Идеальные разведенные

42. Леон

Она лежит, отвернувшись к стене, укрытая клетчатым больничным одеялом без пододеяльника.

В палате полумрак и мерно капает система, рядом с которой печально примостился больничный горшок. Кроме Агаты сегодня здесь никого нет, постель ее соседки собрана, и всё это в купе выглядит душераздирающе.

За окном по-прежнему льет.

Точно также мое сердце обливается слезами.

Я принес цветы, но даже они не в силах скрасить удушающей атмосферы, которой пропитана эта комната.

Чего мне сейчас хочется, так это вытащить из ее венки иглу, завернуть в это больничное одеяло и утащить домой, чтобы они все отстали от нас, чтобы забыли про наше существование.

Прохожу в палату, укладываю на пустующую тумбочку букет и присаживаюсь к ней в ноги.

Агата медленно поворачивает голову и то ли затуманенным препаратами, то ли сонным взглядом вглядывается в меня.

— Доброе утро, — натянуто улыбаюсь и просовываю руку под одеяло. Обхватываю ее ледяные стопы, хочу их согреть.

Маленькая моя.

Как ж так, родная, как же так?

На спинке кровати висят ее носочки. Беру их и надеваю на холодные ножки, сжимаю.

— Доброе, — шепчет, пытаясь вымученно улыбнуться в ответ, — сколько времени? Я задремала.

— Одиннадцать.

— Это мне? — замечает цветы на тумбе. — Красивые.

Агата облокачивается на спинку кровати, подложив под затылок подушку, протягивает свободную от системы руку мне, и я некрепко ее сжимаю.

Ладонь такая же ледяная, как ее ножки, и мне самому становится невыносимо холодно от понимания, о чем нам предстоит говорить.

Я не спал этой ночью совсем.

До полуночи забрасывал Агату сообщениями с клятвами, признаниями, обещаниями и пошлыми шутками. Я хотел отвлечь ее, да и хотелось забыться самому и представить, что всё у нас хорошо и правильно.

А после полуночи я думал.

Думал, насколько несправедлива и жестока жизнь. Она играет с человеческими судьбами в рулетку, и решать не тебе, достоин ли ты ее прожить счастливо или обречен на страдания и муки.

Мне хотелось кричать, — почему МЫ?

Почему с НАМИ?

Когда и где мы нагрешили?

До утра я проторчал на всевозможных сайтах, выискивая информацию.

И знаете что?

Такие осложнения при беременности, как у Агаты, возникают в 3 % случаев.

Три гребаных процента!

И, сука, мы в них попали.

Потом я пытался найти частные клиники, где бы, возможно, нам помогли, а потом вспоминал всё, о чем говорила врач.

Ведь у Агаты не болезнь. Не болезнь.

Это ее организм не принимает моего ребенка… нашего ребенка.

Мне хотелось разгромить квартиру и, если бы я ее не снимал, клянусь, я бы так и сделал.

Как? Ну как так?

Я не верил и не верю.

До сих пор…

Человеку всегда кажется, что с ним никогда не случится ничего плохого, это где-то рядом, с кем-то, но не с тобой.

Не с нами…

«Всё перечисленное является показанием для прерывания беременности» …

Я затыкал уши руками, накрывался подушкой, орал и стискивал челюсти, чтобы не слышать этих слов, преследуемых меня в голове. Я убегал от них, но они словно смертельный вирус доставали меня отовсюду.

Как же я в такие моменты ненавидел ЕЁ.

НЕНАВИДЕЛ…

ЗА ТО, ЧТО ЛИШИЛА МЕНЯ ВРЕМЕНИ ПРОЧУВСТВОВАТЬ, ОСМЫСЛИТЬ, ПРИНЯТЬ… ОНА ОСТАВИЛА ДЛЯ МЕНЯ ВСЕГО ОДНУ НОЧЬ: СКУПУЮ, СТРАШНУЮ НОЧЬ.

А потом я ненавидел себя, когда вспоминал ее лишенное жизни лицо, на котором кроме потухших огромных глаз ничего не осталось. Это из-за меня, это я виноват.

Прерывание беременности, прерывание жизни… маленькой жизни моего ребенка…

— Леон, тебе плохо? — чувствую, как напрягается Агата, и открываю глаза.

Плохо.

Мне так плохо, что все внутри в тугую пружину сворачивается.

— Я в порядке, просто не спал всю ночь.

Агата виновато опускает глаза и переводит свое внимание на капельницу, в которой монотонно капает лекарство. Она похожа на песочные часы и именно так утекает время. Наше с Агатой время.

— Ты прости меня, — лопочет.

— Агат…

— Не перебивай! Правда, Леон. Я виновата перед тобой. Очень.

Да, ты отняла у нас время.

Я хочу ее успокоить и сказать, что ни в чем не виню, но меня прерывает стук в дверь.

Это палач…

У меня обрывается сердечная мышца, и мое сердце разбивается на осколки…

— Наталья Игоревна? — Агата приподнимает голову и рассматривает вошедших врача и медсестру.

— Добрый день, — здороваюсь с медперсоналом и встаю с кровати, перемещаясь на соседний стул.

Ни в одном месте он не добрый.

Наталья Игоревна присаживается на край соседней кровати и складывает руки на груди, ожидая, когда медсестра отключит систему.

Я мысленно прошу ее делать это медленнее, потому что хочу отстрочить смертельный разговор, после которого наша жизнь перестанет быть прежней.

Но медсестре безразлично, что в это момент решается судьба моего нерожденного ребенка, и она поспешно укатывает металлический обшарпанный штатив из палаты.

Закрывается дверь, и мое горло начинает сдавливать ошейник с шипами.

— Как самочувствие, Агата?

Она издевается?

Бросаю яростный взгляд на врача, готовый сорваться. Сегодня я ненавижу ее сильнее, чем вчера.

— Хорошо. Сегодня ни разу не рвало, — счастливо улыбается Агата и пытается сесть.

— Не вставай, ложись обратно, — останавливает ее Наталья Игоревна.

— Я, наверное, иду на поправку, — Агата переворачивается на бок, чтобы лучше нас видеть.

Я цепляюсь за слова жены, как утопающий за спасательный круг.

Встречаюсь глазами с врачом.

Да, она сейчас видит в моих огонек: маленький, скромный огонек надежды, который она кровожадно убивает легким качанием головы.

Нет.

НЕТ!

НЕТ!!!

«Не идет она на поправку», — кричат ее глаза.

— Агата, пришли результаты твоих анализов, — женщина смотрит прямо, ровно и сдержанно, не проявляя никаких эмоций, — но порадовать мне тебя, к сожалению, нечем.

Моя маленькая девочка приподнимает голову, печально сводит бровки и переводит взгляд с врача на меня.

Она ищет поддержки.

Любимая…

Протягиваю руку, и она молниеносно хватается за нее.

Вместе. Мы примем этот приговор вместе.

— Но я себя лучше чувствую, — виновато опускает глаза, будто сознается во лжи, — меня не рвало сегодня.

— Агата, это временное явление, ты понимаешь, девочка? Мы не можем постоянно кормить тебя глюкозой, а сама ты ничего не ешь. У тебя существенные отклонения в биохимии крови, низкий гемоглобин, артериальная гипотония, ацетонурия. Ты пойми, что это всё в купе может спровоцировать развитие сахарного диабета.

— Но мне лучше и…

— Агата, ты меня слышишь? — грубо перебивает Наталья Игоревна, а у меня срабатывает команда «фас», как у дрессированной борзой, готовой вцепиться в глотку обидчику его хозяина. — Мы сделали всё, что можно, но ты не вытянешь эту беременность. Рано или поздно оба плода перестанут развиваться. Только последствия будут опаснее для твоего здоровья.

— Я… я не понимаю… — заикаясь, произносит моя девочка. Вижу, как синеют ее губки, как трясется подбородок, и мне приходится крепко сжать кулаки. — Вы хотите сказать… — переводит взгляд на меня, — Леон?

Не могу смотреть ей в глаза.

Опускаю голову.

Она просит защиты и поддержки, а я ее предаю… Предаю своим молчанием, кричащим, что я на стороне палача.

— Агата, милая моя, послушай опытного врача, — Наталья Игоревна пересаживается к ней на кровать, отчего моя девочка вздрагивает и подбирает ножки близко к груди, защищая себя сама в то время, как это должен был сделать я, — пока еще небольшой срок, мы сможем избежать серьёзных осложнений.

— Нет! Нет! Нет! — закрывает руками ушки и складывается в позу эмбриона.

Не могу больше. Срываюсь с места, но меня останавливает рука врача, приказывающая незамедлительно сесть.

И я подчиняюсь.

Я не знаю, что и как лучше сейчас, я потерялся, запутался.

— Агата, — зовет ее врач, но малышка сильнее зажимает ушки, — Агата, я понимаю, как тебе больно, но, когда речь заходит об угрозе жизни матери и плода, мы спасаем женщину.

— Замолчите! — вскакивает с постели моя девочка. — Перестаньте называть их плодами, как бездушных существ. Они — дети, живые дети, у которых есть сердца. Вы хотите убить моих детей? Леон?

Дети?

Она сказала — дети?

Мне кажется, что я попал в астрал и смотрю на происходящее со стороны.

Вижу себя, постаревшего и немощного, вижу растрепанную Агату, бросающуюся прямо мне в ноги, вижу, как садится на холодный пол, чувствую, как берет меня за руку и от этого прикосновения возвращаюсь в жестокую реальность.

Мое сердце разрывается, когда жена подносит мою руку к своим синим холодным губам и смотрит глазами, полными слез и отчаяния.

— Ленечка, забери меня домой. Ленечка забери! Я хочу домой. Мне здесь плохо. Пожалуйста, Ленечка. Не оставляй нас. Я прошу тебя, — она карабкается по мне вверх, и я крепко обнимаю ее, смотря в глаза врачу.

Я посылаю в нее миллионы огненных стрел, пусть горит!

— Я не дам убить наших детей, слышишь? Не дам, — безумно шепчет мне на ухо и прячется в основании шеи. — Почему ты молчишь?

Наших детей…

Боже.

Я ненавижу тебя, Боже! Слышишь? И мне плевать, если ты меня накажешь за эти слова, потому что ты уже наказал. Доволен?

— Агата, прекратите истерику. Давайте я приглашу психотерапевта, и мы все вместе…

— Почему ты молчишь? — Агата не дослушивает и перебивает врача, отстраняясь от меня и заглядывая точно в душу. — Почему? Ты… — щурится и качает головой.

Медленно встает с моих колен, а я хватаюсь за ее руку.

Я не отпущу, не отпущу.

Ее глаза стеклянные, холодные.

В них лед и неверие.

ПРЕДАТЕЛЬ…

«ПРЕДАТЕЛЬ!!!», — кричат ее глаза, а губы шепчут: «Уходи».

Я не говорю ей ни слова.

Я не могу ничего сказать, я хочу, но меня парализовало.

— Убирайся!

— Агат.

— Уходи! Уходи!

Моя девочка резко срывается с места и успевает добежать до алюминиевой больничной утки. Она сидит на полу, истошно кашляя и давясь рвотными спазмами.

Подлетаю и усаживаюсь рядом, собирая растрепавшиеся волосы. Мои руки не слушаются, потому что меня трясет, колотит и выворачивает.

— Помогите, — ору, как умалишенный, потому что вижу, как моя маленькая любимая девочка хватается за живот и заваливается на бок. — Агата!

— Отойдите, — жестко отпихивает врач и жмет экстренную кнопку вызова медпомощи.

Я снова в астрале.

Хватаюсь за голову, потому что всё плывет и кружится. Вижу, как Агата обнимает руками живот, слышу крики.

Какие-то люди…

Много людей…

— Прошу вас, идите, мы окажем ей помощь, и я с вами свяжусь. Мы поможем ей, идите, молодой человек, — меня кто-то трогает за плечо и выталкивает из палаты.

Предатель…

Я — предатель… И мне страшно…