Жестокие клятвы

10

РЕЙ

Куинн отпускает меня, оставляя задыхаться, потрясенной до глубины души. Я могу сосчитать по пальцам левой руки, сколько раз в своей жизни испытывала настоящее влечение. Ни один из них не был похож на этот. Мои соски затвердели, руки дрожат, а мой чертов клитор покалывает.

Покалывает.

Под стать всему фейерверку, происходящему внутри моей матки. Я никогда не думала, что однажды действительно почувствую, как мои яичники трепещут, как будто к ним подключены электроды, но вот мы здесь. Мне нужно слезть с карусели, прежде чем я перекину ногу через этого пони и начну тереться о бедняжку.

Я соскальзываю с лошади, с глухим стуком неуклюже приземляясь на металлическую платформу. Мне нужно немного подождать, чтобы успокоить дрожащие колени. Затем делаю глубокий вдох, расправляю плечи и, пошатываясь, возвращаюсь туда, где сбросила каблуки. Я хватаю их и спрыгиваю с карусели. Босиком пробираюсь к въездным воротам, чтобы дождаться, когда она остановится.

Я стою там с пересохшим ртом, колотящимся сердцем и полным замешательством, которое лишь немного менее серьезно, чем мое чувство вины.

Я хотела, чтобы ужасный жених Лили поцеловал меня.

Я стону, прикрывая глаза рукой, пылая от стыда. Что на самом деле я хотела гораздо большего, так это ощутить его язык на каждом дюйме моей кожи. И я нутром чую, что он точно бы знал, что делать ртом. Он бы точно знал, как заставить меня стонать и умолять, как довести до исступления от удовольствия. Он позволил бы своим большим, грубым рукам бродить по всему моему телу, пока ласкал языком мою киску, затем переворачивал меня на живот, дергал за волосы и рычал мне на ухо всякие непристойности, трахая меня. Трахая жестко и глубоко, потому что этот ирландец — ничто иное, как сила. Если бы я еще не попал в ад за все свои остальные грехи, я определенно сгорела бы за это.

Карусель в конце концов замедляет ход, затем останавливается. Лили и Куинн выходят вместе со всеми остальными. Они направляются ко мне, пока я пытаюсь смотреть куда угодно, только не в лицо Куинну.

Он проводит Лили мимо, ни разу не взглянув на меня. Слава Богу. Я предпочитаю его молчание и хмурые взгляды другой стороне его личности. Развязной, улыбающейся, кокетливой. Той, которая постоянно заставляет меня краснеть от гнева. За исключением того, что теперь моя печальная и одинокая вагина начала выть по-волчьи, когда он прикоснулся ко мне на карусели, у меня появилось ужасное подозрение, что раньше я краснела не от гнева.

Я думаю, возможно, мой гнев прикрывал что-то еще. Нечто невообразимое. Непростительное. Сумасшедшее.

— Zia! — Я оборачиваюсь на звонкий голос Лили. Куинн тащит ее за руку, она оглядывается через плечо и отчаянно машет. Надеваю туфли, отшатываюсь от ворот и следую за ними. Куинн движется так быстро, что догнать его невозможно, но я держу их в поле зрения, пока они идут прямо сквозь толпу, заставляя людей убираться с их пути или рискуя врезаться в них.

Мы возвращаемся на парковку. Охранники Джанни следуют за мной, двое сзади и двое впереди, рассредоточившись на небольшом расстоянии. В своих темных костюмах и зеркальных солнцезащитных очках они выделяются из непринужденной летней толпы, но не так сильно, как Куинн. Благодаря своему высокому росту и привлекательной внешности золотого бога, он привлекает похотливые взгляды слева и справа. И не только от женщин.

К тому времени, как мы добираемся до Escalade, я вспотела и запыхалась. Куинн открывает переднюю пассажирскую дверь для Лили и помогает ей забраться внутрь. Он закрывает ее дверцу и тянется к ручке задней пассажирской двери так же, как и я. Наши руки соприкасаются. Электрический разряд раскаляет добела кончики моих пальцев.

Задыхаясь, я вырываю свою руку. Он смотрит на меня жестким взглядом, с твердой челюстью и выражением чистой ярости. Вместо того, чтобы разозлить или напугать меня, этот взгляд воспламеняет каждое нервное окончание в моем теле. Мои внутренности становятся жидкими. Соски твердеют, как будто он ущипнул их. Сердце начинает бешено колотиться, и я покрываюсь холодным потом. Я так возбуждена, что у меня перехватывает дыхание. Ясно, что я никогда больше не смогу подойти к карусели.

Он открывает дверь. Сквозь стиснутые зубы командует: — Залезай.

Мне требуется много усилий, чтобы мой голос звучал ровно, когда я говорю.

— Я не знаю, почему ты сегодня так странно себя ведешь, но я уже говорила тебе, что не подчиняюсь приказам.

Наклонившись ближе ко мне, его челюсть все еще сжата, он смотрит мне в глаза.

— Тащи свою задницу в эту машину. Никаких вопросов. Никакого нахальства. Ты больше не заговоришь, пока я тебе не разрешу. Чего я не сделаю. Понятно?

Его голос низкий и хриплый. Жар тела обжигает меня. Я чувствую его запах, теплый, мужской аромат его кожи, и считаю каждую золотую искорку в великолепных карих глазах. У меня пересыхает во рту. Я не могу ответить, поэтому просто забираюсь в машину и сажусь. Он смотрит на меня мгновение, затем его взгляд опускается на мой рот. Он выдыхает, раздувая ноздри. Затем выходит и так сильно хлопает дверцей, что от этого сотрясается вся машина.

— Zia? — испуганно шепчет Лили с переднего сиденья.

— Я не знаю, что случилось, но если он сделает что-нибудь опасное, я с этим разберусь.

Куинн запрыгивает в машину, захлопывает дверцу и заводит двигатель. Он сидит в гробовом молчании, тяжело дыша и уставившись прямо в лобовое стекло. Он на мгновение закрывает глаза. Когда открывает их снова, кажется, что лучше контролирует себя. Он выезжает со стоянки и возвращается на шоссе на разумной скорости. Но его руки так крепко сжимают руль, что костяшки пальцев побелели.

К тому времени, как мы возвращаемся домой, я выматываюсь от напряжения в машине. Куинн останавливается на подъездной дорожке, глушит двигатель и выпрыгивает. Не обращая на меня внимания, он помогает выйти Лили, держа ее за руку. Затем он ведет ее во двор, не оглядываясь.

Я опускаюсь на сиденье, закрываю лицо руками и выдыхаю. Я все еще нахожусь в том же положении, когда Куинн возвращается десять минут спустя. Он открывает дверь и молча стоит там, пока я не опускаю руки и не смотрю на него.

— Что?

— Что ты делаешь?

— Может быть, я медитирую.

— Помочь?

— Нет. Уходи.

Он переминается с ноги на ногу. Он все еще кажется взволнованным, но уже не таким разъяренным, как раньше.

— Я хочу кое-что сказать.

Это должно быть интересно.

Я приподнимаю брови в ожидании. Он прочищает горло и бросает взгляд на самшитовую изгородь вокруг подъездной дорожки. Он затягивает узел галстука, затем грубо проводит рукой по волосам. Мускул на его челюсти напрягается.

— Я должен перед тобой извиниться.

— Ты обращаешься к этому кусту или ко мне?

Его взгляд возвращается, чтобы встретиться с моим.

— Я с тобой разговариваю, умница.

— И мне теперь можно с тобой говорить? Потому что я отчетливо помню кое-что о получении разрешения. Я бы не хотела попасть в беду или что-то в этом роде.

Его веки опускаются. В глазах появляется жар. Он хрипло говорит: — Да, маленькая гадюка, у тебя есть мое разрешение. — Это прозвучало так сексуально, что мне пришлось сглотнуть, прежде чем заговорить снова.

— За что именно ты извиняешься?

— За то же самое, что я только что сказал Лили. Я потерял самообладание.

Я резко отвечаю: — Да, я помню, что спрашивала тебя об этом в день нашей встречи. Помнишь, что ты мне сказал?

— Что я не был твоим покойным мужем.

Мы смотрим друг на друга. Я могла бы упасть в эти великолепные карие глаза и утонуть. Это гребаная катастрофа.

Понизив голос, я говорю: — Никто не может быть так ужасен, как он. И я могу справиться с твоими маленькими истериками, но я не позволю тебе пугать Лили.

— Это была не истерика, — оскорбленно огрызается он. Игнорируя это, я продолжаю.

— И если ты продолжишь пугать ее, ведя себя грубо, непоследовательно и агрессивно, у тебя будут проблемы.

Он отрывисто смеется.

— Ты мне угрожаешь, маленькая гадюка?

— Да.

Его смех затихает. Он недоверчиво фыркает. Затем проводит рукой по бороде, пристально изучая меня. То, как он смотрит, заставляет все мое тазовое дно сжиматься, как будто я делаю упражнения Кегеля. Я должна первым делом позвонить своему гинекологу утром и назначить гистерэктомию. Мои репродуктивные органы сошли с ума.

— Теперь моя очередь извиняться перед тобой. — Он приподнимает бровь.

— Ты так быстро изменила свое решение по поводу этой угрозы, не так ли?

— Нет. Угроза остается в силе. За что я должна извиниться, так это за то, что не дала тебе шанса. Я вела себя с тобой как стерва с той минуты, как ты впервые переступил порог. — Я замолкаю, в уголках моих губ появляется улыбка. — Мне следовало сначала подождать, пока я не узнаю, какая ты culo (с итал. задница).

— Culo означает “красивый воин”, верно?

Моя улыбка становится шире.

— Отлично. — Он ухмыляется. Мы смотрим друг на друга, пока наши улыбки медленно не исчезают и мы не становимся мрачными.

Он грубо говорит: — Даю тебе слово, что больше не буду выходить из себя рядом с Лили. Ты — совсем другая история, но…Я постараюсь.

Я отвожу взгляд, не в силах смотреть на его лицо ни секундой дольше.

— Спасибо. Могу я спросить, почему ты это сделал?

Его пауза короткая, но напряженная.

— Нет. Теперь пойдем в дом. Твой брат обещал, что ты приготовишь мне ужин.

— У моего брата IQ головастика.

— Ты сделаешь, гадюка, — мягко говорит он. — Ты накормишь меня.

Я оглядываюсь на него и обнаруживаю, что он смотрит на меня с горящей интенсивностью. Мое сердце замирает, но я сохраняю невозмутимый тон.

— И зачем мне это делать, мистер Куинн?

— Потому что пришло время ужина. Потому что ты хорошая хозяйка. — Его пауза слишком коротка, чтобы ее заметить, но понижение его голоса — нет. — И потому что я приказываю тебе это сделать.

Мое сердцебиение меняется с учащенного, как у глупой школьницы, на бешеное.

— Похоже, у тебя сложилось ошибочное впечатление, что, когда ты говоришь мне прыгнуть, я должна спросить, как высоко.

Он ухмыляется.

— Так и есть.

— О, смотрите. Человек, который считает себя пуп Земли, вернулся.

— Как и женщина, которая может заморозить мои яйца одним взглядом.

— Крошечные существа так легко замерзают, не так ли? И спасибо тебе за то, что разубедил меня в глупом представлении о том, что ты иногда можешь вести себя по-человечески. А теперь убирайся. Ты всасываешь кислород своим дыханием.

Я хватаюсь за дверную ручку и пытаюсь закрыть дверь, но он блокирует это, подходя ближе.

— Я с тобой еще не закончил, — огрызается он.

— Тогда одолжи мне свой пистолет. Мне понадобится только одна пуля.

— Ты хочешь застрелить меня прямо сейчас?

— Пуля для меня.

Когда он рычит, я не могу удержаться и посылаю ему самодовольную, дерьмовую улыбку, которой он всегда одаривает меня.

— Осторожно. Ты уже опасно близок к тому, чтобы нарушить обещание насчет своего характера.

— Это потому, что ты могла бы превратить Деда Мороза в Гринча, женщина.

— Что я тебе говорила об использовании слова “женщина” как уничижительного?

— Что-то, чего я не расслышал из-за того, как громко кричала твоя отдыхающая сучья физиономия.

Моя улыбка гаснет. Тяжело дыша, мы смотрим друг на друга в напряженной тишине. После паузы, которая кажется бесконечной, он натянуто произносит: — Я не обязательно должен тебе нравиться, Рейна. Но ты должна проявлять ко мне уважение.

— Возвращаюсь к тебе, Куинн. И позволь мне внести предельную ясность для тебя, на случай, если это уже не так: ты мне не нравишься. И я не доверяю тебе.

— И почему же?

Я отвечаю, не задумываясь, говорю первое, что приходит в голову. Это то, в чем я абсолютно уверена.

— Потому что мужчина, который женится на женщине по любой другой причине, кроме любви, обладает душой монстра.

Он стискивает челюсти, смотрит на меня, явно сдерживаясь, чтобы не заговорить, пока, наконец, не произносит сквозь стиснутые зубы: — Ты когда-нибудь задумывалась о том, что ты не единственный человек на этой гребаной планете, которому раньше причиняли боль?

— Конечно, я это знаю.

— Да? Потому что тебе так глубоко засунули в задницу палку о том, насколько плох брак, что это ослепило тебя.

Раздраженная, я спрашиваю: — Ты это сейчас к чему?

После долгой, обжигающей паузы он рычит: — Забудь об этом. Это было бы пустой тратой моего гребаного дыхания.

— Нет. Ни за что, Куинн. Я не позволю тебе так легко сорваться с крючка. Если ты думаешь, что я зациклилась на браке, то ты прав. Знаешь почему? Потому что мужчина получает все, когда женится. Горничную, повара, домработницу, социального менеджера и игрушку, которую он может трахать, когда ему будет удобно. Но для женщины свадьба — это то место, где заканчивается ее жизнь.

— Если ты действительно в это веришь, то ты общалась не с теми женщинами.

Я усмехаюсь.

— Я выросла в Коза Ностре. Все женщины находятся в той же ситуации, что и я. И Лили. Нас продают с аукциона, как имущество, мужчинам, которые не умеют любить.

— Или тем, кто просто не может смириться с тем, что их снова сломают.

Он позволяет этому повиснуть в воздухе между нами, потрескивая, как провод под напряжением. Я смотрю на него, потеряв дар речи. Я просто не могу подобрать слов. Не только из-за его крайней уязвимости — во что я никогда бы не поверила, но и потому, что в глубине души я знаю, что то, что он сказал, — правда. Его правда.

Он не похож на Энцо или любого другого состоявшегося мужчину, которого я знаю, который берет молодых невест в обмен на власть, деньги или семейную выгоду, не задумываясь о чувствах девушек по этому поводу. Для Куинна брак не является частью более масштабной игры. Дело не в том, чтобы расставить пешку на шахматной доске, как это было с моим братом, или иметь кого-то более слабого, чтобы править железной рукой, как это делал мой муж.

Речь идет о побеге. Он хочет сбежать от брака с тем же желанием, с каким я хотела скрыться от него. Для меня брачные клятвы были началом долгого, ужасного падения во тьму. Для Куинна они — конец всему. Он был ранен так сильно, что не думает, что сможет пережить это снова. Все, что я, как мне казалось, знала о нем, оказалось ложью.

Я собираюсь принести еще одно извинение, когда он резко говорит: — Окажи нам обоим услугу и найми кого-нибудь другого в качестве компаньонки Лили с этого момента. Ты слишком горькая пилюля, которую я не могу проглотить. — Он поворачивается и уходит, качая головой.

— Подожди. Куинн, подожди! — Я выпрыгиваю из внедорожника и спешу за ним. Он игнорирует меня, быстро шагая через двор к входной двери. Он распахивает ее и врывается внутрь. Я догоняю его в фойе и хватаю за руку.

— Ради всего святого, ты, упрямый ирландец, остановись! Я хочу тебе кое-что сказать!

Он разворачивается, берет меня за плечи и прижимает к своей груди. Пристально глядя мне в глаза, он рычит: — Послушай меня, маленькая гадюка. Я женюсь на Лили, нравится тебе это или нет. Я буду добр к ней, веришь ты в это или нет. И я буду благодарен тебе, если ты впредь будешь держать свое гребаное мнение при себе. — Он делает паузу, раздувая ноздри и стиснув челюсти. Он смотрит на меня с такой жгучей интенсивностью, как будто пытается запечатлеть мое лицо в памяти. — На самом деле, это последний раз, когда я хочу тебя видеть, когда-либо снова.

Боже милостивый, этот человек невозможен! Ты слишком остро реагируешь.

— Неверно. Если бы я слишком остро реагировал, я бы приказал Джанни вышвырнуть тебя из этого дома прямо на улицу за то, что ты так чертовски неуважительно относишься ко мне.

Мои щеки пылают.

— Мой брат никогда бы так не поступил.

— Нет? Хочешь поспорить на это? — Я собираюсь сказать "да", но передумываю. Есть большая вероятность, что Джанни сделает все, о чем попросит Куинн. Как бы он ни боялся меня, он гораздо больше боится Мафии. — Именно так я и думал.

Я выпаливаю: — Прости. Это то, что я хотела тебе сказать. Я не должна была...

— Прибереги свои извинения. Я все равно тебе не верю.

Мои руки прижаты к его груди. Под ладонями его сердце бешено колотится. Вместо того чтобы крепко встряхнуть меня, как, я знаю, ему хотелось бы, он прижимает меня к своему телу, глядя обжигающим взглядом тысячи солнц.

И вот я снова здесь, таю под его чисто мужской красотой и всем сердцем желаю, чтобы этот мачо, чванливый идиот поцеловал меня. Но он только что избавил меня от этого безумия. Выход, от которого я не могу отказаться, если только не хочу тем временем сделать себя несчастной и предать свою племянницу. Вожделение к мужу другой женщины непростительно. Особенно если женщина — кровная родственница.

Глядя ему в глаза, я говорю: — Если ты действительно не хочешь меня больше видеть, я буду уважать это. Но, по крайней мере, позволь мне присутствовать на свадьбе. Я буду нужна Лили там. После этого я уйду. — Медленно вдыхая, он молча смотрит на меня. — Пожалуйста, Куинн. Она — единственная в мире, которая что-то значит для меня. Я знаю, тебя не волнует, чего хочу я, но верю, что тебе небезразлично, чего хочет она. И если она узнает, что ты запретил мне присутствовать на свадьбе, то будет опустошена. Она никогда не простит тебя.

— Единственный способ, которым она узнает, — это если ты ей расскажешь.

Я огрызаюсь: — Она прекрасно знает, что единственная причина, по которой я не была бы с ней в день ее свадьбы, — это если бы я была в коме!

— Это можно устроить.

Я знаю, что это не угроза, потому что уголки его рта приподнялись. Он дразнит меня. С облегчением я закатываю глаза.

— Значит, мы договорились?

Его взгляд опускается на мой рот. Руки сжимаются вокруг моих плеч. Мое сердцебиение сбивается с ритма. Затем усталым голосом, который звучит так, будто ему тысяча лет, он говорит: — Да, маленькая гадюка. Мы договорились. Свадьба — это последний раз, когда мы видимся.

— Ладно. О... подожди.

— Что? — раздраженно рычит он.

— Что мне сказать ей обо всем остальном?

— О чем?

— Дни рождения. Годовщины. Праздники. — Я задыхаюсь от ужаса. — Рождество! О Боже, Куинн, что я должна сказать ей о том, почему никогда не смогу навестить ее на Рождество?

— Может, тебе стоило подумать об этом до того, как ты развязала свой демонический язык.

— Но…

— Ты что-нибудь придумаешь! — он громко перебивает: — Иисус Христос на гребаном костыле, тебя достаточно, чтобы довести человека до пьянства! — Он отпускает меня, проводит обеими руками по волосам, издает звук, который мог бы издать бешеный медведь, и поворачивается, направляясь в сторону кухни. На полпути по коридору он резко оборачивается и кричит: — Не забудь о моем ужине, женщина! — Он разворачивается и идет дальше по коридору, оставляя меня кипеть от злости.

Он снова мной командует? Он только что запретил мне видеться с моей собственной племянницей, а теперь отдает мне приказы приготовить его чертов ужин? И он называет меня ЖЕНЩИНОЙ?

Глядя прищуренными глазами на его удаляющуюся спину, я бормочу: — Надеюсь, тебе понравится тушеное мясо с пауками.