Идеальная пара

Карен

Брюс приносит ей бокал бледной пузырящейся жидкости. Внутри плавают две ягоды ежевики.

— Что это? — спрашивает Карен. — Это ведь не пунш? Не думаю, что я смогу переварить пунш.

— Это не пунш, — отвечает Брюс. — Это вино с газировкой, и этот напиток лично смешал твой дорогой муж. Правда, тут больше газировки, чем вина, но я попробовал и думаю, ты оценишь.

Карен делает глоток и переносится обратно в свою молодость. Ее муж — самый чуткий человек на земле.

— Спасибо, дорогой, — говорит Карен.

Брюс целует ее в губы, и даже столько лет спустя в животе Карен порхают бабочки.

— Для тебя — что угодно, — отвечает он. — Я не шучу. Что угодно.

За столом Карен съедает половину хвоста лобстера. Каждый сдобренный топленым маслом кусочек заставляет ее стонать от удовольствия. Никогда прежде она не пробовала ничего столь божественно вкусного.

Брюс пытается всяческими уловками убедить ее попробовать кусочек его печенья. Даже разламывает его пополам, чтобы Карен взглянула на слои воздушного теста, но она отказывается. Лобстера было достаточно, даже более чем достаточно.

Брюс стучит ложечкой по бокалу с водой, который держит в руке. В шатре наступает тишина. Карен надеется, что все пройдет хорошо. Брюс выпил уже не меньше трех порций пунша.

— Леди и джентльмены, меня зовут Брюс Отис, я отец невесты, — говорит он.

Его лицо сияет от гордости. Брюсу нравится этот титул, и Карен должна признать, что ей он тоже по душе. В последний раз серьезными знаками отличия их награждали еще в старшей школе. Карен была членом команды по плаванию баттерфляем на четыре сотни метров, и тот, кого это не впечатляет, должно быть, никогда не пробовал проплыть четыреста метров баттерфляем, и тем более не пробовал сделать это быстро. А Брюс, конечно же, стал чемпионом штата по борьбе.

Карен переводит взгляд на стол и закрывает глаза, чтобы послушать. «Мы ходили на почту, чтобы отправить посылку или проверить почтовый ящик, хотя по субботам очередь всегда была особенно длинной, но знаете что? Мне было все равно. Я мог прождать час, я мог прождать хоть целый день, потому что… со мной была Карен». Карен прячет эти слова глубоко в душе. Всю свою жизнь она была любима, глубоко и искренне. Ее по-настоящему знали и понимали. Могла ли она желать чего-нибудь еще?

Но вслед за чувством благодарности приходит… вина. Карен не рассказала Брюсу о трех перламутровых овальных таблетках, которые лежат в ее флаконе. У активного вещества в этих таблетках непроизносимое название. Она приобрела их нелегально.

За три таблетки она отдала тысячу двести долларов. Тысячу сто долларов Карен сняла с личного банковского счета. Эти деньги она откладывала с зарплаты, которую получала в качестве работницы сувенирного магазина при фабрике по производству цветных мелков «Крайола». «Заначка на твои безумства» — так бы сказала ее мать. Оставшуюся сотню Карен украла из портмоне Брюса, выбирая только пяти- и десятидолларовые купюры. В отличие от Брюса у нее нет склонности спускать деньги на дорогую одежду. Карен ни разу за свою жизнь и доллара не потратила легкомысленно. Таблетки мгновенно отправят ее на тот свет. Она думала, что бесконечные чеки, которые бы, несомненно, появились в процессе ее естественной кончины, только умножат скорбь Брюса и Селесты.

Карен думает, что Брюс бы понял ее, если бы она решила ему признаться. Они прожили вместе тридцать два года и все это время разделяли одинаковые взгляды на жизнь. Но что, если он не поймет? Вопрос эвтаназии касается глубинных страхов каждого человека. Разумеется, Карен боится боли, боится того, что рак сожрет ее изнутри. Брюс боится остаться в одиночестве, но еще он, возможно, боится за ее душу. Наверняка она не знает. Они нечасто ходили в церковь, хотя и считают себя католиками и празднуют все положенные праздники. Они крестили Селесту в церкви Святой Джейн в Палмер-Тауншип, еще когда мать Карен и родители Брюса были живы. Но Карен годами не переступала порог церкви Святой Джейн. Ей казалось, Брюс всегда разделял ее позицию. Карен не знала, во что верит, — просто старалась быть хорошим человеком и надеялась на лучшее. Но что, если Брюс втайне следует заветам католической церкви и считает, что суицид автоматически станет для Карен билетом в ад?

Карен не разговаривала с Брюсом о жизни после того, как она его покинет, потому что он отказывается признавать неизбежное. И наверное, это лучше, чем если бы он с готовностью смирился с мыслью о ее смерти. Когда собравшиеся под шатром гости поднимают бокалы за Селесту и Бенджи, Брюс смотрит на Карен с выражением такой невероятной нежности, любви и благоговения, что Карен с трудом выдерживает его взгляд. Она испытывает не менее бурные чувства, но все же Карен — реалистка. Рак сделал ее реалисткой.

Она, к примеру, смирилась с мыслью о том, что Брюс снова женится. Карен хочет, чтобы он женился. Она знает, что его новый брак не будет таким же, как старый. Брюс всегда будет любить ее: она станет его первой, последней и лучшей возлюбленной. Его новая жена будет моложе — Карен хочется верить, что она все же будет не такой молодой, как Селеста, — и сможет наполнить жизнь Брюса новым смыслом. Возможно, его новая жена будет зарабатывать достаточно, чтобы оплачивать путешествия — настоящие путешествия: поездки в национальные парки, круизы, велосипедные туры по Европе. Возможно, Брюс займется йогой или рисованием акварелью, возможно, выучит итальянский. Карен может представлять все это, не чувствуя ревности или злости. Так она и понимает, что ей пора двигаться дальше.

После десерта они с Брюсом танцуют под песню Little Surfer Girl. Карен всегда нравилась эта песня, хотя она никогда даже близко не стояла к доске для серфинга. Однажды она услышала, как отец поет эту песню в машине, и этого ей хватило, чтобы влюбиться в музыку. Хорошее настроение и беззаботный фальцет отца оказались заразными. Она рассказала Брюсу об этом воспоминании, поэтому он подпевает ей на ухо. Они танцуют — хотя скорее переминаются с ноги на ногу — среди других гостей. Карен надеется, что никто на них не пялится, не снимает их на камеру и не удивляется тому, как настолько больная женщина еще может танцевать.

Все начинают аплодировать, когда песня смолкает. Кажется, музыкальная группа на сегодня заканчивает играть. Вечер медленно завершается.

Словно из ниоткуда появляется Селеста.

— Т-т-тебе было весело, Б-б-бетти?

— Было очень весело, — отвечает Карен. — Но я ужасно устала.

Она чувствует, как рука Брюса ложится ей на спину. Даже легчайшее прикосновение вызывает мучительную боль. Действие препарата ослабевает, оставляя ее нервные окончания пульсировать осколками битого стекла. Ей придется выпить еще одну таблетку перед сном.

— Завтра у нас важный день, — говорит Брюс.

— Т-т-тег очень хочет выпить с тобой в его к-к-кабинете, — произносит Селеста. — Выпить и выкурить по кубинской сигаре. Он г-г-говорил об этом всю неделю.

— Правда? — спрашивает Брюс. — Вот это новость.

— Я помогу Б-б-бетти лечь с-с-спать, — говорит Селеста.

— Нет, нет, дорогая, — возражает Карен. — Иди веселись. Сегодня канун твоей свадьбы. Ты должна повеселиться с друзьями.

Селеста оглядывается: на другой стороне двора Бенджи и Шутер наполняют свои бокалы пивом из бочонка. Шутер оборачивается, а затем подбегает к ним. Карен смущена от того, насколько привлекательным находит молодого человека. Он не менее красив, чем звездные кумиры ее молодости: Лейф Гарретт, Дэвид Кэссиди, Робби Бенсон.

— Миссис Отис, — обращается к ней Шутер, — могу я вам что-нибудь принести? Так уж вышло, что я знаю, куда официанты спрятали оставшиеся хвосты лобстеров.

Его слова заставляют Карен рассмеяться, несмотря на то что из-за этого в ее пояснице словно проворачиваются острые ножи. Как мило со стороны Шутера запомнить, что она любит хвосты лобстеров, пускай дни, когда она могла насладиться ночной прогулкой до холодильника, давно миновали.

— Мы уже собираемся спать, — отвечает Карен. — Но спасибо. Пожалуйста, возьмите мою дочь повеселиться в городе.

— Мне нужно выспаться, чтобы завтра быть к-к-красивой, — говорит Селеста.

— Ты и так очень красива, — отвечает Шутер. — Ты не можешь стать еще красивее.

Карен смотрит на Шутера и замечает, с какой мягкостью он смотрит на Селесту. Наверное, Селеста у всех вызывает такое чувство.

— Я не могу не согласиться, — говорит Карен.

— Больше аргументов против нет, — добавляет Брюс. Он целует Селесту в лоб, а потом мягко подталкивает ее в сторону Шутера. — Иди повеселись, дорогая.

— Но, Мак, Т-т-тег хочет…

— Твой отец пойдет и пропустит стаканчик с Тегом, — говорит Карен. — Я вполне способна самостоятельно лечь в постель.

Шутер берет Селесту за руку, но она вырывается, обнимает Карен на прощание и расцеловывает ее в обе щеки. Точно так же Карен целовала Селесту на ночь, когда та была маленькой. Понимает ли Селеста это? Да, наверняка понимает. Карен хотелось бы, чтобы Селеста поднялась с ней, уложила ее в постель, почитала ей что-нибудь вслух — даже статья из лежащего на прикроватном столике журнала сошла бы — и оставалась рядом до тех пор, пока Карен не заснет, как когда-то она делала для своей дочери. Но она не хотела становиться обузой. Она позволит… она поддержит Селесту в ее стремлении начать новую жизнь.

Брюс поворачивается к Карен:

— Давай я провожу тебя наверх.

— Я справлюсь, — отвечает Карен. — Если найдешь Тега сейчас, сможешь подняться ко мне пораньше. Мне такой план нравится даже больше.

Брюс целует ее в губы.

— Хорошо. Но выпьем только по одному стаканчику.

Карен не торопится подниматься в свою комнату на втором этаже. Ей хочется исследовать дом в собственном темпе. Ей хочется прикасаться к тканям и сидеть на стульях, чтобы узнать, насколько они удобны. Ей хочется понюхать букеты в вазах, прочитать названия книг на корешках. Она никогда прежде не бывала в доме, где каждый предмет мебели выбран и установлен в подходящем месте профессионалом, где все часы тикают в общем ритме, а картины и фотографии подсвечены так, чтобы подчеркнуть цвета. Другие дома, в которых Карен довелось побывать за свою жизнь, мало чем отличались от ее собственного: в каждом можно было найти угловые серванты для свадебных сервизов, секционные диваны и одеяла, вручную связанные незамужними тетушками.

Карен заходит в гостиную для формальных приемов и замирает, увидев большое черное фортепиано. Крышка инструмента закрыта, на ней стоят фотографии в рамках. Сначала Карен с интересом разглядывает сами рамки — большинство из них выглядят так, словно изготовлены из настоящего серебра, а остальные — из цельной древесины, — и лишь потом переводит взгляд на фотографии. Кажется, все они были сделаны на Нантакете. На одном снимке Бенджи и Томас еще подростки: они на пляже перед этим домом, Тег и Грир стоят позади своих детей. Тег в молодости походил на Бенджи сейчас: такой же юный, крепкий и улыбчивый. Выражение лица Грир сложно разобрать из-за солнцезащитных очков. Она одета в белые брюки капри с красными помпонами, висящими по бокам. «Какая игривая деталь», — думает Карен. В другой жизни она купит себе такие же штаны.

Карен уже собирается взять следующую фотографию, когда позади нее кто-то кашляет. Это так неожиданно, что Карен едва не швыряет рамку через плечо. Она оглядывается и видит женщину, свернувшуюся комочком в современном стуле, похожем на яйцо в чашечке. Женщина абсолютно неподвижна, и Карен подумала бы, что она спит, только вот глаза незнакомки широко открыты. Все это время она была здесь, наблюдала за Карен.

— Прошу прощения, — говорит Карен. — Вы меня напугали. Я вас не увидела, когда вошла.

Женщина моргает.

— Кто вы такая? — спрашивает она.

— Меня зовут Карен Отис. Я мать Селесты. Мать невесты.

— Мать невесты, — эхом отзывается женщина. — Да, точно. Я видела вас раньше. Ваш муж произнес замечательный тост.

— Спасибо, — говорит Карен. Внезапно на нее накатывает ужасная слабость. У этой женщины британский акцент. Наверняка она подруга Тега и Грир — как и почти все остальные гости. Карен вспоминает, что дала себе обещание сиять на вечеринке. — А вас как зовут?

— Фезерли. Фезерли Дейл. Я из Лондона.

— Очень мило, — отвечает Карен.

Она должна извиниться и пойти к себе в комнату, но ей не хочется, чтобы Фезерли посчитала ее грубой. Почему британцы называют своих детей именами, которые звучат как фамилии? Уинстон. Невилл. И Грир. Когда Селеста впервые упомянула имя Грир, Карен подумала, что дочь говорит о мужчине. А теперь, как заметила Карен, эта традиция распространяется и в Америке. Она часто качала головой, слыша имена детей, которые приходили в магазин сувениров при фабрике: маленьких девочек звали Слоан, Стерлинг и Брирли, а мальчиков — Милхаус, Дирборн, Эктон. Или взять, к примеру, Мерритт, подружку невесты. «Как проселочная дорога», — как-то сказала девушка, но Карен так и не поняла, что это значит.

— Я просто решила прогуляться по дому по пути в свою спальню. Была рада встрече с вами, Фезерли. Думаю, мы еще увидимся завтра.

— Подождите! — кричит Фезерли. — Пожалуйста, вы не могли бы посидеть со мной еще несколько минут? Я слишком пьяна, чтобы возвращаться в гостиницу прямо сейчас.

— Хотите, я найду Грир?

Карен задает вопрос только из вежливости. Даже мысль о том, что придется разыскивать Грир, ее утомляет.

— Нет! Только не Грир.

Что-то в тоне голоса Фезерли привлекает внимание Карен.

Фезерли опускает голые ступни на пол и наклоняется вперед.

— Вы умеете хранить секреты?

Карен невольно кивает. Она умеет хранить секреты. Она хранит секрет от мужа и дочери. Она никому не рассказывала о существовании трех перламутровых овальных таблеток, никому не рассказывала о своих намерениях, и уж это наверняка куда более значимо, чем то, что собирается поведать ей Фезерли.

— Я состояла в отношениях с женатым мужчиной, — сообщает Фезерли. — Но он порвал со мной в мае, а я все никак не могу оправиться от нашего расставания.

— Ох, ужас, — говорит Карен, но думает, что так этой Фезерли и надо.

Карен не выносит изменщиков. Ей не по душе судить других, но она может с уверенностью сказать, что, если бы какая-нибудь женщина сумела соблазнить и увести у нее Брюса, ее жизнь была бы полностью разрушена. Она знает: им с Брюсом повезло, ведь они оба бесконечно друг другу верны. Хотя нельзя утверждать, что Карен никогда его не ревновала. Иногда Брюс говорил ей о домохозяйках, которые приходили в его отдел, чтобы купить костюмы для мужей, и тогда Карен задумывалась, как выглядели те женщины, флиртовали ли они с Брюсом больше, чем тот смел рассказывать. В их жизни был период — сразу после того, как Селеста уехала в университет, — когда Брюс приходил домой, напевая незнакомые песни в стиле кантри. Он вел себя отстраненно, и Карен подумала, что, возможно… возможно, он встретил кого-то еще. В конце концов она спросила у него об этом. Он резко ответил ей, что просто переживает из-за Селесты. Ее отъезд повлиял на него сильнее, чем он рассчитывал. Карен призналась, что расставание с дочерью ей тоже далось сложнее, чем она предполагала, и в итоге оба разрыдались, а затем занялись любовью прямо на кухне, чего не позволяли себе с рождения Селесты.

— Думаю, правда вас заинтересует, — говорит Фезерли. — А может, и нет.

Карен не может продолжать это выслушивать.

— Хватит, — говорит она. — Пожалуйста, просто хватит.

Карен поднимает руку, словно может отмахнуться от сказанного Фезерли, и, пятясь, выходит из комнаты.

Слова Фезерли роятся у нее в голове, пока Карен поднимется по лестнице. «Думаю, правда вас заинтересует. Я состояла в отношениях с женатым мужчиной». Карен очень нужна таблетка обезболивающего — и в кровать. Почему, ну почему эта женщина решила исповедоваться именно Карен? Какое отношение к Карен имеет неподобающее поведение Фезерли? Она ни с кем здесь не знакома! Фезерли, очевидно, была очень пьяна, а пьяные люди, по опыту Карен, очень любят признаваться в своих грехах. Фезерли бы кому угодно об этом рассказала. Получается, Карен это заслужила. Не стоило ей без спросу ходить по чужому дому.

Наконец поднявшись на второй этаж, Карен теряется. Ее комната справа или слева? Она опирается на трость и решает, что все-таки справа. Она поворачивается в правый коридор и идет к последней двери слева. Но в это мгновение дверь, которая, как считает Карен, ведет в ее комнату, распахивается, и из нее выходит Мерритт-Как-Проселочная-Дорога. Мерритт — это та самая девушка, которую Карен прозвала Алой Буквой при первой встрече, еще не зная, что перед ней подружка невесты. Селеста души не чает в Мерритт, и, хотя Карен радуется тому, что у дочери появилась настоящая подруга, она не может не думать о том, что Мерритт кажется слишком развязной.

Развязной. Теперь Карен походит на свою мать или даже на бабушку. Кто сейчас станет описывать женщину таким словом? Никто. По крайней мере, никто так не делал последние сорок лет. Карен уверена, что Мерритт на самом деле очень милая девушка, ведь иначе Селеста не была бы так сильно к ней привязана. Сегодня вечером Мерритт одета в черное.

— Я… — начинает Карен. Сейчас она действительно, по-настоящему запуталась. В этом доме комнат больше, чем номеров в отеле. — Думаю, я заплутала. Мне казалось, что это моя комната…

— Ох, это ваша комната, миссис Отис, — говорит Мерритт. — Я просто искала Селесту. Вы случайно не знаете, где она?

— Селеста? Мы в последний раз виделись снаружи. Она планировала выбраться в город с Бенджи.

— Окей, — говорит Мерритт. Кажется, она ужасно торопится. Девушка пробирается по коридору мимо Карен и сбегает вниз по лестнице. — Спасибо, миссис Отис. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отвечает Карен.

Она, не двигаясь, смотрит на дверь своей спальни. Мерритт искала Селесту? В комнате Брюса и Карен? Бога ради, зачем? Почему бы ей не поискать Селесту в комнате Селесты, расположенной по левую сторону от лестницы? Очевидно, эта Фезерли оставила грязные следы в сознании Карен, потому что теперь она может думать лишь о том, что, открыв дверь, увидит внутри Брюса, и тогда придется выяснять, что Мерритт и Брюс делали наедине в этой комнате.

Разве Мерритт не флиртовала с Брюсом сегодня утром? «На вас жарко смотреть», — сказала она.

Карен поворачивает ручку и открывает дверь. Внутри темно и пусто.

Карен выдыхает. Она ставит трость у ночного столика, садится на кровать и ждет, пока сердце перестанет так бешено колотиться.