Жестокие клятвы

18

РЕЙ

Репетиция проходит без сучка и задоринки, но для меня это тридцать минут абсолютного ада. Я не смотрю на Куинна. Я очень хочу, но не смотрю. Если то, что сказала Слоан, правда, то это безумное плотское влечение, которое я испытываю к нему, взаимно. И очень очевидно. Что означает, что мы стоим на вершине двух тонн динамита, и это только вопрос времени, когда кто-нибудь чиркнет спичкой.

Я отказываюсь от ужина, сославшись на боль в животе. Лимузин высаживает меня у отеля, я иду прямо в спальню и ложусь. Через пять минут я встаю и совершаю набег на мини-бар. Когда я наливаю водку в стакан, у меня дрожат руки.

Два часа спустя возвращаются Джанни, мама и Лили. Лили идет в свою спальню и запирает дверь. Мама направляется к дивану в гостиной и ложится. Джанни снимает галстук и бросает его на спинку стула в столовой, качая головой и что-то бормоча.

— Как прошел ужин? — Он перестает бормотать и свирепо смотрит на меня.

— Как все прошло? Я расскажу тебе, как все прошло. Куинн за все это время не сказал мне ни единого чертова слова.

С дивана мама кричит: — Он так же ни с кем больше не разговаривал. — Джанни согласно кивает.

— Даже со своим собственным боссом! Видели бы вы его, сидящего там и молча скрежещущего зубами, в то время как все остальные пытались завязать разговор вокруг него. Кем он себя возомнил, царем вселенной?

Вообще-то, да.

Но я не говорю этого вслух.

— Наверное, он просто нервничает из-за завтрашнего дня.

— Из-за чего ему нужно нервничать, этому грубому сукиному сыну?

— Только из-за то, что неделю назад целью похищения была его новая невеста, — резко отвечаю я. — Может быть, он беспокоится о том, что может случиться на свадьбе!

Мама хихикает.

— Если он появится. У этого человека ноги холоднее, чем айсберг, потопивший ”Титаник”.

— Даже не думайте об этом! В понедельник семьи проводят голосование за нового капо. Если этот ирландский ублюдок не появится на свадьбе... Джанни вздрагивает, не желая даже заканчивать мысль.

— Господи, Джанни. Тебя волнует что-нибудь еще, кроме того, чтобы стать капо?

Он смотрит на меня так, словно я сошла с ума.

— Что за глупый вопрос. Конечно, нет.

Я наливаю себе еще водки, затем иду стучать в дверь Лили. Она не отвечает.

— Лили?

— Уходи. Прямо сейчас мне нужно побыть одной.

— Но…

— Это моя последняя ночь свободы! — кричит она из-за двери. — Оставь меня, черт возьми, в покое!

Я закрываю глаза и несколько раз легонько ударяюсь лбом о дверь. Затем допиваю остатки водки и ложусь спать.

Я просыпаюсь утром с таким сильным чувством страха, что это похоже на предчувствие. Я в панике бегу в спальню Лили и стучу в ее дверь. Когда она открывает, я испытываю такое облегчение, увидев ее, что чуть не падаю ничком у ее ног.

— Слава Богу, — говорю я, затаив дыхание, прижимая руку к своему бешено колотящемуся сердцу. Она корчит мне рожицу.

— Ты думала, я сбежала из окна посреди ночи?

— Нет. Но теперь, когда ты упомянула об этом, да.

— Мы на девятнадцатом этаже. Единственное, для чего я бы воспользовалась окном, — это выброситься из него. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое. Я должна надеть саван и приготовиться.

— Это не саван, это свадебное платье. — Когда она только смотрит на меня в зловещем молчании, я говорю: — Ты права. Это одно и то же. Ты в порядке? Вычеркни это, я имела в виду, я тебе для чего-нибудь нужна?

— Да.

— Что?

— Расскажи мне, как убить моего мужа и выйти сухой из воды.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

— Я собираюсь притвориться, что не слышала этого.

— Тогда ты ни в чем не сможешь мне помочь. Постучи в мою дверь, когда придет время уходить. А до тех пор я устраиваю бдение при свечах в память о моем утраченном будущем. — Она захлопывает дверь у меня перед носом.

В четыре часа мы направляемся в церковь. В лимузине все напряжены и молчаливы. Даже мама выглядит несчастной. Когда Лили видит огромную толпу, толпящуюся на ступеньках перед церковью, она бледнеет.

Я бормочу: — Успокойся, tesoro. — Она не отвечает. Остальные тоже ничего не говорят.

Окруженные барьером из телохранителей, мы заходим внутрь церкви. Координатор, пожилая женщина в красном кардигане, с сутулыми плечами и милой улыбкой, провожает нас, девочек, в гримерную невесты, в то время как Джанни уходит убедиться, что Куинн прибыл.

В своем свадебном платье Лили тяжело опускается в мягкое ситцевое кресло в примерочной и тупо смотрит в стену. Ее букет уже здесь, ждет на кофейном столике в белой коробке, обернутой папиросной бумагой. С ним мой букет, уменьшенная копия ее.

— Мне жаль, что твой отец не позволил тебе пригласить других подружек невесты, кроме меня, — мягко говорю я, касаясь орхидеи в своем букете.

- Это не имеет значения, — говорит она безжизненным голосом. — Я все равно больше не увижу своих друзей. С этого момента я буду жить здесь, в Бостоне. И ты знаешь, что им не разрешат навещать меня.

Я собираюсь возразить, что Куинн позволит ей заводить друзей, когда Джанни врывается в комнату в порыве возбуждения.

— Он здесь! Куинн уже здесь, и все в порядке, и я думаю, что у меня сердечный приступ!

Скучающим голосом мама говорит: — Ты можешь умереть после того, как проводишь меня до моего места. Я не хочу одна ориентироваться в этой толпе.

Она целует Лили в щеку и, опираясь на трость, ковыляет к выходу. Ликующий Джанни следует за мной, оставляя меня наедине с моей убитой горем племянницей. Прежде чем я успеваю придумать что-нибудь подходящее, чтобы сказать, она просит меня оставить ее в покое, пока нам не придет время идти к алтарю.

Мое сердце болит за нее, я ухожу, тихо закрывая за собой дверь. Не обращая внимания на охрану снаружи и избегая толпы людей в вестибюле, я нахожу пустой женский туалет в дальнем коридоре и запираюсь в кабинке на несколько минут, чтобы попытаться отдышаться.

Я не могу. Я сижу, тяжело дыша, долгие, ужасные минуты, пока, наконец, не начинают звонить церковные колокола. Затем возвращаюсь в раздевалку, чувствуя себя так, словно мне на грудь опустили цементный блок. Когда я открываю дверь в раздевалку, я замираю от ужаса.

Лили стоит на коленях посреди комнаты и рыдает. Она цепляется за молодого человека с темными волосами, одетого в коричневую кожаную куртку, джинсы и белую футболку, который стоит перед ней, защищаясь, используя свое тело как щит.

Темные глаза Хуана Пабло горят вызовом и яростью. Джанни стоит в шести футах от него, направив пистолет ему в грудь. Действуя чисто инстинктивно, я захлопываю дверь, чтобы охранники не могли видеть, что происходит, и приказываю: — Джанни, опусти пистолет.

Он изрыгает проклятия по-итальянски, затем кричит по-английски: — Ты, хуесос, ублюдочный кусок дерьма! Ты влез в окно, как таракан? Помолись, черт возьми, coglione! (с италь. мудак)

Лили, должно быть, позвонила ему из отеля. Она позвонила ему и сказала, где выходит замуж, и он приехал сюда, чтобы помешать свадьбе.

Несмотря на то, что я ругаю себя за то, что оставила ее одну в комнате с телефоном, я должна признать, что испытываю глубокое восхищение храбростью Хуана Пабло. Он храбрый, но такой, такой глупый. Джанни никогда не позволит ему выйти из этой комнаты живым.

— Папа, пожалуйста! Пожалуйста, выслушай меня! — причитает Лили, плача так сильно, что все ее тело сотрясается.

— Почему я, блядь, должен тебя слушать? Ты опозорила всю свою семью!

Подползая ближе к Лили, я говорю: — Всем успокоиться. Сделай вдох, Джанни. Не делай глупостей. — Он смотрит на меня, его глаза дикие, а лицо ярко-красное.

— Она трахалась с этим парнем, Рейна! Она только что призналась в этом! Она думает, что влюблена в этого... этого... сына чистильщика бассейна! Она опозорена! И она погубила меня!

Когда он, пошатываясь, приближается к ним, размахивая пистолетом, как сумасшедший, и крича о том, что Хуан Пабло вот-вот встретится со своим создателем, Лили в ужасе кричит: — Ты не можешь убить его! Я беременна!

Джанни замирает. Его глаза расширяются. Вся кровь отливает от его лица.

Беременна.

Помимо шока, во мне зарождается гнев. Лили вышла бы замуж за Куинна, если бы не появился Хуан Пабло. Она бы вышла замуж за Куинна и попыталась выдать их ребенка за его. Рассказала бы она мне когда-нибудь? Ожидала ли она, что я скрою от него, что ребенок, которого он считал своим, на самом деле был от другого мужчины? Притворяться девственницей в первую брачную ночь — это одно. Лгать всю жизнь о настоящей личности отца вашего ребенка — совсем другое.

Мой гнев улетучивается, когда Джанни шипит: — Тогда вам обоим придется умереть.

Прежде чем он успевает нажать на курок, я подскакиваю к Хуану Пабло.

— Нет!

— Уйди с дороги, Рейна, — рычит Джанни.

Протягивая руки, я говорю: — Ты не обязан этого делать! Есть другой способ!

— Другого гребаного способа нет! В этой церкви четыреста человек, ожидающих увидеть венчание. Когда Лили не пойдет к алтарю, как ты думаешь, кого обвинят? Как ты думаешь, что будет со мной? С нами? Куинн будет унижен. Контракт будет расторгнут. Мы потеряем наше положение в других семьях, меня не будут называть капо, и мы можем с таким же успехом начать рыть себе могилы. Для всех нас все кончено, если только Куинн не обзаведется женой!

Если только Куинн не обзаведется женой. Вот черт. Я знала, что сегодняшний день будет кошмаром.

Я набираю в легкие побольше воздуха и отдаю свою жизнь. Я делаю это не в первый раз, но впервые я делаю это ради благородного дела. Спасение трех жизней считается благородным поступком, верно?

Глядя прямо в безумные глаза Джанни, я тихо говорю: — Лили не единственная незамужняя женщина в семье Карузо.

Ему требуется мгновение, прежде чем он понимает. Затем он изумленно выдыхает.

— Теперь опусти пистолет и пошли кого-нибудь за мамой.

— Зачем она тебе нужна?

Я выдыхаю, едва способная поверить в слова, которые вот-вот сорвутся с моих собственных губ.

— Ей нужно переделать свадебное платье.