соответствии со стилем этого века.

После того, как мой отец был убит, она просто сдалась. Я знаю, что это было не от горя. Я думаю, дело в том, что она никогда не хотела, чтобы другой мужчина снова обратил на нее внимание. Жизнь с моим отцом — яростным сицилийцем была адом для всех нас. Особенно после того, как ей поставили диагноз рассеянный склероз, и он привез свою двадцатидвухлетнюю любовницу жить в гостевой коттедж, чтобы ему не пришлось “трахать калеку”, как он выразился.

Наблюдение за тем, как моя мать высоко держит голову и стискивает зубы, несмотря на всю его жестокость и неосмотрительность, научило меня быть такой же сильной, когда мой собственный муж оказался хуже, чем когда-либо был мой отец. Настолько хуже, что я никогда не могла себе этого представить.

— С любовью глядя на меня, мама говорит: — Ты лучшее, что я сделала в своей жизни, stellina (с итал. звездочка). Я очень горжусь тобой.

Мне приходится снова отвернуться к кастрюле на плите, чтобы она не увидела, как слезы заливают мне глаза. Комплимент моей матери — событие столь же редкое, как наблюдение НЛО.

Я бормочу слова благодарности, глядя на воду и желая, чтобы она закипела, чтобы мне было чем заняться, кроме борьбы с этим ужасным чувством в груди. Мне гораздо легче иметь дело с гневом, чем с нежностью. Гнев дает тебе броню. Нежность обнажает тебя до костей.

— Из тебя вышла бы отличная мать, — продолжает она задумчивым тоном. — Жаль, что ты не могла иметь детей. Или мне следует сказать ... что ты не пыталась. — Когда я смотрю на нее, снова пораженная, она хихикает. — Я не виню тебя, tesoro (с итал. дорогая). Энцо как отец? — Она содрогается. — Ты была умнее меня. Не то чтобы я хотел сказать, что сожалею о своих детях, но имей в виду, ты любовь всей моей жизни. Она на мгновение задумывается. — Твой брат, ничего впечатляющего.

Я смеюсь.

— Я знаю, ты не это имеешь в виду. Он первенец, мальчик. На Сицилии это было бы преступлением, караемым смертной казнью, если бы ты не любила его больше всех.

Она пожимает плечами.

— Тогда нам повезло, что мы не на Сицилии.

— О, мама. Ты опять пила вино.

— Нет, но ты напомнила мне, — говорит она, оживляясь, чтобы посмотреть на винный холодильник. — Как насчет хорошего “пино нуар”?

— С каких это пор ты пьешь что-нибудь, кроме Кьянти?

— С тех пор, как я начала наблюдать за этим очаровательным молодым человеком на YouTube с его собственным каналом “Все о вине”.

— Ты смотришь YouTube?

Она кивает, как будто ее решение выйти в Интернет не так важно, как высадка на Луну. Вплоть до прошлого года она все еще пользовалась кнопочным телефоном.

— Пино — его любимое вино. Он пьет его галлонами. Давай попробуем немного с тальятелле.

— Вау. Чудеса никогда не прекращаются. Ладно, мама, я в деле.

Я направляюсь к винному холодильнику, выбираю бутылку и подношу ее к стойке, чтобы открыть, когда в дверь кухни входит мужчина.

Это ирландец.

Мое сердце сжимается. Лицо пылает. Я делаю резкий вдох и замираю.

— Привет, — говорит он хриплым голосом, пристально глядя на меня.

Преодолев шок, я умудряюсь сказать: — Ты.

Он посылает мне свою фирменную ухмылку

— Да, я.

В руках у него завернутый букет белых роз. На нем снова черный костюм. Судя по всему, от Армани. Его галстук и рубашка тоже черные. На любом другом мужчине такое количество черного сделало бы похожим на ведущего игрового шоу или гробовщика. Этот мужчина в черном с головы до ног похож на модель с подиума, которая подрабатывает наемным убийцей, и самодовольным ублюдком. И, о, сладкий Иисус, помилуй мою душу, я не замечаю, насколько тесен костюм в области его промежности. Я не вижу этой существенной выпуклости. Я не смотрю.

— Что ты делаешь на моей кухне? — натянуто спрашиваю я.

Его разгоряченный взгляд неторопливо скользит по моему телу с головы до ног и обратно. Он облизывает губы.

— Я был в городе. И решил увидеть Лили.

Я тяжело выдыхаю и ставлю бутылку вина на стойку с такой силой, что моя мама подпрыгивает на стуле.

— Если вы хотите увидеть Лилиану, мистер Куинн, вам придется договориться, прежде чем появляться в нашем доме без предупреждения. Независимо от того, как обстоят дела в Мафии, у этой семьи есть определенные стандарты поведения.

— О, перестань, девочка, — упрекает он, наслаждаясь моим волнением от его внезапного появления. — Мужчина должен иметь возможность навестить свою невесту, не отмечая это карандашом в календаре.

Зная, что я ничего не могу сделать, чтобы помешать появляться в любое время, когда ему заблагорассудится, он улыбается. Ему так повезло, что у меня в руке еще нет открывалки для вина. Потому что засунули бы штопор в задницу прежде, чем он успел бы вымолвить еще хоть слово.

В наступившей тишине моя мама говорит: — Привет. Ирландец. — Куинн смотрит на нее. Судя по выражению лица, он удивлен, увидев в комнате кого-то еще. Она указывает на шкаф позади него. — Вазы там. Когда закончишь с цветами, можешь открывать вино. — Она улыбается. — Если, конечно, ты сможешь вырвать его из рук Рейны.

— Простите мои манеры, — говорит Куинн. — Я не заметил, что вы там сидели.

— Я знаю. Ты был слишком занят, раздражая мою дочь.

— Миссис Карузо?

— Единственная. — Она хихикает. — Ну, теперь. Остальные — пища для червей.

Боже, у моей мамы мрачное чувство юмора. Куинн пересекает кухню и протягивает ей руку. Он говорит с уважением: — Для меня большая честь познакомиться с вами, мэм. Я Гомер.

Я чуть не падаю лицом на кухонный пол.

Во-первых, потому что Куинн на этот раз ведет себя как человек, а не как обезьяна, которой я его знаю, а во-вторых, потому что...Гомер?

Мама принимает его протянутую руку. Он на мгновение нежно сжимает ее, наклоняя голову, затем отпускает и выпрямляется. Она смотрит на него сквозь очки, прищурившись и прямо спрашивает: — Что это за имя для ирландца?

Он не обижается, только посмеивается.

— Моя мать изучала искусство. Уинслоу Гомер был ее любимым художником.

Мама хихикает.

— Хорошо, что это был не Эдвард Мунк.

— Если я назову вам имя, под которым меня знают все остальные, вы будете смеяться еще громче.

— О чем ты? — спрашивает она.

— Паук.

Она не смеется. Вместо этого она смотрит на меня.

— Ты не говорила мне, что он комик.

— Он здесь не задержится, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — И уже уходит.

— Не раньше, чем он нальет мне вина! — Самодовольная улыбка Куинна появляется снова. — И поставит цветы в воду.

Я мысленно посылаю ему телеграмму с угрозой убийства, которую он игнорирует. Вместо этого поворачиваясь к шкафу позади себя, выбирает вазу из коллекции хрусталя. Пока мы с мамой наблюдаем за ним, ставит вазу с цветами в раковину, срывает с букета пластиковую обертку и оберточную бумагу, наполняет вазу из-под крана, затем спокойно говорит: — У тебя вода закипела.

Я бросаю взгляд на плиту. Вода в кастрюле кипит, вот-вот перельется через края. Чертыхаясь, я оставляю бутылку вина и подскакиваю к плите, уменьшаю огонь, поворачиваюсь к Куинну и спрашиваю: — Как ты сюда попал?

— Через парадную дверь.

Самоуверенный ублюдок.

— Я имею в виду, кто тебя впустил?

— Экономка. Милая девушка. Беттина, я полагаю? Слаще и быть не могло.

Держу пари, она не смогла бы. Один взгляд на мистера Супермоделя-Убийцу, и она, скорее всего, упала бы в обморок.

— Почему она не сообщила о тебе?

— Я сказал ей, что хочу, чтобы это был сюрприз. — Он бросает на меня испепеляющий взгляд. — Сюрприз.

Я чувствую этот взгляд до самых кончиков пальцев ног. Взволнованная, с горящими щеками, огрызаюсь: — Ненавижу сюрпризы.

Мама бормочет: — Кое-кого здесь ждет сюрприз в виде затрещины, если я в ближайшее время не получу свое вино.

Куинн ставит цветы в вазу с водой, некоторое время возится с ними, пока не убедится, что они стоят идеально, затем подходит к стойке и берет бутылку "пино нуар". Он изучает этикетку.

— Хм.

Мама говорит: — Извините, у нас нет пива, чтобы предложить тебе.

Его улыбка слегка смущена.

— Я не пью пиво.

— Тогда почему ты так смотришь на вино?

Он поднимает на нее взгляд. После паузы говорит: — Я не хочу оскорблять вас, говоря правду.

— Раньше тебя это никогда не останавливало, — говорю я, злясь, что не могу выгнать его со своей кухни.

Он улыбается мне, его карие глаза горят.

— Штопор?

Ему удалось произнести это непристойно, свинья. Я указываю на ящик рядом с посудомоечной машиной, затем говорю: — Лилиана сегодня вечером в кино со своими подружками, так что, к сожалению, ты не сможешь ее увидеть. А мой брат сейчас в городе по делам. Если ты позвонишь завтра утром, мы сможем договориться о времени на более поздний срок на неделе.

— В кино? — Куинн повторяет.

— Да, — лгу я, кивая. — Думаю, ты слышал об художественных фильмах? Возможно, в Ирландии их нет. Полагаю, там слишком много других важных дел, таких как стрижка овец, танцы у реки и чемпионаты по метанию дротиков в местном пабе. Но она ходит туда каждый четверг. И вернется поздно. Так что тебе лучше уйти. Сейчас.

Некоторое время он молча смотрит на меня, потом говорит: — Морской дым.

Я моргаю.

— Что, прости?

Он переводит взгляд на мою маму.

— Если вам нравится “пино нуар”, то стоит попробовать ”Морской дым". — Он поднимает бутылку, которую держит в руке. — Это лучше, чем это дешевое чертово дерьмо.

Моя мама говорит: — Это пьет мой парень с YouTube. Но для меня это слишком дорого.

— Я куплю вам бутылочку.

Она просияла и захлопала в ладоши.

— Ах, grazie mille (с итал. большое спасибо). Я не могу дождаться!

У меня инсульт? Что, черт возьми, происходит?

— Мистер Куинн…

— Паук. — Он ухмыляется мне. — Я бы разрешил тебе называть меня моим настоящим именем, но ты еще не заслужила такой привилегии.

Я собираю весь бушующий в моем теле гнев и концентрирую его во взгляде, который направляю на его красивое, отвратительное лицо, как перегретый лазер. Он улыбается шире и открывает вино.