Игроки и жертвы

13

Возвращение Кротова в четверг нарушило мою надежду на спокойный день, и утро началось с суеты. Я не ожидала его приезда и заранее не распечатала материалы к заседанию парламента, уверенная, что смогу следить за пленаркой из кабинета через онлайн-трансляцию. Но с его появлением привычный ритм дня быстро сменился на беготню по коридорам и быстрые правки в документах.

Вчерашнее заседание фракции не оставило меня в хорошем настроении. Я ушла одной из первых, избегая даже намека на возможный разговор с Кириллом. Всё, что я сделала, чтобы предотвратить назревавший скандал, было продиктовано исключительно заботой о Кротове и наших интересах. Благодарность Илоны и Лены, конечно, была приятной, но благодарности от Кирилла я не искала и не ждала. Наоборот, я предпочла бы избежать дальнейших пересечений, чтобы не возвращаться к этому ненужному разговору и не подпитывать его интерес ко мне, который казался мне чем-то раздражающим и ненужным.

Пробегая по длинному коридору до зала заседаний, я невольно поглядывала на время — оставалось совсем немного до начала.

Твою мать, шеф! Можно было хоть с вечера предупредить о возвращении? Хорошо хоть я не задержалась дома, а приехала на работу вовремя.

Влетая в зал, я почти врезалась в Лену, тоже бегущую с кипой документов. Она выглядела такой же взмыленной, как и я, и, мельком переглянувшись с ней, я заметила, что она несет последние бумаги Богданову. Мы обменялись быстрыми взглядами с Кириллом, но в этот момент меня мало волновало его присутствие. Я только ускорила шаг, стараясь без задержек пробраться к месту Кротова.

— Ух, — выдохнула я, наконец, добравшись и выкладывая перед ним бумаги. — Успела! Шеф, с вами мне вес не набрать!

— Предлагаешь мне вычитать из твоей зарплаты за услуги фитнеса? — съехидничал он, весело глядя на меня и листая бумаги.

— И добавлять за услуги психолога, бизнесс-тренера, юриста, экономиста и за вредность немного, — отозвалась я, смеясь.

Где-то позади меня пискнула подключаемая к проектору аппаратура, заставив невольно поморщиться — писк был неприятным.

— Неужели нельзя это сделать до? — поморщился и Кротов, быстро читая бумаги.

— Это Россия! — голосом Жириновского ответила я, — у нас особый путь — все всегда в последний момент!

— Как всегда….

Снова раздался писк сзади и громкий голос, пронесшийся на весь зал:

— Ты всегда так напряжена?

Сначала я даже не поняла в чем дело. Голос был знакомым, вызвал странные, смутные воспоминания. Привлек внимание людей в зале. Многие подняли головы, обернулись.

— Я….

Мне показалось у меня слуховые галлюцинации, ведь это произнесла я сама. Кротов поднял голову и удивленно посмотрел за мою спину, на большой экран на стене.

— Твое тело говорит одно, а разум упорно сопротивляется…

Это не было галлюцинацией, я узнала голос Кирилла, узнала его интонации, вспомнила где и когда он говорил так со мной. Медленно, очень медленно обернулась к проектору на стене, гладя на фильм, идущий на нем.

Сцена на экране была не двусмысленной, и зал, погружённый в тишину, задержал дыхание, постепенно впитывая смысл происходящего. На меня смотрели многочисленные удивлённые, шокированные и даже смущённые лица. Кротов уставился на экран, потом на меня — его глаза выражали смесь недоумения и подозрения.

Я чувствовала, как по телу пробегает леденящий холод. В голове крутились тысячи мыслей, но ни одна из них не могла сформироваться в разумный план действий. Ноги словно приросли к полу, не позволяя сделать ни шага.

— Зачем… ты это делаешь?

— Потому что хочу. Хочу насладиться своей сделкой, Агата.

Я видела как он обнимает меня, как целует, почти теряя над собой контроль — со стороны это было отчетливо видно.

— Я хочу все, что обещано мне. И, возможно, еще немного больше.

Мне хотелось закричать. Ущипнуть себя, убеждаясь, что все это всего лишь страшный, ненормальный сон, но судя по реакции находящихся в зале людей — сном это не было.

От происходящего комната начала кружиться перед глазами, и я буквально ощущала, как земля уходит из-под ног. Этот позорный момент из моего прошлого, о котором я предпочла бы навсегда забыть, теперь обнажён перед всеми. Каждый взгляд, каждая бровь, приподнятая в шоке, каждое перешёптывание среди присутствующих пронзали меня, словно раскалённые иглы. Кротов, всё ещё разглядывавший меня с удивлением и, казалось, возрастающим беспокойством, чуть сдвинулся в кресле, словно готовясь спросить что-то или вмешаться, но осёкся, явно потрясённый увиденным.

— Это возбуждает…. — Глаза Кирилла горят темным огнем, руки движутся по моему телу, беспомощному, покорному.

Мои крики… мои слезы… мои просьбы….

Я смотрела на себя со стороны и даже жалости не испытывала. Можно ли жалеть эту женщину на экране, которая так легко и покорно переносила насилие над собой?

Мир словно остановился. Время перестало существовать. Все стояли завороженные и ошарашенные фильмом, ни у кого не было сил или желания останавливать это зрелище.

— Кирилл, хватит! Прошу тебя!

Кричала женщина на экране.

Этот крик словно разбудил одного единственного человека. Как во сне я видела перекошенное лицо Богданова, как одним движением он перелетает через свой стол и несется к проектору внизу зала. Я смотрела на его лицо, полное ярости и ужаса, на резкие, мощные движения, как он буквально бросился через зал, стремясь остановить фильм, уничтожить это ужасное зрелище, будто в надежде стереть то, что уже разорвало мне душу. Громкий, полный ужаса крик с экрана — мой крик, который я никогда не думала услышать снова — пронзил зал, заставляя меня отшатнуться от самой себя, от этой беззащитной женщины, что стала объектом его власти.

— Здесь двадцать. Двадцать пять ты не стоишь.

Он добрался до проектора, ударом отключив его. Экран потух, оставив зал в темноте и тяжёлой, зловещей тишине, но этого уже было недостаточно. Этот момент, это унижение — всё это уже стало частью моей реальности, частью того кошмара, который теперь знал каждый присутствующий.

Звенящая тишина ударила больно ударила по ушам, оставляя ощущение полного вакуума: без сил, без мыслей, без желаний, без надежды.

Все взгляды, направленные на меня, стали чем-то вроде ожога, которого я не могла избежать. Среди них были шок и смятение, недоверие и жалость, но самое страшное — это было их безмолвное осуждение и любопытство. Чувство полной беззащитности разлилось по телу, и мне хотелось спрятаться, раствориться в воздухе, стать невидимой.

Кирилл стоял рядом с проектором, его лицо всё ещё перекошено гневом. Но в его глазах больше не было привычного холодного пренебрежения. В этом взгляде была ярость, которая граничила с чем-то, что я не могла определить. Быть может, это была смесь вины, ужаса, шока, смущения— ощущение того, что он сам, наконец, увидел результат своей безжалостности.

У меня не было времени понимать. У меня не было времени думать. Я хотела одного — упасть и больше не подниматься никогда. Закрыть глаза, потерять память, слух, зрение и остальные чувства.

Толпа, словно выйдя из оцепенения, начала оживать, и я видела, как люди оглядываются друг на друга, перешептываются, кто-то поспешно достаёт телефоны. В зале зажглись вспышки — камеры, направленные в мою сторону, точно хищные глаза, улавливающие каждый мой жест, каждое выражение моего лица. Я почувствовала, как медленно отступает сила, позволяющая мне держаться, оставляя только острую боль и безграничное отчаяние.

Я медленно опустила взгляд на свои руки, едва осознавая, что пальцы дрожат. Все вокруг становилось расплывчатым, словно я смотрела на происходящее из глубины кошмара. Я знала, что все эти шепоты, все эти взгляды будут преследовать меня. Всё, что я так старательно пыталась забыть, удержать под замком, внезапно прорвалось наружу — и теперь уже не исчезнет.

Из толпы пробился чей-то крик, требующий объяснений, но его слова были для меня всего лишь отдалённым эхом. Моя голова казалась пустой, гулкой, как барабан.

Бежать… бежать…. Не важно куда… подальше от этого всего… Пока они полностью не пришли в себя, пока заняты Кириллом…. Пока не посмотрели на меня….

Бежать….

Ноги сами понесли к выходу из зала, без участия тела. Я видела людей вокруг себя урывками, как кадры из фильма.

Каждый шаг был отчаянным рывком к спасению, к забвению, к чему-то, что хотя бы на миг избавит меня от этой невыносимой боли. Время будто замедлилось: я видела, как кто-то оборачивается, пытаясь понять, куда я иду; чей-то удивлённый взгляд встречается с моим, но я тут же отвожу глаза, едва сдерживая приступ паники. Только бы никто не остановил, только бы никто не протянул руку и не сказал что-то — я бы не выдержала.

— Агата! — крик донесся откуда-то сбоку, но приглушенно, словно из-под воды или земли

— Агата! — голос снова достиг меня, почти болезненно резкий, пробивающийся сквозь хаос в голове, и на этот раз я различила в нём отчаяние и боль, которые, как мне казалось, никогда не могли принадлежать Кириллу. На доли секунды я увидела его лицо — белое, почти мертвое, перекошенное виной и осознанием того, что совершил. Но мне было все равно.

Убежать. Скрыться. Исчезнуть.

Умереть.

Мои шаги эхом раздавались по пустому коридору и каждый щелчок каблука загонял новый гвоздь в крышку моего гроба.